Сновидения

Я смолкла и какое-то время ни о чём не говорила, собираясь с мыслями. После крепко и порывисто обняла Кёджуро и заговорила, не размыкая объятия:

— Спасибо тебе, Кёджуро, ты изменил мою жизнь в лучшую сторону, — и зашептала так, чтобы было слышно ему одному. — Я тебе не говорила, но ты — мой первый. Единственный и последний. Я люблю тебя. — Я ощутила, как мечник напрягся всем телом. Мне тотчас захотелось горько расплакаться. Я приподнялась и заглянула в его лицо, испытав нестерпимую тоску. Какое-то мгновение всматривалась в его глаза, пытаясь запомнить их, словно навсегда прощалась. А после развернулась и ушла.

?????

Зрение, слух, обоняние смешались в неприглядное месиво. Я вновь закрыла глаза и провела рукой по волосам. Сделала пару коротких вдохов и почувствовала едкий запах палёных волос и скисшего молока. Я ощутила дурноту и поспешила склонить голову. Мой лоб заблестел испариной, а в горле застрял сухой ком, мешая дышать. Я закашляла. Тошнота отступила, я захрипела и выпрямила спину. Было жарко и душно, словно в натопленной бане. Я уставилась в темень, притаившуюся в конце узкого коридора, окрашенного темно-бордовой краской, и постаралась дышать глубоко и размеренно. Вытянула правую руку и опёрлась о стену, но тотчас одёрнула её обратно, ощутив под ладонью липкую и горячую субстанцию. Я рвано повернула голову в сторону: на некогда гладких и аккуратных стенах тянулись огромные, зловонные кишки, опутанные слизью и человеческими волосами. Охваченная острым и волнительным страхом, я не сразу поняла, что шум, который загудел эхом в ушах, был звуком моего сердцебиения. Я брезгливо зажевала губы и вытерла ладонь об подол платья. Тяжёлая злоба зашевелилась в моей душе, и мне захотелось прямо сейчас изрезать лицо Матери кинжалом.

Несколько капель упало на мою голову. Я тотчас прикоснулась к ней, поднесла пальцы к лицу и увидела, что те были измазаны кровью. Тогда я запрокинула голову и возвела взгляд к потолку. Лучше бы я этого не делала. Измятые болью и страданиями, на меня смотрели с потолка головы охотников. Их белки мёртвых глаз потемнели и налились кровью. Из беззубых, порванных ртов струилась грязная слизь. Я не закричала и даже не расплакалась, только устало вздохнула, а после крепко зажмурилась.

«Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…» — считала я про себя. Дойдя до пятнадцати, я вновь открыла глаза, обнаружив, что все кишки и головы исчезли. Хотелось уснуть прямо на холодном полу, проспать всю ночь, очнуться и осознать, что всё было дурным сном. Мне не хватало терпения, но я понимала, что требовалось время, чтобы довести свой замысел до совершенства. Я приобняла себя за плечи и успокоила себя тем, что кинжал от Шинобу всё ещё был при мне. Сначала я не понимала, почему дьяволица не забрала его. Неужели она не поняла, что в нём был яд глицинии? Скорее всего, подобное дозволение было прямым ответом от Матери. Она не воспринимала меня всерьёз. Едва ли кто-то из охотников мог приблизиться и ранить её. Что могла ей сделать я, обычная женщина без сверхъестественных сил и навыков истребителя.

«Она слепа из-за своей гордыни. Это и станет её ошибкой!» — холодно подумала я.

Заскрипели потолки и стены, и декорации вокруг меня спешно переменились на другие: я всё ещё была в коридоре, но теперь в стенах образовались окна, сквозь которые остриём пробивались лучи солнца. Я не спешила что-либо делать или говорить вслух. Потому что зачарованное поместье вновь решило предоставить мне возможность стать случайным зрителем чужих воспоминаний. Раздался топот чужих ног и громкие женские крики. Передо мной предстала хорошенькая, молодая девушка с аккуратными чертами лица, пухлыми ножками и маленькими ручками. Она захлюпала носом и вздёрнула голову, смахнув со лба густые кудри, переливающиеся золотом. К ней тотчас подбежала Мать в человеческом обличии и громко замычала. Я посмотрела на её чёрные, живые глаза, пылающие эмоциями. Она так мало напоминала мне привычную дьяволицу, что я едва сдержала себя от едкого смешка.

— Сестрица Фудзико, куда же ты, куда ты уходишь… — Дьяволица криво улыбнулась, спрятав искусанные, голые груди, запахнув дзюбан. — Останься…

— Это всё неправильно. Ты должна встать на другой путь, — устало зашептала женщина. Дьяволица схватила её за запястье, вовлекая в грубые объятия. — Моя семья не поймёт. Они будут против нашего общения…

— Но, сестра, твоя семья — это я. — Глаза Матери болезненно сверкнули. Спутница, словно очнувшись от наваждения, рвано оттолкнула её от себя и тяжело задышала. — И твой ребёночек. — Женщина не обратила внимание на перемену в настроении и атмосфере. Она ласково склонила голову и посмотрела на плоский живот спутницы. Та, ощутив на себе колкий взгляд, испуганно прикрылась ладонями. — Родится прекрасная девочка… Мы все вместе заживём счастливо. Ты будешь счастлива…

Вспышки ужаса и отчаяния отразились в глазах Фудзико.

