Смирительная рубашка для гениев

Но сколько я не следил за полетом предметов, рыжей сволочи ни разу не заметил. Толи реакция моя была замедленной, и кошка успевала на своих восьми лапах спрятаться с глаз долой, толи не успевала появиться, потому что я мало выпил.

Прикончив бутылку водки, Колян сползал в тумбочку за другой. Передвигался он быстро и ловко, опираясь на руки, мощным рывком переносил свое пьяное тело сразу метра на два, так что даже мог посоревноваться на чемпионате по прыжкам в длину среди калек.

Дойдя до середины второй бутылки, хозяин уже недобро смотрел на меня, спрашивал все время не узбек ли я, позволяет ли мне узбекский Коран пить с ним водку, и откуда я вообще взялся, вероятно, подозревая во мне незнакомую галлюцинацию. Я и сам был хорош. Колян плыл у меня перед глазами, как галлюцинация то в одну, то в другую сторону... Меня непреодолимо тянуло в сон.

"Как там, в морге, Анжела?.. Там холодно, наверное, а я сижу тут в комфорте водку жру..." - была последняя моя мысль.

Глава 6

ЦЕНА СВОБОДЫ

Я поднял голову и осмотрелся. В окно светило солнце. Я лежал туловищем на столе среди посуды и объедков вчерашнего пиршества, ногами - на полу. Колян храпел, лежа поперек карликовой кровати. Кровать была явно ему на вырост: на ней уместилось бы еще пятеро таких калек. Голова хоть и не болела, но была тяжелой и бессмысленной. Поднялся на ноги, стал разыскивать тапочки. Они оказались заброшенными в угол среди прочего хлама, надев их, я вышел из комнаты искать туалет.

Коридор был черен от брюнетов. Узбеки направлялись, возможно, в свой последний путь на стройки города. На пути этом подстерегали их ненасытная полиция, свирепая миграционная служба, националисты и людоеды. Каждый день кто-нибудь из них не возвращался с этого пути, семьи оплакивали пропавшего узбека... но на их месте появлялись другие... Всех не переловишь!

Когда я вернулся, Колян еще не просыпался. От нечего делать походив по комнате взад-вперед, подошел к окну. С третьего этажа была видна вполне мирная улица со спешащими на работу гражданами. Защемило сердце - меня вдруг охватило чувство тоски. Я смотрел на эту улицу идущих по ней людей, и слезы наворачивались на глаза. Это была прошлая уже забытая моя жизнь.

На своей кровати Колян захрипел, перевернулся на живот, потом застонал и поднял голову.

– Уже проснулся, дядька?
– спросил он, глядя на меня мутными глазами.
– Черноголовики ушли, значит, туалет свободен. Отнеси-ка меня.

По утрам Колян напрягаться не любил. Я взвалил его на спину, он обхватил меня за шею и прижался всем покалеченным телом.

– Не души, - сказал я, вертя головой.
– Кому говорю, не души... Сброшу!

Вернувшись в комнату, опустил Коляна на его стульчик, перевел дух. Тело у него было хотя и коротким, но осталась самая тяжелая его часть.

– Ты как хочешь, конечно, - начал Колян, выплеснув в стакан остатки пива из бутылки, но можешь у меня остаться жить. Мне нужен такой дядька, вроде тебя, чтобы меня в тубзик носил да и по прочей нужде.

Я сел на свободный стул и, скрестив по-турецки ноги, взял со стола зачерствевший кусок хлеба и стал его грызть. Не потому что проголодался - просто занять рот и не отвечать инвалиду, а то чего доброго откажется меня выводить отсюда, и буду все свои лучшие годы его в туалет и "по прочей нужде" таскать.

– Слушай, а когда ты меня из квартиры-то выведешь, Вахромей сказал...

– Да выведу, дядька, не бзди, - перебил Колян.
– Вахромея я уважаю. Сейчас пиво уляжется - и в путь. Вынесешь меня на панель и вали на все четыре стороны.

