Слой 3

– Вы сказали: отход. Поясните.

Юрий Дмитриевич сделал работникам ручкой, как Брежнев с трибуны.

Как только вы закончите свои разоблачения, Виктору Александровичу придется от вас избавиться.

– Это почему же?

– Вы плохо знаете, Сережа, психологию толпы.

– Можно конкретнее?

– Можно, – сказал бородатый. – Вы раскопаете всю городскую грязь и продемонстрируете ее народу...

– Народу это нравится.

– Согласен. Но лично вас он не простит.

– За что не простит?

– За правду. Да, людям нравится слушать разные гадости про своих начальников. Но дело в том, что и без вас, Сережа, все в этом городе прекрасно знают обо всем. Знают, но молчат.

– А я сказал.

– Совершенно верно: они молчат, а вы сказали. Вот этого-то вам и не простят. Нет, внешне будет полный одобрямс, вас даже на руках слегка поносят, будут приглашать на встречи в трудовые коллективы, во всякие там партии, тусовки... Но подсознательно вас будут ненавидеть, и чем дальше, тем больше. И рано или поздно с огромным удовольствием вас пожуют и выплюнут в помойку. Вы будете мешать всем, даже Слесаренко. Вот почему я говорю вам: готовьте мотивированный отход. Ну, я не знаю: семейные проблемы, мама при смерти...

– Типун вам на язык!

– Тьфу-тьфу, не сглазить... Все, что угодно, из ряда понятных и близких народу причин. И сразу, как только доварите кашу. Поручите Лузгину, пусть перекроет оппонентам доступ к прессе, пока вы не отстреляетесь и не уедете.

– А потом?

– А потом, без вас, пусть лают и плюются. Народ решит: при вас боялись, теперь осмелели, и пошлет их всех куда подальше. И в ваш отъезд по бытовым причинам он тоже не поверит, решит: сожрали мужика, заставили уехать.

– Кто заставил, Слесаренко?

– Ни в коем случае. Виктор Александрович будет публично сожалеть о вашем бегстве.

– Бегстве?

– Спокойнее, Сережа. Да, бегстве. Вас запугало и опороло бывшее воронцовское окружение. Вы, конечно, смелый человек, но до конца характера, увы, вам не хватило.

– По-вашему, я должен... испугаться?

– Таков сценарий, Сергей Витальевич.

– А что народ?

– Народ вас пожалеет и снова полюбит. Он скажет: ты смотри, и этот поломался, шарахнул – и в кусты. Своим бегством вы как бы снимете с народа самообвинение в трусости. Уж если этот испугался, что с нас, несчастных, требовать? Такая наша жизнь... И тут упавшее знамя подхватит герой Слесаренко.

– Пойдемте в дом, здесь холодно, – предложил Кротов.

– Вы не расстраивайтесь, Сережа, – сказал Юрий Дмитриевич, беря Кротова под руку. – Какое вам дело до этих людей? Вы же никогда здесь больше не появитесь.

– Все равно противно, – сказал Кротов. – Мне самому противна эта роль.

– Да ладно уж, – небрежно бросил бородатый. – С вас не убудет. Мы ведь с вами цену себе знаем, не так ли, дружище Сережа? Что нам молва? Дым на ветру...

– Время? – спросил Кротов.

Юрий Дмитриевич, все так же ведя Кротова под руку, высвистел веселенький мотивчик.

– Неделя. Полагаю, ближе к выходным у вас в семье должно случиться что-то непредвиденное.

– Так, Слесаренко вернется в четверг или в среду...

– Он не вернется, – сказал Юрий Дмитриевич. – Ни в среду, ни в четверг, – и рассмеялся, увидев изумление на кротовском лице. – Вы не пугайтесь, батенька, я вам подробно объясню...

В прокуренной бильярдной Андрюша Сигалов все так же возлежал в массивном кресле, другие трое сгрудились за спинкой и смотрели на экран телевизора, где торчала голова директора студии Халилова. Голова говорила о Кротове. Потом ее сменила голова Соляника.

