Как ты женщинам врешь обаятельно!Сколько в жестах твоих красоты!Как внимательно и обнимательно,как снимательно действуешь ты!Произносишь ты речи чуть странные,напускаешь дурманящий дым.Нежность – это оружие страшное.Побеждаешь ты именно им.Ни малейшей вульгарности, грубости.Только нежно погладишь плечо,и они уже делают глупости,и готовы их делать еще.И, вниманием не избалованные,заморочены магией фраз,как девчонки, идут на болотныеголубые огни твоих глаз.Они слушают стансы ласково,и, выплакивая им боль,ты влюбляешься по Станиславскому —вдохновенно вживаешься в роль.Но ведь женщины, – женщины искреннине актерски, а так, по-людски,и просты их объятья, как исповедьнакопившейся женской тоски.В их глазах все плывет и качается,ну а ты – уже стал ты другим.Так спектакль для актера кончается,ну а зритель живет еще им.Личность, в общем, до женщин ты лютая,как ты сыто бахвалишься сам.Это часть твоего жизнелюбия —поясняешь интимным друзьям.Почему же порой запираешься,в телефонную трубку грубя,и по-новому жить собираешься?Значит, мучает что-то тебя?И в плывущих виденьях, как в мареве,возникают, расплатой грозя,отуманенные обманамиженщин горестные глаза.Ты
к себе преисполнен презрения.Ты в осаде тех глаз. Ты в кольце.И угрюмая тень преступленияна твоем одиноком лице.1962
Я ангел
Не пью. Люблю свою жену.Свою — я это акцентирую.Я так по-ангельски живу —чуть Щипачева не цитирую.От этой жизни я зачах.На женщин всех глаза закрыл я.Неловкость чувствую в плечах.Ого! Растут, наверно, крылья.Я растерялся. Я в тоске.Растут – зануды! Дело скверно!Теперь придется в пиджакепроделать прорези, наверно.Я ангел. Жизни не корюза все жестокие обидности.Я ангел. Только вот курю.Я — из курящей разновидности.Быть ангелом — страннейший труд.Лишь дух один. Ни грамма тела.И мимо женщины идут.Я ангел. Что со мной им делать!Пока что я для них не в счет,пока что я в небесном ранге,но самый страшный в жизни черт,учтите, — это бывший ангел!1962
«Ты – не его и не моя…»
Ты – не его и не моя.Свобода – вот закон твой жесткий.Ты просто-напросто ничья,как дерево на перекрестке.Среди жары и духотыты и для тени непригодна,и запыленные листыглядят мертво и неприродно.Вот разве тронет кто рукой,но кто – рассеянный подросток,да ночью пьяница какойщекою о кору потрется…Ты не унизилась, чтоб статьвлюбленной, безраздельно чьей-то.Считаешь ты, что это честно,хоть честность и не благодать.Но так ли уж горда собой,без сна, младенчески святого,твоя надменная свободаночами плачет над собой?!1962
Она
Она? Не может быть, чтобы она…Но нет, — она! Нет, — не она! Как страннос ней говорить учтиво и пространно,упоминая чьи-то имена,касаться мимоходом общих теми вместе возмущаться чем-то искренне,поверхностно шутить, а между темследить за нею, но не прямо — искоса.Сменилась ее толстая косаприческою с продуманной чудинкою,и на руке — продуманность кольца,где было только пятнышко чернильное.Передает привет моим друзьям.Передаю привет ее подругам.Продумана во всем. Да я и сам,ей помогая, тщательно продуман.Прощаемся. Ссылаемся (зачем?)на дел каких-то неотложных важность.Ее ладони неживую влажностья чувствую в руке, ну а затемрасходимся… Ни я и ни онане обернемся. Мы друзья. Мы квиты.Но ей, как мне, наверно, мысль страшна,что, может, в нас еще не все убито.И так же, — чтоб друг друга пощадить,при новой встрече в этом веке сложноммы сможем поболтать и пошутитьи снова разойтись… А вдруг не сможем?!1962
Три минуты правды
Посвящается памяти кубинского национального героя Хосе Антонио Эчеварилья. Подпольная кличка его была Мансана, что по-испански означает «яблоко»
Жил паренек по имени Мансанас глазами родниковой чистоты,с душой такой же шумной, как мансарда,где голуби, гитары и холсты.Любил он кукурузные початки,любил бейсбол, детей, деревья, птици в бешеном качании пачангинечаянность двух чуд из-под ресниц!Но в пареньке по имени Мансана,который на мальчишку был похож,суровость отчужденная мерцала,когда он видел ханжество и ложь.А ложь была на Кубе разодета.Она по всем паркетам разлилась.Она в автомобиле президентасидела, по-хозяйски развалясь.Она во всех газетах чушь поролаи, начиная яростно с утра,порой перемежаясь рок-н-роллом,по радио орала — в рупора.И паренек по имени Мансанане ради славы — просто ради всех,чтоб Куба правду все-таки узнала,решил с друзьями взять радиоцентр.И вот, туда ворвавшись с револьвером,у шансонетки вырвав микрофон,как голос Кубы, мужество и вера,стал говорить народу правду он.Лишь три минуты! Три минуты только!И – выстрел. И – не слышно ничего.Батистовская пуля стала точкойв той речи незаконченной его.И снова рок-н-ролл завыл исправно…А он, теперь уже непобедим,отдавший жизнь за три минуты правды,лежал с лицом счастливо-молодым…Я обращаюсь к молодежи мира!Когда страной какой-то правит ложь,когда газеты врут неутомимо, —ты помни про Мансану, молодежь.Так надо жить — не развлекаться праздно!Идти на смерть, забыв покой, уют,но говорить — хоть три минуты — правду!Хоть три минуты! Пусть потом убьют!1962
«Когда, плеща невоплощенно…»
Когда, плеща невоплощенно,себе эпоха ищет ритм,пусть у плеча невсполошенносвеча раздумия горит.Каким угодно тешься пиром,лукавствуй, смейся и пляши,но за своим столом – ты Пимен,скрипящий перышком в тиши.Не убоись руки царёвой,когда ты в келье этой скрыт,и, как циклопа глаз лиловый,в упор чернильница глядит!1962
Наследники Сталина
Безмолвствовал мрамор. Безмолвно мерцало стекло.Безмолвно стоял караул, на ветру бронзовея.А гроб чуть дымился. Дыханье из гроба текло,когда выносили его из дверей Мавзолея.Гроб медленно плыл, задевая краями штыки.Он тоже безмолвным был — тоже! —но грозно безмолвным.Угрюмо сжимая набальзамированные кулаки,в нем к щели глазами приникчеловек, притворившийся мертвым.Хотел он запомнить всех тех, кто его выносил —рязанских и курских молоденьких новобранцев,чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил,и встать из земли, и до них, неразумных, добраться.Он что-то задумал. Он лишь отдохнуть прикорнул.И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:удвоить, утроить у этой стены караул,чтоб Сталин не встал и со Сталиным – прошлое.Мы сеяли честно. Мы честно варили металл,и честно шагали мы, строясь в солдатские цепи.А он нас боялся. Он, верящий в цель, не считал,что средства должны быть достойными цели.Он был дальновиден. В законах борьбы умудрен,наследников многих
на шаре земном он оставил.Мне чудится, будто поставлен в гробу телефон.Кому-то опять сообщает свои указания Сталин.Куда еще тянется провод из гроба того?Нет, Сталин не сдался.Считает он смерть поправимостью.Мы вынесли из Мавзолея его.Но как из наследников Сталина Сталина вынести?Иные наследники розы в отставке стригут,а втайне считают, что временна эта отставка.Иные и Сталина даже ругают с трибун,а сами ночами тоскуют о времени старом.Наследников Сталина, видно, сегодня не зряхватают инфаркты. Им, бывшим когда-то опорами,не нравится время, в котором пусты лагеря,а залы, где слушают люди стихи, переполнены.Велела не быть успокоенным Родина мне.Пусть мне говорят: «Успокойся…» —спокойным я быть не сумею. Покуда наследники Сталина живы еще на земле, мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее.1962Это стихотворение было написано сразу после выноса Сталина из Мавзолея. Однако наследники Сталина были еще сильны. Даже редактор «Нового мира» Твардовский сказал мне с мрачной иронией: «Спрячьте куда-нибудь подальше эту антисоветчину от греха подальше…» Я начал читать его на своих выступлениях – часть зрителей возмущенно покидала зал. Председатель Союза писателей РСФСР Л. Соболев обвинил меня в том, что использую общественную трибуну для антисоветских вылазок. По совету В. Косолапова я передал стихотворение помощнику Хрущева В. Лебедеву. Он потребовал от меня некоторых поправок, и я уехал на Кубу. Прошло несколько месяцев, и вдруг во время Карибского кризиса Микоян привез с собой номер «Правды», где стихотворение успело появиться. Лебедев подсунул его Хрущеву в Абхазии, когда тому рассказывали о сталинском терроре на Кавказе. Хрущев послал стихи в «Правду» на военном самолете, и оно было опубликовано 21 октября, став сенсацией. Группа партработников, не зная, что сам Хрущев дал указание печатать эти стихи, написала ему письмо с обвинениями редактора «Правды» Сатюкова в антипартийном поступке. В библиографический справочник 1984 года не разрешили включить даже название стихотворения – найти его можно было только по первой строке. Впервые было напечатано в книге лишь в 1989 году – через 27 лет! (Прим. автора.)
Твоя рука
Ты гордая. Ты смотришь независимо.Твои слова надменны и жестки.И женщины всегда глядят завистливо,как хмуро сводишь брови по-мужски.А у тебя такая маленькая рукас царапинками, с жилками прозрачными,как будто бы участия просящими…Она, твоя рука, хрупка-хрупка.Я эту руку взял однажды в грубую,не слишком размышлявшую моюи ощутил всю твою робость грустную —и вдруг подумал, что помочь могу.Помог ли я? Я слишком в жизни жадничал…На сплетниц ты глядела свысокасреди слушков и слухов, больно жалящих…А у тебя такая маленькая рука…Я уезжал куда-то в страны дальние,грустя — сказать по правде — лишь слегка,и оставлял тебе твои страдания…А у тебя такая маленькая рука…Я возвращался… Снова делал глупостии буду делать их навернякав какой-то странной беспощадной лютости…А у тебя такая маленькая рука…И ненависть к себе невыносимаягнетет меня, угрюма и тяжка.Мне страшно. Все надеюсь я — ты сильная.А у тебя такая маленькая рука…Ноябрь 1962, Гавана
Мертвая рука
Кое-кто живет еще по-старому,в новое всадить пытаясь нож.Кое-кто глядит еще по-сталински,сумрачно косясь на молодежь.Кое-кто, еще не укротившийся,оттянуть ее пытаясь вниз,намертво за стрелку ухватившийся,на часах истории повис.Кое-кто бессильной злобой маетсяи сжимает оба кулака.Мертвая рука не разжимается,ибо это мертвая рука.Мертвая рука прошлого,крепко ты еще вцепилась в нас.Мертвая рука прошлогоничего без боя не отдаст.Но раздавят временное в крошевотяжкою пятой своей века.Мертвая рука прошлого,все-таки ты – мертвая рука.Декабрь 1962, Гавана
Второе рождение
Д. Шостаковичу
Нет, музыка была не виновата,ютясь, как в ссылке, в дебрях партитур,из-за того, что про нее когда-тонадменно было буркнуто: «Сумбур…»И тридцать лет почти пылились ноты,и музыка средь мертвой полутьмы,распятая на них, металась ночью,желая быть услышанной людьми.Но автор ее знал, наверно, все же,что музыку запретом не запрешь,что правда верх возьмет еще над ложью,взиравшей подозрительно из лож,что, понимая музыку, всю муку,ей, осужденной на небытие,народ еще протянет свою рукуи вновь на сцену выведет ее.Но обратимся к опере. На сценехудой очкастый человек – не бог.Неловкость в пальцев судорожной сцепкеи в галстуке, торчащем как-то вбок.Неловко он стоит, дыша неровно.Как мальчик, взгляд смущенно опустили кланяется тоже так неловко…Не научился. Этим победил.Декабрь 1962
1963
Юрию Никулину
Всю жизнь свою мучительно итожаи взвешивая правду и вранье,я знаю: ложь в искусстве – это лонжа.Труднее, но почетней без нее.3 марта 1963, цирк на Трубной
Паноптикум в Гамбурге
Полны величья грузного,надменны и кургузы,здесь, на поэта русскогоуставились курфюрсты.Все президенты, канцлерыв многообразной пошлостиглядят угрюмо, кастово,и кастовость их – в подлости.За то, что жизнь увечили,корежили, давили,их здесь увековечили,верней, увосковили.В среду заплывших, жирныхи тощих злобных монстровкак вы попали, Шиллер,как вы попали, Моцарт?Вам бы —в луга светающие,вам бы — в цветы лесные…Вы здесь — мои товарищи.Враги — все остальные.Враги глядят убийственно,а для меня не гибельно,что я не нравлюсь Бисмаркуи, уж конечно, Гитлеру.Но вижу среди них, как тени роковые,врагов, еще живых,фигуры восковые.Вон там — один премьер,вон там — другой премьер,и этот – не пример,и этот – не пример.Верней, примеры, да,но подлого, фальшивого.Самих бы их сюда,в паноптикум, за шиворот!Расставить по местам —пускай их обвоскуют.По стольким подлецампаноптикум тоскует!Обрыдла их игра.Довольно врать прохвостам!Давно пришла пораживых залить их воском.Пусть он им склеит рты,пусть он скует им руки.И пусть замрут, мертвы,как паиньки, по струнке.Я объявляю бунт.Я призываю всехих стаскивать с трибунпод общий свист и смех.Побольше, люди, злости!Пора всю сволочь с махуиз кресел, словно гвозди,выдергивать со смаком.Коллекцию их рожпора под резкий лучвыуживать из лож,что карасей из луж.Пора в конце концовизбавиться от хлама.В паноптикум лжецов —жрецов из храма срама!Подайте, люди, глас —не будьте же безгласны!В паноптикум — всех глав,которые безглавы!И если кто-то врет —пусть даже и по-новому,вы воском ему в рот:в паноптикум! В паноптикум!Еще полно дерьма,лжецов на свете — войска.Эй, пчелы, за дела! —нам столько надо воска!10 марта 1963