Собрание стихотворений

Историческая проза вообще вызывала меньше подозрений и легче печаталась в СССР, чем другие жанры, более сомнительные с точки зрения идеологии. Может быть, отчасти поэтому к историческим жанрам обращались бывшие эмигранты, не только Ладинский, но и, к примеру, вернувшийся из Китая и осевший в Хабаровске Всеволод Никанорович Иванов.

Позже Ладинский даже удостоился чести включения в литературную энциклопедию, что для эмигранта было отнюдь не характерно. Представлен он был почти исключительно как исторический романист, стихам в коротенькой заметке из 25 строк была уделена единственная фраза: «В 30-х гг. выпустил неск. сб-ков стихов, отличавшихся от произв. др. эмигрантских поэтов жизнеутверждающими мотивами» [77] . В.Ф. Маркова позабавило умение подвести идеологию даже в одной строчке, о чем он не преминул поделиться с Г.П. Струве, приведя в письме от 1 июня 1966 г. краткий обзор характеристик из третьего тома энциклопедии: «С уважением о Ладинском, кот<орый>, оказывается, отличался от остальных эмигрантов жизнерадостностью» [78] .

77

Вайншенкер П.Л., Жегалов Н.Н. Ладинский // Краткая литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1966. Т. 3. Ст. 965.

78

Hoover Institution Archives. Gleb Struve Papers. Box 106. Forder 2.

Помимо романов Ладинский в России писал мемуары, переводил П. Бурже, Вольтера, Элюара, Экзюпери и др. В отличие от Н.Я. Рощина и Н.В. Борисова, пропагандистских статей не печатал (ни для эмиграции, ни о ней). Едва ли не единственной его публикацией на эмигрантские темы стал очерк «Последние годы И.А. Бунина» [79] .

В 1960 г. Ладинский, замыкая круг, приезжал на свою малую родину, побывал в городе Дно, посетил деревню Скугры [80] . Вскоре он тяжело заболел и 4 июня 1961 г. скончался. Театральное представление было окончено. Ладинский доиграл свою роль поэта до конца.

79

См.: Литературная газета. 1955. 22 октября.

80

См.: «XX век в Пскове».

В эмиграции его, несмотря на возвращенчество, многие продолжали считать своим, и в шестидесятые, и в семидесятые на литературных вечерах изредка читали его стихи, публиковали воспоминания о нем [81] .

ЧЕРНОЕ И ГОЛУБОЕ (1930)

I

1. «Нам скучно на земле, как в колыбели…»

81

См.: Терапиано Ю. Памяти Антонина Ладинского // Русская мысль. 1961. 8 июля. № 1705. С. 6–7; Шаховская З. Из одного альбома // Там же. 1972. 20 апреля. № 2891. С. 7; Бахрах А. По памяти, по записям: «Северное сердце» // Там же. 1979. 27 сентября. № 3275. С. 8–9; Яновский B.C. Поля Елисейские (из книги памяти) // Русская мысль. 1982. 4 февраля. № 3398. С. 10.

Нам скучно на земле, как в колыбели. Мечтая о небесных поездах, На полустанке этом мы сидели, Как пассажиры на узлах. Но вот — прекрасный голос Пасифика, И, крыльями захлопав над собой, Летим и мы в эфир с протяжным криком, Висим меж небом и землей. С шипеньем облачных паров все выше Карабкаемся мы в ночную высь, А голова кругом идет на крыше — Не знаешь, где же вверх, где низ? Все кружится, и мы не знаем сами — Привыкнуть надо к высоте жилья — Не черные ли небеса над нами, Не голубая ли земля?

2. МУЗА

Обманщица, встречаемся мы редко — Ты все витаешь где-то в облаках, Поговорим же о земных делах: Мне нужен глаз внимательный и меткий, И трудно плыть, огромный груз приняв — Ладья скрипит. Уж где нам за Пегасом, А ты торопишь, тянешь за рукав И отлетаешь незабвенным часом. Ну хорошо, а помнишь — нежных рук Загар? Как по Каиру мы блуждали? На дворике музейном ворковали Две пары горлинок, твоих подруг, А ты шептала, разума не слыша: — Хочу зимы… Хочу, чтобы снежок… — Любимице я отказать не мог — Теперь ты зябнешь под мансардной крышей. Но под дырявым голубым плащом Не жалуется муза на невзгоды — Так рядовым солдатом переходы Ты с мушкетерским делала полком. Да и теперь: ты бредишь о войне И с третьими ложишься петухами, А время бы заняться нам стихами О розах, о любви и о луне.