– Вот ведь суки, – сказал Лузгин, не отрываясь от экрана. – Они пошли по нашей схеме, Сережа! Тоже сняли выпуск новостей и запузырили в эфир Соляника. Тебя поливают.

Кротов прислушался. «Некомпетентность... Сомнительная деловая репутация... Имперские амбиции областного центра... Бюрократы из Тюмени пытаются подмять... С другой стороны, Дума не раз поднимала вопрос... Бесконтрольные действия администрации... Только депутаты, получившие мандат доверия народа... Немедленно запрос в прокуратуру... Давно пора навести в городе порядок и законность... Только патриоты Севера, а не заезжие банкиры-гастролеры... В личном плане нет претензий, однако... Гнусные намеки... Еще не отзвучало эхо роковых выстрелов, как с неприкрытым цинизмом...».

– Молодцы, ребята, – сказал Сигалов. – Они перехватывают у вас инициативу.

Ну, это мы еще посмотрим, – небрежно отпарировал Лузгин. – Уж Мишане-то Халилову я мозги вправлю.

– Не надо ничего вправлять, – сказал Юрий Дмитриевич и повернулся к Кротову. – Вы сами видите, Сережа: все разворачивается в наилучшем варианте, не правда ли? Они сами начали раскручивать необходимый нам сценарий. Девочка не струсит? – спросил он Лузгина.

– Девочка? Не струсит.

– Достойно похвалы. Добейте их, Сережа.

– Добьем, не сомневайтесь, – сказал Лузгин. – Я вам слово даю: завтра Миша Халилов будет у нас с потрохами...

– А надо ли это? – мягко остановил Лузгина бородатый. – Пусть себе чирикает. Нельзя же ведь совсем без оппонентов...

– Черт! Как жалко, что Слесаренко улетел!

– Напротив, Владимир Васильевич, это очень хорошо. Пусть откроют карты, пусть вывалят всю грязь...

– И тут приедет барин?

– Барин всех рассудит.

– Ну, не знаю, – сердито проворчал Лузгин. – Можем заиграться.

– Ба, Володя! – Юрий Дмитриевич откинул голову, как от пощечины. – И это говорите вы, мастер публичной интриги, гений интуиции, великий шулер политических пасьянсов!..

– Пошел ты, Юра, – произнес смешавшийся Лузгин, и вокруг засмеялись, и Лузгин сказал: – Тьфу, – и побрел с пустым стаканом к бару.

– Я схожу позвоню, – сказал Кротов.

На лестнице он разминулся с проснувшимся Валерием Павловичем. Профессор был всклочен, но трезв, спускался вниз почти вприпрыжку и одарил встречного бодрой улыбкой. Кротов прошел в одну из верхних спален и заказал по срочному домашний свой тюменский телефон.

– Привет, это я, – сказал Кротов, когда соединили.

– Как жизнь?.. Ну, хорошо... Да, скоро, уже скоро. Слушай меня внимательно. Бери заграничные паспорта... Не перебивай! Митяй вписан? Митяй вписан в твой паспорт? Хорошо. Бери паспорта и завтра же бегом... Только за рубли... Ничего не случилось, просто так надо! Шенгенские визы действительны до конца года. Еще раз говорю: только за рубли. Слушай дальше...

Он закончил разговор, положил трубку и немного посидел в полумраке, глядя за окно на сосны на бугре и светлый дым на потемневшем небе. «Шашлык, небось, готов», – подумал он, и сразу подвело желудок; он вспомнил, что давно не ел и уже можно выпить, и пошел вниз, где вся компания топталась возле бара, стуча стеклом и перебрасываясь репликами, и Валерий Павлович, уже причесанный и свежий, потыкивал пальчиком в грудь Лузгину и говорил, щурясь и закидывая голову: