Слом

Поясок у неё появился раньше шали. Поношенная и затёртая полоска кожи с погнутой пряжкой — подарок девушек из трактира, в котором совещались купцы. Наутро, когда они уже собирались проводить гостью на рынок, кухарки вспомнили, что неприлично молодой и справной девке без пояса разгуливать. Почему неприлично, ей так и не рассказали, но, покопавшись по сундукам, нашли и торжественно вручили старенький ремешок. И теперь он вместе с верной шалью уместился внутри сумки.

Фляжка, сейчас пустая, исправно поила девушку каждый день, бережно сохраняя воду из лесных родников и ручьёв. Подарок мастеровитого парня из первой деревни, куда признавшие в ней юродивую привели разбойники. Там, в гостях у хозяйственной Риссы, Кате иногда казалось, что она дома. А парень, замученный настырным старостой, приходил к ней вчера поздороваться. Он казался счастливым, но всё равно готов был клясться, что вернётся обратно, как только солдат распустят по домам. Катя ему поверила.

Следующими в очереди оказались полдюжины чистых кусков ткани, в которые девушка заворачивала продукты в дороге. И сейчас Катя стряхнула с них последние крошки, сложила и все разом убрала в сумку.

Закопчённая медная кружка исправно служила два года вместе с огнивом. Но каждый раз они жгли руки, напоминая о том, как оказались среди вещей юродивой. И каждый раз Катя пыталась убедить себя, что тот раненый, когда выжил, с радостью бы подарил эти вещи девушке, не давшей каравану проехать мимо и по чьей просьбе его пытались спасти. И как только кружка и огниво скрылись в сумке, Катя поспешила отряхнуть руки, прогоняя пощипывание с кончиков пальцев.

Следом отправились запасная нижняя рубаха. Гребешком девушка старательно расчесала волосы, переплела отросшую и изрядно посветлевшую косу и спрятала его к остальным вещам.

Последнее сокровище — ракушки с пляжей Дикого Леса, полосы, покрытой чёрным песком между стеной деревьев и бескрайним морем. От тихо звякнувшего мешочка едва уловимо пахло солью.

Всё. Вещи закончились, среди них никогда не было даже крохотного ножика. У людей было немало примет, поверий и правил, связанных с юродивыми. И одно из них — запрет любого оружия. Два года странствий оно и не было ей нужно, его с лихвой заменяло имя — Катя Чистые Руки. Имя защищало и обязывало и, стараясь соответствовать, девушка пыталась смыть с собственной совести произошедшее — убийство Кархи, гибель Эль-Элитина, другие смерти. Но тот вечер ей до сих пор порой снился. Катя каждый раз оправдывала себя, повторяла, что не хотела, что защищалась. Только сильней сорвавшегося с ладони заклинания сердце точило воспоминание о гибели Эль-Элитина. Так насколько были чистыми эти руки?

День едва приблизился к полудню. И взгляд вновь остановился на белых ножнах напротив. Девушка почти слышала и видела по одну сторону от меча людей, смеющихся и говорящих о доме, жене, невесте и яблоне возле забора. А по другую сторону стояли эльфы, убеждающие её стать палачом.

Меч — острая игрушка, нарядная безделушка. Но даже такой понарошечный меч — оружие. Смертоносная полоска стали. И эта сталь должна лечь в её ладонь.

Мысли раз за разом возвращались к просьбе эльфийских генералов. Они были убедительны и, наверное, были правы. Но они требовали стать палачом. Они хотели, чтобы она взяла в руки меч и убила. Убила одного, чтобы он не погубил тысячи в своём безумном стремлении. Защитить людей, эльфов и гномов от одного мага. Тысячи жизней, многие деревни и города, которые не будут обрушены в войну против залитых кровью одного эльфа рук.

Мысли лениво переходили одна в другую, путались, слипались и тянули за собой соседок. И спастись от них в маленькой коробочке кареты было некуда. А стоило попытаться заснуть, как сквозь дрёму начала мерещиться каменная кладка, шершавая и потрескавшаяся от времени, теплая под пальцами, пыльная...

Три с половиной дня пути остались позади и показались мигом, хоть и тянулись бесконечно. И вот она стоит посреди смутно знакомого двора придерживаясь за дверь кареты, и отстранённо наблюдает, как Яль-Яль раздаёт людям приказы, поднимается на крыльцо и открывает настежь дверь в крыло магов. Он оборачивается и жестом приглашает Катю пройти внутрь. Девушка, выдохнув горький смешок, оборачивается: в карете остались вещи, на одной лавке сумка, на другой — меч. И сумка так и осталась в карете.

Девушка распрямила спину, подняла голову, сжала ножны в левой руке и широкими шагами последовала за Яль-Ялем. Маг чуть заметно поклонился и повёл её по коридорам и лестницам, а Катя мысленно молилась, чтобы они пришли побыстрее, пока её решимость не исчезла полностью. Она напоминала себе, что это будет правильно, что это необходимо, что иначе нельзя. Меч, который она держала уже и второй рукой за рукоять, казалось, пульсировал «Так. Да. Так». Она уже не человек. Она исполнение приговора.

Через полчаса в покои Наставника вошли эльфы и люди. От рабочего кабинета, в котором так любил уединяться Яль-Паларан, почти ничего не осталось: стены, завешенные картами и схемами, теперь были покрыты ровным слоем сажи, шкафы с бесценными книгами лежали опрокинутыми, а записи со стола листопадом кружились на затихающем ветру. И посреди этого разгрома лежало тело одного из старейших магов, а рядом стояла Катя в белом, запятнанном красным платье, держа в руках перепачканный меч.

Девушку, спотыкающуюся почти на каждом шагу, увели женщины, причитая и утешая, без умолку что-то болтая. Одна из них задержалась у порога, обернулась, покачала головой и поспешила догонять ушедших.

Кате помогли отмыться с дороги, обругали за обветренную и сожженную загаром кожу, одели в чистое платье с широкими вышитыми рукавами, многочисленными воланами, уложили по эльфийской моде волосы. Но юродивая даже не взглянула на своё отражение в зеркале, она наугад побрела по коридору, придерживаясь за стену. Ноги подкашивались.

Катю подхватили, не дав упасть, и помогли добраться до комнат, когда-то принадлежавших Яль-Марисен. В них от прежней хозяйки почти ничего и не осталось, только кресло да стол и порванные занавески на окне. Возле кресла уже ждала дорожная сумка юродивой, а на столе ждал пока его протрут и приберут меч. Взгляд девушки остановился на клинке.

— Ольси-Катя, вам помочь позаботиться об оружии? — уточнил провожающий её незнакомый эльф.

— Нет, не нужно. Пусть лежит так. Вы позволите мне побыть одной? — тихо отказалась она и, шатаясь, добралась до кресла.

Весь вечер и следующий день мимо чуть приоткрытой двери в эту комнату все ходили на цыпочках, стараясь не шуметь, но, отойдя на десяток шагов, обитатели дворца продолжали сплетничать. Их от придворных бурь защищали высокая ограда, крепкие закрытые ворота и многолетняя привычка просто делать своё дело.

А Катя сидела и смотрела на лежащий перед ней меч. Встать сама она не пыталась, а вслед за отказавшимися подчиняться ногами и руки вышли из повиновения. Ей было всё равно.

Но вечером второго дня в ворота кто-то требовательно начал колотить. Громкий стук сопровождался такими же громкими криками:

— Где она? Я должен с ней увидеться! Пустите! Где Катя!

Посетитель стучал и стучал, не останавливаясь, и вокруг него уже начала собираться толпа уличных зевак. Ещё бы горожанам не задержаться от такой картины — высокий, худой парень, не эльф и не человек, ломится в ворота. Но как только его впустили, он, отталкивая любого вставшего на его пути, уверенно пошел к девушке, как будто или знал дорогу, или его что-то вело, подсказывало, куда поворачивать и какую дверь открывать.

Незнакомец толкнул последнюю дверь и оказался лицом к лицу с Катей, всё так же сидящей в глубоком белом кресле.

— Сафен, прости, я не смогла к тебе вернуться, — вместо приветствия тихо проговорила девушка. Она едва заметно шевельнула пальцами, руки вслед за ногами перестали её слушаться. — Я не смогу отмыть руки от крови.

Сафен опустился рядом с ней на пол, чтобы их лица оказались на одном уровне. В его глазах были слёзы, а Зов, вёдший его от Храма, замолчал.

— Не уходи. Я пришел к тебе, останься, — он взял её за руку, но она лишь слабо покачала головой.