Смерть — мое ремесло

Я нажал на кнопку коммутатора, снял трубку и сказал:

– Это вы, Зецлер? Мне надо с вами поговорить.

Хагеман подскочил, лицо его выразило глубокое удивление.

– Господин штурмбанфюрер, неужели я должен... перед ним...

Я мягко произнес:

– Вы свободны, Хагеман.

Он поспешно вскинул правую руку и вышел. Через минуту раздался стук в дверь. Я крикнул: "Войдите!" Зецлер вошел, закрыл за собой дверь и приветствовал меня. Я пристально посмотрел на него, его лысый череп залился краской.

– Послушайте, Зецлер, - сказал я сухо, - я не стану вас упрекать и не требую никаких объяснений, но прошу вас при исполнении служебных обязанностей, за исключением случаев мятежа, не применять оружие.

Зецлер побледнел.

– Господин штурмбанфюрер...

– Повторяю, я не требую от вас объяснений, Зецлер. Я лишь считаю ваши действия недостойными звания офицера и приказываю вам прекратить Это, вот и все.

Зецлер провел своей тонкой рукой по голому черепу и глухо проговорил:

– Я это делаю, чтобы не слышать вопли других.

Он потупил голову и стыдливо добавил:

– Я больше не могу.

Я встал. Я не знал, что и думать.

– А главное, этот ужасный запах горелого мяса, - продолжал Зецлер, - он постоянно преследует меня. Даже ночью, когда я просыпаюсь, мне кажется, что моя подушка вся пропитана им... Конечно, это только так кажется...

Он поднял голову, и голос его внезапно зазвенел:

– А эти крики... когда забрасывают кристаллы... а удары в стены!.. Я не мог выдержать это... Я должен был что-то делать...

Я посмотрел на Зецлера. Я не понимал его. На мой взгляд, его поведение было весьма противоречиво.

Я терпеливо попытался ему растолковать:

– Послушайте, Зецлер, будь вы простым эсэсовцем, тогда другое дело. Но поймите, вы же офицер. Это недопустимо. Люди, наверное, говорят...

Я отвернулся и смущенно добавил:

– ...Если бы еще девушка была одета...

Его голос внезапно возвысился до крика:

– Но вы не понимаете, господин штурмбанфюрер, я просто не могу стоять без дела и слушать их вопли...

Я сухо отрезал:

– Понимать тут нечего. Вы просто не должны этого делать.

Зецлер подтянулся и уже более спокойно спросил:

– Это приказ, господин штурмбанфюрер?

– Да, конечно.

Наступило молчание. Зецлер стоял, вытянувшись в струнку, плотно сжав губы.

– Господин штурмбанфюрер, - произнес он официальным тоном, соблаговолите передать рейхсфюреру мой рапорт об отчислении меня на фронт.

Я был поражен. Не глядя на него, я сел, взял перо и вывел несколько крестиков в своем блокноте. После небольшой паузы я поднял голову и пристально посмотрел на Зецлера.

– Имеется какая-либо связь между моим приказом и рапортом об отчислении на фронт, который вы собираетесь мне представить?

Взгляд его скользнул по мне и остановился на лампе, стоящей на моем письменном столе.

– Да, - тихо сказал он.

Я отложил ручку.

– Нечего и говорить, мой приказ остается в силе.
– Я взглянул на Зецлера.
– Что касается вашего рапорта, то мой долг передать его по назначению. Но не скрою от вас, я перешлю его со своей отрицательной резолюцией.

Зецлер сделал движение, но я поднял руку.

– Зецлер, вы со мной с самого начала. После меня только вы обладаете необходимым опытом, чтобы руководить работой временной установки. Если вы уйдете, мне придется лично вводить в курс дела другого офицера, учить его...
– Помолчав, я с силой произнес: - Мне некогда. До июля я должен полностью отдаться стройке.
– Я поднялся.
– До этих пор вы мне необходимы. В июле, если война еще не кончится, что, впрочем, мне кажется невероятным, вы можете представить мне свой рапорт. Я поддержу вас.

Я замолчал. Зецлер не шелохнулся, он стоял передо мной с каменным выражением лица. Выждав немного, я закончил:

– Вот и все.

Он холодно попрощался, повернулся но уставу и вышел.

Через несколько минут, тяжело дыша, весь красный, появился Хагеман. Он протянул мне бумаги на подпись. Это не были срочные дела. Я взял ручку и сказал:

– Он не отрицал.

Хагеман посмотрел на меня, и лицо его расплылось в улыбку.

– Ну, конечно... это такой честный человек... такой порядочный...

– Но он принял это очень близко к сердцу.

– Неужели?
– удивленно проговорил он.
– Неужели? Да, да, ведь он музыкант... Возможно, в этом все дело...
– Он посмотрел на меня, отдуваясь.
– Если мне будет разрешено высказать предположение... господин штурмбанфюрер... Конечно, он музыкант - этим все и объясняется...
– Он сделал умильное, огорченное лицо.
– Кто бы мог подумать! Ведь он офицер, господин штурмбанфюрер! И придет же в голову прихоть! Конечно, все дело в том, что он музыкант... И обратите внимание, господин штурмбанфюрер, продолжал он, с торжеством вскидывая свои жирные руки.
– Он близко принял это к сердцу... как вы очень метко изволили выразиться...

Я отложил ручку.

– Это должно остаться между нами. Я рассчитываю на вас, Хагеман.

– Да, да, конечно.

Я встал, взял фуражку и поехал на стройку.

Навстречу мне вышел оберштурмфюрер Пик. Это был невысокого роста брюнет, сдержанный и спокойный.

Я ответил на его приветствие.

– Ну как, выяснили вы, что думают заключенные?

– Так точно, господин штурмбанфюрер. Все именно так, как вы и предполагали. Им и в голову не приходит, для чего предназначаются сооружения.

– А эсэсовцы?

– Они думают, что это бомбоубежища, и окрестили их "бункерами". А еще, поскольку сооружения одинаковые, их называют "бункерами-близнецами".

– Очень хорошая мысль! Так и будем впредь называть их.

Помолчав немного, Пик сказал:

– Маленькая неприятность, господин штурмбанфюрер. По плану четыре лифта, подымающие людей из "душевой", будут доставлять их в большой зал будущий зал печей... И зал этот, конечно, не имеет выхода. Один из архитекторов удивился. Ясно, он же не знает, что в этом помещении будут установлены печи и что через них-то...
– Пик криво усмехнулся, - люди и будут выходить.