Следователи

У дома уже стояло много машин. Так бывало всегда, когда она приезжала последней. Шивене едва разыскала место для «Жигуленка», правда, не очень удобное: соседний «Москвич», выезжая, мог задеть. На всякий случай она записала номер «Москвича» и бросила бумагу на сиденье. «Завтра начнется крик, когда будем разъезжаться».

Перед тем как войти в подъезд, она привычно взглянула на окна. В ее квартире на первом этаже было темно. Сын спал.

Много лет назад всей семьей они приехали сюда, к еще строившемуся дому, в котором им предстояло жить. Стояли между гор строительного мусора, кирпичей. Трехлетний Раймундас, воспользовавшись суматохой, проковылял к лестнице и поднялся на третий этаж. Шивене обмерла, увидев сына, весьма довольного собой, вверху, на бетонной плите без ограждений. С тех пор она живет на первом этаже. И никак не может забыть то жуткое чувство матери, которая уже простилась с сыном навсегда.

Стоило ей войти — сразу зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— Говорит Репин. Потеряли вас... Задержан Желнерович.

— Далеко?

— Здесь, в Вильнюсе. На автовокзале. Вы приедете? Я везу его к вам, в прокуратуру.

У Желнеровича оказалось больное, небритое лицо, пегие, непонятного цвета волосы на висках. Брат матери Геннадия был явно не в лучшей своей форме. По дороге Репину удалось установить с ним подобие контакта. С молчаливого согласия Шивене он продолжил начатый в машине разговор.

— Значит, вы не хотели, чтобы автоинспектор, который вас вез, знал про Виевис и про судимость... — Репин вводил Шивене в курс дела.

— Мы жили рядом. Соседи. Стыдно!

— Вышли из машины раньше и переночевали у случайных людей?

— Да.

— И пятнадцатого пробыли у них, не пошли на работу?

— Я не мог появиться без шоферских прав.

— Почему вы не позвонили сестре? Она или Геннадий подвезли бы вам документы.

— Я звонил! — Желнерович не знал или делал вид, что не знает о случившемся. — Никто не брал трубку. Я несколько раз звонил!

Шивене решила, что ей самое время вмешаться.

— Значит, четырнадцатого марта вы не работали...

— Я приезжал к Паламарчукам за документами.

— Куда именно?

— На Виршулишкес... — ладонь его заскользила по небритому лицу снизу вверх, против щетины. Казалось, он испытывал наслаждение, раздражая кожу.

— Взяли документы? — с этого момента допрос повела Геновайте. Репин осторожно отставил стул, показывая, что устраняется.

Желнерович качнул головой.

— Я никого не застал...

— Расскажите подробнее. Когда вы приехали к дому сестры?

— Около трех. Может, в половине третьего.

— Кого вы рассчитывали застать? Сестру?

— Племянника. Обычно он с двух часов дома... — Желнерович скользнул бегающим взглядом по лицу следователя, — но на этот раз никто не открыл!

— У вас что-нибудь было при себе?

— Только белье. Хотел постирать у сестры.

— Геннадий знал, что вы должны прийти?

— Родители знали. Могли предупредить.

— Дальше?

— Я решил, что Геннадий задержался в школе. Сходил в «Сатурнас». Доехал до Лаздинай, снова вернулся. Это было уже, наверное, около четырех. А может, в пятом часу.

— Кто-нибудь стоял в это время у подъезда?

— Стоял, кажется. Но я не обратил внимания, — он снова принялся за щетину на подбородке.

— А потом?

— Потом я понял: если даже и возьму права, на работу сегодня уже не попаду. День пропал. Столько всего наметил...

— А именно? — спросила Шивене.

— Сдать пиджак в химчистку. И вообще...

— Вообще?!

Геновайте показалось, что у него заблестели глаза. Он осторожно, пальцем отвел слезу. Сбивчиво заговорил:

— Что-то надо решать! Тридцать пять лет. И нет угла. Пойти домой не могу. Если скандал — тогда уж обязательно посадят... — Желнерович намекал на какие-то шаги по переустройству личной жизни. Потом снова вернулся к обстоятельствам поездки к сестре. — От всех прячусь... А паспортистка на весь автобус: «Почему не выписываешься? Все равно выпишем!» Все смотрят! Пришлось выйти на Латвю, пересесть в другой автобус...

— Вы видели паспортистку в тот день? — спросила Шивене.

— Когда ехал за правами... Как меня могут выписать? Там прописаны моя мать, ребенок!

— Как зовут паспортистку? Знаете?

— Ромуальда.

Пока следователь заполняла протокол, Репин поднялся и вышел из кабинета. Вернулся он минут через десять. По спокойному, чуть одутловатому лицу было трудно понять: удалось ему найти паспортистку, подтвердила она показания Желнеровича? Он подсел к столу, вынул ручку, написал на листке бумаги: «Ромуальда Пожелене, паспортистка. Действительно видела Желнеровича в автобусе на Латвю без пяти три. В Виршулишкес мог попасть только после трех...» Дописывать не пришлось. Шивене поставила карандашом резолюцию: «Алиби. Пусть едет в Виевис».

Желнерович вышел. Репин снова поднялся. Грузный, в кожаном пальто, которое он так и не снял, майор зашагал по кабинету. Подошел к окну, тяжело повернул назад, остановился перед столом. В кармане пальто инспектора что-то металлически щелкнуло. «Наручники есть... — подумала следователь. — Только преступник пока не пойман».

— А может, действительно сумасшедший? — сказал вдруг Репин. — Сбежал из-под надзора? — он достал вчетверо сложенную бумагу. — Тут случай описан. — И начал читать вслух: — «В деревне Т. в своем доме были убиты...» Вот! «Характер преступления позволял выдвинуть версию о том, что оно совершено душевнобольным человеком... — Он взглянул на Шивене. — Следователь изъял с места происшествия волос преступника, направил на судебно-биологическую экспертизу. При исследовании в ядрах клеток... — низкий голос инспектора звучал почти торжественно. — Был найден двойной половой У-хроматин, что свидетельствовало об аномальном развитии». Вы слушаете?

— Да.

— «Было высказано предположение, что преступник — человек большого роста, обязательно выше своих родителей, с астеническим телосложением, не имеющий детей, по характеру агрессивен, с пониженным интеллектом... Подобная аномалия встречается у двух-трех человек на десять тысяч. С учетом указанной вероятной характеристики личности преступник был быстро задержан...»

— Интересно, — согласилась Шивене.

— И что же?

— Это не наш случай...

Ее прервал телефон.

— К вам гражданин Паламарчук, отец мальчика... — девушка-сержант, дежурившая у входа, не была посвящена в семейные тонкости потерпевших.

— Спасибо. Пусть пройдет.

— Не спится. Вижу, свет у вас... — Паламарчук поднял лежавшую перед ним на столе скрепку, подержал. — К Ольге пока не пускают. Положение серьезное.

Он поправил волосы, свисавшие по обе стороны крутого оголенного свода головы. Шивене заметила, как дрожит держащая скрепку рука. Паламарчук выглядел иначе, чем в ту ночь, но так и не смог прийти в себя.