3. ДЕТСТВО

Склоняясь надо мною, мать, бывало, Рассказывала сказку про лису, Как хитрая лиса гусей таскала, О том, как жил большой медведь в лесу. Я помню много слез и вздохов странных, И ночи материнские без сна. Солдатиков румяных оловянных Мне покупала в городе она, И по скрипучим голубым сугробам Меня возила в пекле меховом Угрюмым мальчиком и большелобым К веселым детям в гости в шумный дом. Но скучно было мне средь оживленья, Средь белокурых девочек чужих Смотреть на кукольные представленья, Пить чай из детских чашек золотых, И, спрятавшись в углу за сундуками, Я слушал в дальней комнате глухой, Как небо в страшной нежности громами Впервые трепетало надо мной, Когда рояль прекрасный раскрывали, И черным лакированным крылом, Огромной ласточкою в белой зале Он бился на паркете восковом.

4. ГАДАНЬЕ

Колода карт гадальных — Как веер на столе, Все о дорогах дальних, О черном короле. Но к черной розе прямо Свинцовый шмель летит, И пиковая дама Сопернице грозит. Вы в тех краях беспечных, Где круглый год одна Царит в эфирах вечных Бессмертная весна, А мы — в пределах плача, И пальма зимних стран От пальчиков горячих, От вздохов и румян Склоняется и тает В смятении, в тепле И снова расцветает На комнатном стекле. А за окном мороза Хрустальный слышен звон, К морозу рифма — роза С державинских времен.

5. АДМИРАЛ

Скрипят корабли в туманах, Вздымаются, как на весах, И ветер, как в нотных станах, — В мачтовых новых лесах. А на палубах зыбких матросы Богохульствуют до хрипоты, Бездельники и отбросы, Картежники и плуты. Вот изволь эти грешные души Атлантикой к Богу вести, Обещать им пальмы и суши И не перевешать в пути! И ты помнишь — цингу в океанах, Б унты на борту и свинец, И гулкие, как барабаны, Пустые бочонки. Конец. Но на гребень прекрасного вала Увлекает людей за собой Бессонница адмирала Над картою голубой И в пути, в переходах бурливых, Укрощая кипенье валов, Неразумных ведет, нерадивых Средь опасных страстей и грехов. О, высокое званье поэта, Твой удел — голубая страна, И в бессонную ночь до рассвета Одиночество и тишина, Пока пересохшие глотки Не захрипят с корабля О небесной находке — Земля! Земля! <1927>

6. ЩЕЛКУНЧИК

Щелкунчику за святочным рассказом — Орехи золотые разбивать, Фарфоровым же куклам синеглазым — О платье замечательном мечтать. Но в грохоте балетных представлений Щелкунчик собирается в поход — Судьба решится на полях сражений, Где деревянная лошадка ржет. Палят горохом пушки непрестанно, Игрушечная кровь течет рекой, И падает солдатик оловянный, До гроба верный страсти роковой. Так в голубых и призрачных пределах Душа витает Ваша. До конца Стоим и гибнем мы в мундирах белых, И мышь грызет свинцовые сердца. О, море слез! — Блаженной крупной солью Утешен подвиг, Терпсихоры труд: Прихрамывая, мышь бежит в подполье, А балерине розы подают.

7–9. СТИХИ О МОСКОВИИ

Т.А. Дриженко-Турской

1. «Зима. Морозный на щеках румянец…»

Зима. Морозный на щеках румянец. Медвежий храп в сугробах. Волчий вой. Как путешественник и чужестранец, В дневник записываю путевой С пейзанами в харчевнях разговоры. Поет на петлях дверь, клубится пар, На окнах леденистые узоры, И песенку заводит самовар. А люди — великаны, бородатый Знакомый с чернокнижием народ; Войдут — садятся, бороды лопатой, И чашка водки по рукам плывет. Проезжий поп — о вере: стол дубовый Гудит, в огне лохматом голова, Текут из рукописных часословов Латынью варварской его слова, Но, хлопая ладонью по мушкетам, Разбойники глядят, как темный лес, И с петушиным пеньем, пред рассветом, Седлать коней уходят под навес… Зачем же тихим, тихим океаном Душа разбойничья здесь назвалась, Гостеприимным паром и туманом С мороза в теплых горницах дымясь? Скорей, скорей — все дальше! Зимней стужей Мечту вздувает ветер. Снег валит. Из снеговой стихии неуклюжей Огромная страна ко мне летит.

2. «Ну вот — приехали, и кони — в мыле…»

Ну вот — приехали, и кони — в мыле, Земля качается, как колыбель, Я говорил, волнуясь, о светиле, Что каждый день встает из их земель. Смеялись добродушно московиты: — Зима у нас, ослепли от лучин… — Но видел, что гордились домовитым Кремлем и ростом сказочным мужчин. А солнце! — розовое спозаранок — Рукой достать! Какая красота! Вот почему в глазах московитянок Волнует голубая теплота. Как полюбил я русские рубашки, За чаем разговоры про народ. Под окнами трещит мороз, а чашки Дымят, и голос мне грудной поет, И колокольни, хором надрывая Всю нежность бархатных колоколов, — Как жалоба прекрасная грудная На пышные сугробы зимних снов.