Собрание сочинений. Том 9

Соседке по самолету

Ах, какая такая обида,что, вкушая дымящийся чай,я ошпарил Вас, бедная Лида,чаем липтоновским невзначай…Как мне стыдно, что я в самолете,не изживший в манерах Сибирь,подарил Вашей вздрогнувшей плотине крутой поцелуй, а волдырь.Но я счастлив, неловкий и ветхий,как последний из удэге,что останусь хоть маленькой меткойна заманчивой Вашей ноге.Москва, январь 2004 – Нью-Йорк. «Дельта»

Брат мой, враг мой

Памяти И. Бродского

Как же так получилось оно?Кто натравливал брата на брата?Что, двоим и в России тесно?И в Америке тесновато?Как с тобою мы договорим?Нас пожрал теснотой и ссораминаш сплошной переделкинский Римда и выплюнул в разные стороны.Дружбой мы не смогли дорожить.Может, чтоб не мириться подольше,и не надо нам было дружить,ибо, ссорясь, мы сделали больше.Мертвым нам не уйти, как живым,от кровавого русского римства.Мы с тобою не договорим.Мы с тобою не договоримся.25 февраля 2004

Послесловие к антологии [4]

С трудом прощаюсь я с «Трудом»Он был как добрый отчий домживому, дышащему слову.Мы от лица родной землиАхматовой и Гумилевувновь повстречаться помогли!И Пушкин там на пьедесталебокал с шампанским поднимал,и антологию читалиРязань, Владивосток, Ямал.Поэты стенкою на стенкуздесь устыдились, не пошли.И Бродского и Евтушенкомы помирили… ну… почти.Подарков столько и трофеев,что унести я буду слаб,и даже Виктор Ерофеев [5] принес букет из свежих жаб.Стихов могучая лавина,на время стихни, погоди.В «Труде» стихов лишь половина.Три тома ждут вас впереди!Вся антология как глыба,но будет вес Россией взят.Трудочитателям – спасибо!Трудопечаталям – виват!Ах, Александр, свет Серафимыч [6] ,здесь журналисты как семья,мы все как дети, все ранимы,и расставаньем ранен я.Нет, беспросветность не по мне,и ваша дружба, словно лучик,Неверов Саша и Павлючик [7] ,светить мне будет и во мгле.Надев кастеты, разошедшись,скинхеды движутся в строю…Владим Владимыч Радзишевский [8] ,отредактируйте страну!В России без стихов любитинароду русскому не быти.Терпение, стихи и «Труд»что надо, то и перетрут!26 февраля 2004

4

В 2003–2004 годах газета «Труд» опубликовала в 65 номерах отрывки из готовящейся в печати в издательстве «Искусство» антологии русской поэзии в трех томах «Десять веков русской поэзии».

5

В и к т о р Е р о ф е е в – литератор, написавший о составителе этой антологии Е. Евтушенко статью с красноречивым названием «Между Г и Д».

6

А л е к с а н д р С е р а ф и м о в и ч П о т а п о в – главный редактор «Труда», большой знаток поэзии.

7

А л е к с а н д р Н е в е р о в и Л е о н и д П а в л ю ч и к – журналисты «Труда», которые заботливо «вели» эту антологию в газете.

8

В л а д и м и р В л а д и м и р о в и ч Р а д з и ш е в с к и й – редактор трехтомника.

«Великих книг у нас не стало…»

Великих книг у нас не стало.Неужто ты рожать усталапророков, русская земля?Беда. Не гений даже я.Стихи скучают на парадах,а на войне – как на войне.Я ощущаю непорядок,когда ни гения в стране!Но больше гениев нам надои больше всех царей, вождейлюдей исчезнувшего склада —людей! – порядочных людей!Эй, бабоньки, за полководство,так, что хоть ноги уноси!Подымем вместе производствопорядочных людей Руси!Я – за порядочный порядокс таким условием простым,что если будет век несладок,то мы его не подсластим.Русь, будь великой на здоровье,и буду я тобой велик,но не за счет великой крови,а лишь за счет великих книг.20 февраля 2004

«Сильва»