Колян достал откуда-то заначенную бутылку пива и приговорил ее из горлышка, не отрываясь.

– Теперь можно на работу, - повеселев, сказал он и взъерошил волосы на голове, отчего сразу приобрел жалкий и немощный вид.
– Ну, бери.

Я подошел к увечному и взгромоздил его на спину, взгляд мой упал вниз, на свои ноги. Представив, как поеду через весь город в таком дурдомовском виде, мне стало не по себе... Ну, если пижама еще сойдет за спортивный костюм, то тапочки на босу ногу с инвентарными номерами без задников выглядели совсем уж непристойно.

– Колян, слушай, а нет ли у тебя каких-нибудь ботинок лишних, тебе все равно они ни к чему.

– Какие ботинки?! Я все ботинки пропил давно. Да и на кой они тебе, и так хорошо! Ну, поехали, поехали!..

Он култышками дал мне по бокам, пришпоривая. Я двинулся к двери.

– Погоди, дядька, самое главное забыли. Вон, видишь, магнитофон со сломанной крышкой, его возьмем. Он хоть и не работает, но там патриотические песни записаны, люблю патриотические песни. И еще, вон, видишь, деревянный ящик, его тоже возьмем. Раз уж я на своем транспорте, - меня он уже считал своим транспортом, - то и поддон вот этот, чтобы мне не застудиться...

Я собирал все, на что указывал мне инвалид, с каждой минутой все больше обрастая хламом.

– Вон гитара треснувшая, правда, всего одна струна, но звенит жалостливо... Вон и чемодан тот... в углу, без ручки. Сумку, сумку женскую прихвати...

Какие-то вещи, пока хватало рук, Колян держал сам, навешивал себе на брюки, что-то привязывал ко мне. И на каждый ломаный и ненужный предмет у него находилось объяснение. Вдруг дождь начнется... а если глюка-Зинка мимо проходить будет... да и вон ту шляпку ей передать нужно.

– Может, хватит!
– возмутился я, понимая, что еще немного, и я шага не смогу ступить со всем этим навьюченным на меня барахлом.

– Хватит, только возьми еще вон тот кофейник...

Напоминая вьючное животное, в дамской шляпке на голове, которую нахлобучил на меня Колян, позвякивая кастрюлями, еле удерживая в руках и под мышками весь этот хлам, я осторожно двинулся к двери. Казалось, стоит мне сделать шаг, и все это добро посыплется с меня. Но ошибся, хозяйственный Колян как-то так надежно упаковал и укрепил имущество на моем и своем теле, что ничего не упало.

Я вышел в коридор и, позвякивая и побрякивая, тяжелой поступью вдоль вешалок и дверей направился в конец коридора.

– Тпр-р-р-у...- как коню сделал губами Колян.
– Теперь направо.

Я бочком протиснулся в дверь. Мы оказались в просторной кухне.

– Вон к черному ходу, дядька, давай, - заорал мне в ухо Колян и пришпорил обрубками ног.

– Не души, сброшу, - пригрозил я.
– И не лягайся.

Я открыл свободным указательным пальцем заскрипевшую дверь, и мы оказались на вонючей лестнице.

"Господи! Неужели через какой-то час я уже буду дома, приму душ, переоденусь в нормальную городскую одежду, выпью чашечку сладкого кофе... Я с трудом спустился до первого этажа с небольшими хламопотерями, уронив только старую, драную дамскую сумочку из кожзама и еще какую-то тряпку. Но поднимать не рискнули: из-за жадности могла развалиться вся пирамида.

Я пнул ногой дверь... в глаза ударило солнце, я остановился, зажмурился.

Сквозь слезы со счастливой улыбкой я смотрел на прохожих ... Я уже не чувствовал тяжести урода. Как я соскучился по этому городу, по петербуржцам, словно вернувшись из дальних странствий. Так оно и было, ведь я возвратился из-за границы с безумием, где другая жизнь, но где осталась частица меня... Как там Анжела?!