Сновидения

— Мне жаль, что тебе придётся нести на себе это бремя. — Взгляд Фудзико становился тусклее и тусклее. Вокруг нас всё окончательно стемнело, и только зловещие лица жриц, мелькающие могильным светом, оставались различимыми.

«О чём они? — зашептала отчаянно я в мыслях. — Неужели всё, что я делала, оказалось бессмысленно?»

— Не верь истории, которую знаешь, — отозвалась Фудзико зловещим, неживым голосом. — Не верь, не верь… Они скрыли её, — вмиг смолкла она, склонив неестественно голову, словно неживая кукла. И посмотрела на меня холодным, стеклянным взглядом, тяжесть которого вмиг выбила из меня все чувства.

— Кого скрыли? — на одном дыхании проговорила я, и всё вокруг мрачно взвыло.

— Моё дитя… — Всё внутри меня стремительно похолодело. — Моя девочка выжила, они спрятали её, спасли… Забрали… — с трудом бормотала женщина.

«Только ли из-за даров богини Мать была так одержима жрицами? А, может, не всё так просто, как кажется?» — страшная догадка осенила меня, и я стремительно побледнела в лице, качнувшись в сторону.

— Все жрицы обрекли себя по моей просьбе на вечное проклятие в лице беспокойной души Аяме, — медленно продолжила женщина. Моё сердце обожгло ядовитое чувство несправедливости, голова гудела из-за мрачных и удушающих мыслей.

«Почему из-за каких-то людей, живущих много лет назад, страдали невинные души? — Во мне взбушевался гневный протест. — Никто не заслуживал подобной участи. — Я вмиг ощутила себя обиженной и оскорблённой, и эти чувства оказались во мне сильнее страха».

Раздражение захлестнуло меня с головой, и я стремительно направилась к Фудзико, вскипевшая яростью и болью. Быстро замахнулась ладонью и обожгла щёку богини звонкой пощёчиной, от которой женщина безвольно повалилась на землю. Ни одна из жриц не шелохнулась, оставшись стоять на месте и смиренно наблюдая исподлобья. Богиня аккуратно провела пальцами по своей щеке, которая уже раскраснелась и редела, а после безучастно проговорила:

— Ты имеешь право злиться.

— Имею! — вскрикнула я, вымещая на женщине свою злобу. — Ты не заслуживаешь быть богиней! Твоё место в аду вместе с дьяволицей Аяме. Ты обязана расплатиться за своё безучастие. Ты должна была защищать жриц, а не обрекать их на проклятия! — хрипло рявкнула, упала на колени, схватила Фудзико за одежду и начала её трясти.

Она какое-то время наблюдала за мной зорким взглядом из-под полуопущенных ресниц, а потом грозно заговорила, из-за чего воздух зазвенел мелкой рябью:

— Мэй, — коротко позвала она меня, и я вмиг пришла в чувства, всё пламя, полыхающее во мне, разом потухло, словно меня кинули в ледяную реку. — Послушай меня, Мэй. — Она попыталась перехватить мои ладони, но я брезгливо одёрнула их. — Теперь в тебе живёт частица Аяме, — спешно заговорила она. — Ты, несущая в себе осквернённую кровь, стала продолжением моей сестры. — В моих глазах мелькнули молнии, а щёки загорелись красным полымем. Я неожиданно оживилась и пришла в прежние чувства. — Теперь ты связана кровью и с потомком, которого оставило после себя моё дитя. Рано или поздно вы столкнётесь друг с другом и переплетёте свои судьбы.

«Так вот, что имела в виду тогда дьяволица, когда сказала, что я стала её частью. Она сделала из меня свою преемницу…» — горько подумала я и едва не взвыла.

— Разве это проблема? — не выдержала я.

— Когда тьма сталкивается со светом, никто не знает, что будет дальше — хаос или возрождение. — Захотелось вскочить на ноги и убежать прочь, но я разом обессилела от тяжёлых слов Фудзико. — Грядут перемены, Мэй. — Она положила руки на мои плечи и чуть сжала их.

— И что мне тогда делать? — с отчаянием зашептала я.

— Заверши начатое. Обрати силу, которая вспыхнет между вами, в светлую мудрость, и очисти этот мир от злого, — дала неоднозначный ответ женщина и нежно улыбнулась.

— Не понимаю, ничего не понимаю, — говорила я, ощутив себя беспомощной. — Как я пойму, что этот ребёнок именно тот самый?

Фудзико ласково погладила меня по щеке и лёгким движением руки приподняла голову.

— Тебе хватит одного взгляда, чтобы осознать, что это то самое дитя, моя дорогая Мэй, — заговорила она с добротой. Я едва сдержала себя от волны горьких слёз. — В тебе взращено необъятное тепло, которое способно растопить самое холодное сердце. Используй свою силу во благо.

— Я не справлюсь, это слишком сложно… Я не хочу. Почему именно я…

— Справишься. — Она какое-то время смотрела, а после позволила себе обнять меня. — Судьба жестока к своим детям, Мэй, и даже божества иногда бессильны перед ней. — Она с дрожью погладила меня по волосам, и я крепко зажмурилась, словно от боли. — Дождись этого ребёнка, — добавила она полушёпотом. Все жрицы обступили нас кругом и почтительно опустились на колени, склонив к земле головы.

Нас окутал покрывалом неяркий белый свет, и тёплый ветерок защекотал мои ноги. Природа приняла благосклонный вид: небо прояснилось, луна вновь озарила всю округу своим нежным ликом, всё неподвижно смолкло в сонной тишине, закравшись в душу сладким умиротворением. Все тревоги разом отпустили сердце. Мне, сидевшей в объятиях Фудзико, неожиданно стало легко и спокойно. Словно все испытания, свалившиеся на плечи, были преодолимы. Я хотела горячо возненавидеть Фудзико и вылить на неё всю свою горечь, но злоба мистически иссякла во мне. С губ богини неоднократно срывались в полушёпоте добрые слова, сопровождаемые материнскими поглаживаниями. Всё медленно меркло в заботливой пелене, окутывающей меня тёплым одеялом. Я понимала, что просыпалась и возвращалась туда, где ждали меня родные люди.

Часть 20 «Новая хозяйка грeз»

— Пустите меня к дочери! — взревел Шинджуро, глаза его налились яростью, и он продолжил ломиться в помещение.

— Она не ваша дочь! — громко возразила Шинобу и грозно заслонила собой дверь, ведущую в больничную палату.

Мэй Кавасаки не приходила в себя десять дней. И ровно десять дней прошло с момента, как исчезла угроза, нависшая над поместьем бабочек грозовой тучей — кровожадный демон, орудующий кровавыми иллюзиями. Это невыносимое время, о котором с содроганием будет вспоминать каждый. Для Шинобу эти дни стали одними из самых страшных в жизни. Думала она о них с холодом на сердце. Всё было похоже на долгий, мучительный сон или болезнь. Ужасный недуг, которым заболели все обитатели дома, да настолько серьёзно, что не могли самостоятельно оправиться и прийти в чувства. Как выяснилось позднее, чары чёрной чумой проникли в беспокойные умы и тех, кто был за тысячу вёрст от поместья.

Как бы ни была сильна Шинобу, она не могла воспротивиться тяжёлой силе грёз. По чужим рассказам — все остальные тоже! С закаменевшими душами каждый из обитателей склонил голову, беспрекословно повинуясь приказам дьяволицы. Только сердечную Мэй недуг обошёл стороной, став её злым роком. Ужаснее всего для Шинобу было беспомощно сидеть и наблюдать за тем, как из раза в раз сваливались мучения на хрупкие плечи её сердечного, драгоценного друга — даже не охотника, обычного гражданского! Но несмотря на свою слабость, именно Кавасаки нанесла решающий удар и изгнала прочь нечисть. Или только Шинобу наивно полагала, что Мэй слаба? Как бы то ни было, мечница всё видела, бездумно поглядывая из-за угла: как сражалась с дьяволицей Мэй. Как сделала отважный рывок и взмыла вместе с той в небо, как замахнулась и нанесла решающий удар кинжалом. Впервые за долгое время она посмотрела на Мэй иначе — как на человека, которого не просто хотелось защитить, а подставить в бою ему свою спину. Мэй сияла, как первая звезда на небе, и порхала в бою подобно одинокой бабочке. Каждое её действие походило на танец розы — невесомое и лёгкое, элегантное в своей красоте, но всё ещё смертоносное с шипами. На один короткий миг мечница ощутила, как ярость, бурлящая внутри неё, поутихла, а на её место пришли восхищение и гордость.

— Как дочь! — не унимался он. — Мэй! Они тебя удерживают силой? Не кормят, да? — начал он отталкивать Шинобу с неистовым криком. Несмотря на их существенную разницу в росте, мужчина отчего-то проигрывал в битве низкорослой, худой женщине.

Шинджуро был в ярости: он злился на бабочек, на Мэй, на Кёджуро и, главное, на самого себя. Почему поместье, кишащее сильными охотниками, не могло противостоять одному демону? Что происходило с Кёджуро? Почему он не мог, как минимум, защитить Кавасаки? Кавасаки — что за ужасная фамилия! Ни разу Мэй не подходила, словно прилипла к ней инородной грязью и никак не хотела отклеиваться. А сама она, эта Мэй — почему ей не сиделось спокойно в поместье Ренгоку? Пила бы чай, нахлебничала, как раньше, не знала бед. Придумала отчего-то, что жить надо было у бабочек, когда в поместье Ренгоку всё обстояло намного лучше. По крайней мере, Шинджуро был яро в этом уверен. На себя же он злился больше всего: поддался демоническому наваждению. Дышал себе мирно, не думал ни о чём. Занимался повседневными делами. Словно всё, что было вне поместья, разом прекратило своё существование.