Пока воображенье у вас не оскудело,Вы можете представить Фазиля Искандерав кирзовках, не при славе, а в роли каскадера,когда, теряя хлястик пальта, где денег нету,он рвался, но не к власти, а просто в оперетту?И я с ним рвался тоже, сжимая контрамарку,и перли мы не в ложи — в раек, что в кочегарку,сквозь френчи, гимнастерки, тельняшки, чернобурки,толпой чуть не растерты, как тощие окурки.Был жив еще усатый, но не был он всесильным.В тот год пятидесятый здесь властвовала Сильва.Здесь, хохоча ядрено, с чрезмерно громким эхом,под хохмача Ярона страх забывали смехом.Порхал Володя Шишкин — наш мотыльковый Бони,В Гулаге чуть не сгнивший, в парашной страшной вони.В руках седых лакеев для нас пылали свечи,Каскадил Аникеев, и обнажались плечи.В стране сплошных деркурных газет чинно ценузрных,для нас взлетали ноги в чулках черноажурных.Было легко зажечь им в нас, пылких, словно дети,искристое: «Без женщин… …жить нельзя на свете…»Учились мы свободе у русского канкана,в пивных простонародья у кружки и стакана,у «Изабеллы» розовой, которую в бочонкеты нес, Фазиль до-прозовый, одной своей девчонке.И ты воскликнул: «Женька! — однажды на рассвете. —Действительно, – без женщин — да! – жить нельзя на свете!»Я так хочу сегодня, чтоб вы вообразили,что не было свободней меня или Фазиля,нас, неопьедесталенных, на приставных скрипучих,и, несмотря на Сталина, к девчатам приставучих,и до блаженной дрожи, хотя всего боялись,счастливых, что мы все же еще не состоялись.3 марта 2004

Разрезы

Проходит женщина, одетая в разрезыпод звуки михалковской «Марксельезы».Разрезы сбоку, спереди и сзади.Товар лицом. Нет смысла в фальшь-фасаде.Где белые нетронутые снеги?Все перепуталось — и Маркс, и Дейл Карнеги.Где мы живем? В какой такой системе?Мы что-то проморгали, просвистели.На части режут финки воровскиекромсаемую заживо Россию,и нефть сосут родные наши крезы,впиваясь жадно в свежие разрезы.О жизни крезов можно только грезить,и хочется кому-то их раскрезить.Где неподкупность? Может быть, в Замбези?Все наши нарсуды видны в разрезе.Политика давно уже раздета.Зачем разрезы ей? В ней нет секрета.Неужто вся Россия бездыханна,как поездом разрезанная Анна?И надоело это все до резиво всех местах. Вся жизнь в таком разрезе.2004

Псе

Я тысячи жизней прожил,а, кажется, только вчерая слышал: «У, чертова прожидь…«У, чертова немчура!»И это был не Куняев,а в пах мне вонзавший мыскипахан электричек, трамваев,по кличке Coco — из хозяевблатной безотцовной Москвы.А был он совсем не грузином,но, в хромках скрипуче ходя,он с форсом невообразимымиграл в дворового вождя.А был он вообще-то шестеркойна стреме у главных тузов,но славился лексикой тонкой:«Ща вмажу промежду глазов!»Он смел перед всею Европойк нацгордости нас приучатьи Пушкину: «У, черножопый!»,наверно бы мог прорычать.Но друг мой, по прозвищу Чина,в подвальной пещере егоуделал при помощи дрына,гвоздями ощеренного.И, ткнув сапогом его тушу,он сплюнул: «Спи, бедный Сосо…»,и выдал за милую душуфиксато-брезгливое: «Псе…»Я тысячи жизней прожил,но не был пахан или вождь.Был самый грешнейший в прошломи был, как грибнейший дождь.А после хулимо-хвалимыепоэты, как боровички,пошли, прикрывая хвоинкамимладенческие роднички…Я не предъявляю к оплатемной вспомненные времена,но зависть, как будто проклятье,преследовала меня.И где наше прежнее братство,где наше арбатство, булатство?Со славой нам не разобраться.На всех она общая кость.Как нам друг до друга добратьсясквозь жадность, сквозь ревность и злость?Куда же мы все подевались,за что этот дьявольский сглаз?Когда-то мы не продавались —так что же купило всех нас?Нас порознь рассыпало встряхом.Мы куплены ни за чтонам прежде неведомым страхом,что вдруг нас не купит никто.Сны мучают вновь — с вертухаямии лаями лагерных псов.Казалось — мы неразрываемы,а нас разодрали, и псе…Скажи, в чем сокрыта причинаразодранности такой,мой кореш спасительный — Чина,и злоба, и зависть — на кой?Голодные и забитые,мы не были баловни мам,и мы никому не завидовали —за это завидуют нам.Твой дом сожгли на Валдае.Спалили в Абхазии мой.Отечества пепел глотая,вернулись мы в дружбу — домой.Я тысячи жизней прожил,но улица есть одна,мне памятнее всех прочих —Матросская Тишина.Здесь матери, жены, дочерив снегу, словно в белой тьме,стояли, построившись в очередь,к набитой родными тюрьме.Мы с мамой,смерзаясь в камень,среди молодух и старухстояли с двумя узелкамидля дедушек — тоже двух.Мы в очередь горя впаялись.Мужчины прийти сюда,наверное, просто боялись,но женщины – никогда.Где ягодки, где цветочки?Но ставят кровавые точкина карте России «заточки».Подносят малышке-таджичкек груди зажигалки и спички,а матери-африканкидетей собирают останкина Невке и на Дону,как будто с Толстым, Достоевским,а больше, наверное, не с кем,ведут их потомки войну.И спрашивает меня Чина:«Что наше лицо? Что личина?»Так что, вроде Русского Яранужна еще больше беда,чтоб нас еще больше спаяла?Ведь это же не навсегда…А где тот пропавший япончик,зарезанный за телефончик?Сиял: «Как у вас холосо!»Добавлю я после обзора:«Не хватит ли нам позора?Стыдились бы женщин… Псе!»2004

Красивые глаза

«Литературка», как мы постарели…Сквозь скорлупу всех партпостановленийнечаянно проклюнувшись едва,я был похож на Первое Апреля:еще никто, пока меня не взгрели,всерьез не принимал мои слова.Но подошло, наверно, время взгреваза первый всплеск гражданственного гнева,и в этом была Партия права —спасибо тебе, Сталина вдова!И я с тех пор, как оказался взгретым,стал наконец-то все-таки поэтом,когда узнал, как бьет с носка Москва.Валерий Алексеич Косолаповбыл непохож на тех, кого не счесть —редакторов, цинично кисловатых,боящихся за кресло — не за честь.Тогда казалось мне, что был он стар,когда, задумав сотрясти земшар,наивнячок, подобный полудурку,в многострадальную «Литературку»принес я бесприютный «Бабий Яр».Один знакомец — милое трепло —сказал, в глазах изобразив печальность:«Ну в общем-то, старик, совсем непло…»,но вдруг споткнулся, как об НЛО:«Постой, и это хочешь ты ПЕЧАТАТЬ?»А Косолапов улыбнулся мне.Искрилось в нем крестьянское лукавство,а это самолучшее лекарствоот страха в так запуганной стране:«Да, не соскучится с тобою государство…Ты обожди. Я позвоню жене». —«Зачем?» — насторожился я невольно,весь в предвкушеньи сладостного «За».«Да потому что буду я уволен…» —«За что?» — «Да за красивые глаза…»Жена — ну впрямь со станции Зимы,как будто бы одетая в пимы,с плечищами, как будто у Поддубного,приехала, сказала: «Мы подумалии ничего другого не придумали —решили быть уволенными мы».Малюсенькое «За» — большого роста,когда потом придется – и непросто —за это головою отвечать.Стихи писать — не главное геройство.Был высший подвиг — подписать в печать.Подписывали, ручки изгрызя,рисковые редакторы России.Ну что же, быть уволенным — красивоза «За» и за красивые глаза.2004

Послание Вене Смехову

Двадцатый век – век всех веков.Мы не избегли, Веня Смехов,и непростительных огрехов,и обольстительных грехов.Распалась прежняя Таганка.От стольких дружб нет ни следа,и от предательства так гадко,как не бывало никогда.Нас выдавили в зарубежьестрах старости среди бомжей,российской зависти безбрежье…Но нет в искусстве рубежей.Когда твоих студентов стайкавнимает смыслу пьес, поэм,Таганка в США – хозяйкаи не расколота никем.Нас не купили, не сломили.В нас – наш Любимов (не для всех).И где бы ни были мы в мире —Таганка там и Политех.И все-таки, мой милый Веня,мы в байках и самохвальбене доросли до откровеньяо времени и о себе.Та сцена, где мы вместе всталиперед провалом черным в зале, —последняя России пядь.Все то, что мы не досказали,никто не сможет досказать.7 августа 2004

Меньшее зло

Кто варит варенье в России,

тот знает, что выхода нет.

Инна Кабыш

Немножко колдунья, училка, поэт,варений твоих обольстителен цвет,но слезы в них прячутся злые.Тебе от рождения счастия нет,но есть ли оно у России?Ты ожесточилась. Стал каменным взор.Ты добрая? Злая? Загадка.Ты вся – как на собственной шали узор,и режешь, вздыхая несладко:«Мне хочется меньшего из двух зол:не хаоса, а порядка».И я за порядок, но не затем,чтоб жили мы, как неживые.Неужто и вправду нет выхода тем,кто варит варенье в России?Ты русская – значит, одна из России.Ты одарена, и не в меру.Но в учениках и себе не убийне в силу – в распятие веру.А ты возмущаешься, как тебе жаль,что, наши основы затронув,от школьников «Как закалялась сталь»теперь «заслоняет» Платонов.Не должен никто заслонять никого,но ты позабыла о том, какот нас заслоняли в потемках его,чтоб вытравить душу в потомках.Не меньше тебя я люблю «Тихий Дон»,но Шолохов поздний был груб и хмелен,и если б пошла в диссидентки,могла бы услышать, как требует онтебя, как Синявского, – к стенке.Порядок – он с виду порой не злодей,но скрыта в нем злая припрятка.Побольше порядочных бы людей,порядочного порядка.Но горькому опыту вопрекимы рвемся, чтоб не опоздали,на дудочку-удочку сильной рукис крючками из сталинской стали.А сильные руки – и выломать дверьсумеют – забыли науку?Россия, ты в сильную душу поверь,лишь после – и в сильную руку!Что с нами? В Гулаг подсознательный зов?За проволоку, в бараки?Не может быть меньшего зла из двух зол.Два зла – два козла в глупой драке.И малый позор – это тоже позормеж менее пошлым и пошлым.Не может быть меньшего зла из двух зол.Зло меньшее может стать большим.Мы снова, попав из разора в разор,толчемся, как малые дети.Вновь хочется меньшего зла из двух зол…Но может быть, есть нечто третье?!Сентябрь 2004

Благословение

На пароходе «Фридрих Энгельс»,еще марксист и энгельсист,уже во стольком разуверясь,я плыл, понурист, не форсист.А там солдатик не из крупных,гитарой треснутой звеня,пел: «Граждане…» – и, носом хлюпнув,бубнил: «…послушайте меня…»Но, одаряя чувством локтя,приветствуя, как земляка,меня встречающие лодкистреляли дробью в облака.И, мне подбавив малость форса,шампанское со знаком ОРСавовсю палило на реке.Я в братство Братское не втерся —притерся, как в грузовике.В Москве грозили мне расправой,но, отказав им наотрез,меня прикрыли своей славойгерои оттепельной ГЭС.Я был тогда в большой опале,но мне в ладонь легла рукауже прославленного парнямедвежистого Марчука.Был Петя Реутский со мною —чуть пьяненький пророк-пиит.Он предвещал: «Москва – Москвою,Сибирь, однако, устоит…»Он мне внушал на пароходе,предвидя нечто впереди:«С тобою вот что происходит,а ты и сам произойди…»Мы были оттепелью сами,жизнь отдышав от Колымы.Мы были сами – наше знамя,и серп и молот – были мы.Когда мы шли по дамбе с Лешей,с Наташей дивной, молодой,был день такой-такой хороший —ни облачка над головой!Сама развеялась опала.Прическу ветром не трепало,но на залысины моивдруг капля теплая упала,потом вторая, третья, иувидел я, что в небе тщитсяне рассмеяться крановщица,держа ребенка неискусно, —дитя несчастной, но любви,который писает так вкуснона головы, как на репьи…Нет, не кремлевские рубины,а этот мальчик из кабиныблагословил меня с небес —малыш – приемыш Братской ГЭС.Из грязи мы страну тянули,но совестью мы не грязнули.Мы коммунизм не обманули —нас обманули, и его,а Фридриху-то каково!Враждой политика брюхата,но не поддались ты и я.Нет двух сторон у баррикады,когда на ней стоят друзья!Мы не залечим наши раны,но научиться бы у нихне попадаться на обманыи не обманывать других.И песенку того солдатавесь мир услышит виновато —лишь не скажу в каком году.Что снилось нам в шестидесятых,еще произойдет когда-то,и я еще произойду!Сентябрь 2004