— Очнись же, ты погрязла в своих иллюзиях! Я уже счастлива! Аяме! — Она накрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Образы закружились и взмыли ввысь, растворяясь бесследно в воздухе, и я сдержанно проводила их взглядом. Временами я думала, что поместье существовало отдельно от Матери, обладая волей и разумом. Словно дьяволица окутала чарами всё поместье и сказала, чтобы то само разбиралось, как быть дальше. Мать же проявляла инициативу только, когда наступал час чаепития и развлечений со мной — последнее не требовало её личного присутствия. Я постояла на месте и двинулась дальше. Коридор так и не заканчивался, зато обстановка перестраивалась каждую минуту: день за секунду переходил в ночь, чистота обращалась в грязь. Мне было уже безразлично, что на этот раз могли придумать для меня Мать и поместье. Скоро я надоем дьяволице своим поведением, и она захочет от меня избавиться. Поэтому мне следовало убить её первой.

Я остановилась, когда доски под ногами звонко заскрипели, а на одной из стен образовался огромный осколок зеркала. Я повернула голову и всмотрелась в него. Моё мутное отражение дрогнуло, искривилось тёмной дымкой и приобрело знакомые очертания старухи. Мы обе глянули друг на друга осторожно и тоскливо, подняли руки, поднесли их к зеркальной поверхности и соприкоснулись с плоскостью.

Я ощутила под кончиками пальцев будоражащий холод и заговорила первой:

— Почему передо мной появляешься именно ты? — безучастно спросила я и заглянула старухе в глаза. — Снова будешь молчать? — Её лицо не шевельнулось, только слабый свет нечитаемых эмоций отразился в глазах. Она оторвала руки от зеркала и пробежалась по мне печально-пытливым взглядом. Добрых десять минут мы стояли тихо. Стоило мне единожды взглянуть на старуху, как по сердцу прокатывались непривычные тоска и одиночество. Страх не терзал меня, как в момент первой встречи. Только обречённая горесть скребла стенки сердца, и я сама не понимала, почему так происходило.

— Говорят, зеркала могут открыть двери в самые потаённые уголки души, — бархатно донёсся голос в откровенном шептании, я бегло обернулась и заметила поодаль себя алого пса, а потом холодно отвернулась и вновь заглянула в глаза старухе. — Они обнажают перед человеком истинную личину его страхов. — Алый пёс заулыбался и прикоснулся пальцами к моим волосам, перехватил шелковистую прядь и накрыл её устами. — Посмотри внимательнее, что ты перед собой видишь, — продолжил он, не отрывая от меня зоркого взгляда.

Я брезгливо скривила рот и ударила алого пса по руке.

— Старую женщину, — с рыком ответила я, скрежеща зубами.

— Только ли? — ласково протянул мужчина и встал за моей спиной, положив руки мне на плечи. Я ощутила, как затылок обдало дыханием.

— Она совсем одна, — неуверенно продолжила я. Старуха в зеркальном отражении мне улыбнулась.

— Верно, Мэй. — Чуть склонился алый пёс и зашептал мне на ухо горячо и злобно. Я вся вмиг сжалась и стремительно похолодела. — То, что ты видишь сейчас перед собой — твой самый главный страх. — Его шершавые губы коснулись мочки моего уха. Моё сердце больно заколотилось от ужаса. Я застыла на месте с прямой спиной. Шея покрылась колючими мурашками, ладони заледенели и взмокли. Ноги затряслись мелкой дрожью. Зло, давно знакомое мне в грёзах, вновь с морозом залетело в душу. Я ощутила приступ беспомощности, который питала, встречая недобрых обитателей из сновидений. Если дьяволица будоражила во мне боль и отвращение, то алый пёс — непреодолимые ужас и волнение. — Ты боишься провести старость в одиночестве. — Пульс участился, когда его руки скользнули по моим рукам и животу. Он плотно прижался ко мне окаменевшим телом, и я вмиг ощутила себя хрупкой и слабой.

— И что мне тогда делать? — ответила я, взбудораженная чувствами. Слова лились из уст алого пса, словно дивная адская песня, убаюкивающая бдительность. Ему не требовалось проявлять магию грёз, чтобы внушить мне ужас. Всё его существо уже было воплощением истинного, мистического страха, рождённого в недрах недобрых грёз. Ощутив холод его длинных, тонких пальцев, я подумала на один короткий и тревожный миг, что вся власть была вовсе не в руках Матери, а у алого пса, который позволял последней питать эфемерное чувство превосходства.

Алый пёс чуть сжал мою талию и негромко заговорил:

— Все страхи — твои кандалы. Прими их, а после обуздай, чтобы взлететь в небо и подарить всем свободу. — Его глаза потемнели, как и эмоции на лице зеркальной старухи. Она вмиг ощетинилась и плотно сжала свои тонкие губы. Лицо её превратилось в бледную и нечитаемую маску. На шершавой старушечьей щеке образовался тонкий, белеющий шрам, ровной линией заканчивающийся у высушенного, помутневшего в слепоте глаза.

Мои глаза заволокло красным туманом. Я быстро забормотала, не моргая: