Собрание Стихотворений

1915. 17 апреля С. Дедово.

XV. К ИТАЛИИ. В Духов день, 1915 г. [233]

Давно пора! В громах германской бури Ты подвиг твой, начатый при Кавуре, Свершишь, Италия! Возносятся до звезд Стенания славян под твердию безмолвной, И Адриатики уже краснеют волны, И весь в огне Триест. Италия, довольно ты стенала Под игом варваров. От Квиринала На брань священную тебя призвал король. Ты руку подала России православной. Сыграй же хорошо тебе уже издавна Назначенную роль. И, позабыв преданья распри старой, Ключарь небес, увенчанный тиарой, Благословил войска Италии родной. Вотще грозил царям сей пастырь вдохновенный: Угрозы истощив перед преступной Веной, Он поднял стяг святой. И Ватикан не спорит с Квириналом, И римлян рать идет к тирольским скалам, А над Венецией парит зловещий челн… Увы, Италия, для варвара тевтона Под солнцем нет святынь: твоих церквей корона Падет в пучину волн. Но будь крепка в борьбе, святой и правой: Крылатый лев, с тобой орел двуглавый, На запад и восток свою простерший тень. Сегодня Русь — в цветах, над Римом пурпур ярок Спешим в последний бой! Спасибо за подарок, Подарок в Духов день.

233

К Италии (с. 548). Духов день — православный религиозный праздник (второй день Троицы). Кавур Камилло Бенсо (1810–1861) — премьер-министр Сардинского королевства. После объединения Италии (1861) — глава итальянского правительства. Триест — город и порт в Северной Италии, на Адриатическом море. Квиринал — один из семи холмов, на которых возник Древний Рим.

1915. 11 мая

РАЗДОР КНЯЗЕЙ [234]

I Не в день осенний журавли С призывным криком мчатся к югу: С окраин Киевской земли, Вражду забывшие друг к другу, Князья стекаются на съезд В старинный Любеч. Ярче звезд Их шлемы блещут. Под харлужным Булатом весело кипит Их кровь удалая, и щит, Как жар, горит на солнце южном. Вражду из-за своих земель Они забыть желают ныне. Покинув злачную постель Своей красавицы Волыни, Приехал хитрый князь Давид, Смиренный, вкрадчивый на вид, Но сердцем злобный и лукавый, И простодушный Василько, Уже покрытый бранной славой, О нем гремящей далеко. И, позабывши, как набегом Олег терзал его поля, Прощеньем сердце веселя, Владимир обнялся с Олегом. Владимир! — Киевской земли Одна, последняя надежда! Как вихрь, примчался он. В пыли Его доспехи и одежда. Он на заре внимать канонам Пришел в Черниговский собор… Вскочил в седло… во весь опор Погнал коня. С вечерним звоном Он был на берегах Днепра, У врат обители Печерской. Скакал без отдыха с утра Могучий конь. Чепрак венгерский Трепался в прахе и поту. Кусты ломая на лету, Владимир мчался без дороги, Как половецкая стрела. Уж конь едва волочит ноги, Покрыты пеной удила, Бока изранены стрекалом, Но всадником своим удалым Гордится благородный конь! Метая из ноздрей огонь, Храпя и фыркая пугливо, Потряхивая черной гривой, Вбегает он на княжий двор, И, ногу вынувши из стремя, Владимир говорит: «уж время! Зовет ко всенощной собор». Так витязи со всех окраин Обширных Киевских земель Стеклись, одну имея цель — Любовь и мир. Христовых Таин В смиреньи сердца приобщась, В слезах клянется князю князь Беречь отцовское наследье, И, дружную собравши рать, Страну от вражеских соседей Союзной силой охранять. О славе прадедов толкуют, О бранях с греческим царем, И крест таинственный целуют Перед разверстым алтарем. II Три дня князья справляют пир И шумом радости застольной Приветствуют наставший мир. Через три дня на воздух вольный Они из Любеча спешат И едут к вотчинам наследным, К лугам Волыни заповедным, В предгорья грозные Карпат. Темнеет твердь. В росе жемчужной Степной травы зеленый шелк. Давид промолвил: «Святополк, С тобой поговорить мне нужно. Ох, до беды недалеко, Пока на воле Василько. Пределов нет его гордыне! Пока он в Галицкой земле, Ни я не прочен на Волыни, Ни ты на Киевском столе. Подумай-ка! Еще не поздно Предотвратить удар. Когда ж Он с Мономаха силой грозной Соединится, жребий наш Не весел будет. Мало толку, Когда погонят в шею нас, Или, как брату Ярополку, Под сердце всадят нож. Как раз Теперь для нас настало время Свести вполне старинный счет И злое Ростислава племя Исторгнуть с корнем вон. Идет?» И Святополк, темнее ночи, Отер заплаканный очи Своим бебряным рукавом. «Воспоминанием о брате, — Он молвил, — сердце как ножом Ты мне резнул. В моем булате Еще довольно силы есть, Чтоб правую исполнить месть. Но ужас клятвопреступленья!.. Не мы ль пред алтарем святым Лобзали древо искупленья? Ужели эта клятва — дым? И мне ли, Киевскому князю, Перед крестом солгать? Тогда В меня мальчишка всякий грязью Начнет бросать, и от стыда Куда лицо свое я дену? Ищи союзников других, Когда замыслил ты измену И точишь меч против родных». — «Ну что ж? Я только между прочим Сказал, что в сердце глубоко Давно таю. На троне отчем Владимир сядет. Василько Не засидится в Перемышле И двинет рати на Волынь. Ты это благородство кинь, Чтоб скверные дела не вышли. Ты говоришь: я целовал Крест. Эка невидаль! Для виду Мы дали клятву. Но обиду Кто вражьей кровью не смывал? И что за крест! — одна забава! Так, крестик для детей… ему Цена вся — грош. Плюнь, брат! В тюрьму Запри отродье Ростислава!» Молчит угрюмо Святополк, Внимая хитрый голос змиев; Давид рукой махнул, умолк… Уже золотоглавый Киев Пред князем растворил врата, И загремел затвор чугунный. Весь город спит, и ночью лунной Как морем, площадь залита. Гуляют тени голубые, Сады чернеют, и стоит Над тихим куполом Софии Недвижный, лучезарный щит. III Какою вестью Киев-град Подавлен, потрясен, взволнован? Князь Василько обманом взят, В темницу заключен, окован, И — горе! — выжжены его Глаза железом раскаленным. Над братом, зверски ослепленным, Князья справляют торжество, Подводят счет былым обидам… Но мчится грозная молва: Попрали Святополк с Давидом Для всех священные права, Нарушив крест и целованье. Всеобщее негодованье Бессильны выразить слова. Блюститель правды и закона, В Чернигове, Владимир князь, Священным гневом разъярясь, Клянется с Киевского трона Согнать преступного лжеца, Который, не стыдясь, позорит Престол их общего отца. Олег его угрозам вторит, Уже готовы два полка: Опустошительным набегом Владимир отомстит с Олегом За ослепленье Василька. Угрюмо в тереме высоком Замкнулся Святополк. Ничем Не отвечает он упрекам. Печален, сумрачен и нем, Змеей раскаянья ужален, Из княжеских опочивален К боярам не выходит он. Он знает, что со всех сторон К нему летит негодованье, Что всех проникло состраданье К несчастной жертве. Наконец, Печерской братии игумен К нему взывает: «Ты безумен! Зачем свой княжеский венец Ты кровью запятнал невинной? Ее омыть не так легко! Вспомянешь ты перед кончиной, Как плакал кровью Василько!» Войну кровавую кудесник На площадях пророчит. Твердь Затмилась мглой. И, чуя смерть, Войны и мора верный вестник, Над ширью Киевских полей Кружится коршун плотоядный И предвкушает праздник смрадный Над грудой княжеских костей. И грянул гром. Поля пшеницы Топча копытами коней, Владимир перешел границы Отцовской вотчины. Грозней, Чем туча, он нахмурил брови, И синим пламенем горят Его глаза. Он Киев-град Готов залить потоком крови Во имя правды и креста. Недавно мирные места — Добыча битвы и пожара. Свершается святая кара. И, Киевских достигши врат, Тяжелый обнажив булат, Владимир требует отчета: «Знай, Святополк, ты не уйдешь От правого суда. Ты нож На брата поднял. Коль охота Тебе пришла нарушить мир, Что ж! Я готов. Труби тревогу: Я жизнь мою вручаю Богу, Иду на битву, как на пир. Вина прольется в нем немало, Драгого, красного вина!» Сказал, — и опустил забрало, И всколыхнулись знамена. Великий князь ответ смиренный Шлет чрез гонца: «То — не моя Вина. Коварный, как змея, Давид поступок дерзновенный Свершил преступною рукой, — Давида и к ответу требуй!» Ему — Владимир: «Мне и небу Ты смеешь дать ответ такой? Не в Луцке, на границе Польши, Был князь несчастный ослеплен, Предательски захвачен он Здесь, в Киеве. Чего же больше? В грехе сознайся, наконец! Сложи, святую правду Божью Не оскорбляя новой ложью, Великокняжеский венец». IV Давид поспешно шлет гонца С приказом убедить слепца Замолвить слово примиренья Князьям разгневанным, суля Отдать ему в вознагражденье Волыни злачные поля И город в вечное владенье. В подвале, темном и сыром, Томился Василько. Одром Ему служил холодный камень, И язвы жгучие, как пламень, Терзали очи. Много дней Он орошал росой кровавой Свою постель и цепи ржавой Кольцо, язвящее, как змей. Но время шло. Привыкли очи К пустому мраку вечной ночи, И кровь на выжженных зрачках Густою запеклась смолою. Могильной окруженный мглою, Несчастный князь хирел и чах, Без вздоха, жалобы и стона Не отличая ночь от дня, Главу на камень преклоня, Молился Богу умиленно И часа смерти ожидал. Он мыслил: «Верно, пострадал За гордость я. Одним ударом Я думал ляхов покорить И, перекинув рать к болгарам, Главу за родину сложить. Я слишком был самонадеян: Великий подвиг мною был В душе задуман и взлелеян. Уже войсками я грозил Прославленной земле венгерской, И польский трепетал король Перед моей отвагой дерзкой. О жребий смертного! Давно ль К верхам Карпат, покрытых снегом Я шел с блистающим полком? Давно ль был страшен печенегам? Что стало с гордым Васильком? Для праведных небес — обида, Когда возносится кто — мал… Но я руки не подымал На Святополка и Давида». V И целый год гремел раздор: Князья, восставши друг на друга, Из-за земель давнишний спор Возобновили. Возле Буга Давида встретил Володарь, И взял копьем слепого брата… Князь Киевский владел когда-то Землей Волынской и, как встарь, Он захватил Владимир стольный И рай волынских деревень. Пред грозным князем добровольно Давид скрывается в Червень. Кому, о Киев златоглавый, Ты дан во власть? Священный долг Опять нарушил Святополк. На братьев поднял князь лукавый Враждебной Польши короля, Он ладит с королем венгерским… и в жертву козням богомерзким Родная брошена земля. Цветущий край как будто вымер, Погибли села и хлеба… Пора: высокая судьба Уже давно тебя, Владимир, Зовет на Киевский престол, Тебя, избранник всенародный И ветви царской, благородной Прекрасный цвет! тебя, орел Золотоверхого Царьграда! Тебя, о рыцарь и монах, К венцу назначенный измлада, Царей потомок, Мономах! VI Пора опомниться, пора! Не тратьте крови молодецкой! Ведь рати силы Половецкой Уже грозят из-за Днепра. Забудьте старые раздоры; К востоку обратите взоры, И встаньте дружно, с грудью грудь, Чтобы спасать родные степи: Когда враги наложат цепи, Бывалой славы не вернуть. Уж тает лед под солнцем вешним, И скоро благовонный снег Весна рассыпет по черешням. Но диких половцев набег Наш край опустошит пожаром… Крестьянин выедет с сохой, Но он трудиться будет даром, — Падет, ужаленный стрелой. Князья, спасайте Русь родную, Оставьте недостойный спор! Спешите в Киевский собор И умоляйте Мать Святую Прославить бранные труды И от родных брегов Днепровых Прогнать восточные орды. В чуть зеленеющих дубровах Владимир ехал на коне, Задумчиво, в мечтах суровых. Кругом, в рассветной тишине, Под небом, синим и раскрытым, Лишь жавронок будил поля, И по холмам, дождем омытым, Чернела влажная земля. У врат градских никем не встречен, Владимир едет дальше. В храм Он тихо входит незамечен. Струится синий фимиам Неиссякающим потоком И тает в куполе высоком, К стопам Пречистой вознесен. Там лики ангелов суровых Грозят огнем очей громовых. В сияньи эллинских письмен Священных старцев зрятся лики, С кругами золота у глав. И молится толпа, упав Пред чашей с кровию Владыки. Касаясь лбом холодных плит, Народ затих. В мольбе о мире, Вознес старик-митрополит Горе — пылающий трикирий. Пред светлым алтарем князья, Уже в доспехах и с мечами, Стоят с поникшими очами. Здесь Святополкова семья В слезах внимает песнопенью. Блестит парча, сверкает шелк… Под раззолоченною сенью Стоит угрюмый Святополк, В упорной думе сдвинув брови. Уже он слышит стук мечей, Уже он видит брызги крови… Один, таясь от всех очей, Владимир стал в притворе темном. Он видит: в куполе огромном, В венце царьградских мозаик, Сияет вечной Девы лик, Господствуя над мраком храма. Ее стопы утверждены На камне. К Ней вознесены С кадильниц тучи фимиама. И хор незримый раздался Во славу непорочной Девы. Росли могучие напевы… Молился князь, и слез роса Лилась волною благодатной, Склонясь главой на меч булатный, Владимир жаркие мольбы Вознес за Русь: склонивши выю, Он говорил: «Спаси Россию Во дни искуса и борьбы. Пречистая, избавь от муки И от плененья Киев твой, Ты, воздевающая руки Над всею русскою землей!» И в сердце князя, как в лампаде, Влей молитвы пламенел. А хор гремел, а хор звенел, То умоляя о пощаде, То захлебнувшись торжеством… В сияньи грозно-золотом Стояли ангелы Софии, И благовонный фимиам Бежал, как волны голубые, К Ее недвижимым стопам.

234

Раздор князей (с. 550). В основе поэмы исторические события 1097 г. Устав от междоусобиц, внуки Ярослава Мудрого (Ярославичи) съехались в Любече, чтобы договориться о мире, и целовали крест, что забудут распри. 5 ноября 1097 договор был вероломно нарушен киевским князем Святополком Изяславичем (княжил с 1093 по 1113) и Давидом Игоревичем, княжившем во Владимире-Волынском. Их жертвой стал Васильке Ростиславович Галицкий, жестоко ослепленный. Олег Святославович (?
– 1115) — княжил в Ростово-суздальской земле, на Волыни; потеряв владения (1076), бежал в Тмутаракань; дважды при поддержке половцев захватывал Чернигов, был в плену у хазар, затем в Византии в ссылке на о. Радос. В «Слове о полку Игореве» назван Гориславичем. Владимир — Владимир Мономах. Ярополк Изяславович — младший брат князя киевского Святополка; был убит князем Ростиславом Всеволодовичем, братом князя Владимира. Бебряный рукав — выражение из «Слова…», возможно, происходит от старинного, по Далю, названия сибирского хищника (бабра), равнявшегося по силе льву; второе значение слова «бабр» — королевский, царский тигр. Древо искупленья — крест. Володарь Ростиславович — брат Василька, вместе с ним правил на Волыни в городах Перемышль и Теребовль. Выя — шея. Кремль святого Юра — собор во Львове, в 1915 бывший резиденцией митрополита Андрея Шептицкого.

1914 г. Октябрь — 1915 г. 2 Июня. Дедово

ЭПИЛОГ

Так в дни тяжелые войны Напевы струн моих будили Преданья нашей старины, И Киева златые были Казались вновь недалеки. Бежал германец непреклонный, И на рубеж Руси Червонной Вступали русские полки. Вернувши Львов одним ударом, Достигши семиградских врат, Стояли мы перед Унгваром, За перевалами Карпат. Страна заветная, родная, России нашей колыбель! Ты нас звала, как золотая Годов младенческих свирель. Здесь всё — свое, здесь всё — родное; Украйны ласковый язык Поет в полях. Но ты поник, Как цвет лугов в годину зноя, Несчастный галицкий народ! Веками плакал ты незримо, Порабощенный игом Рима, В грозе церковных непогод. Увы! народ многострадальный! Свободы день тебе блеснул, И вновь во мраке потонул… В полях Галиции печальной Опять свирепствует тевтон, Опять германец в Перемышле… Галиция, ты устоишь ли Под бурей вражеских племен? Мужайся: под стенами Львова Родная рать опять готова Вступить в последний, страшный бой. Сражать германцев нам не внове! О, Львов, прольется много крови За обладание тобой. Ненастна даль и небо хмуро. С тревогой вещей устремлен На гордый кремль святого Юра Взор всех взволнованных племен

1915. 2 июня

ПОВЕСТЬ О ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЕ ВАРВАРЕ [235]

I

Богат, славен город Илиополь. Много в нем роскошных дворцов, окруженных тенистыми садами, беломраморных бань, храмов, украшенных золотыми кумирами. Но чей дворец сравнится с дворцом вельможи Диоскора? Строен он из чистого фессалийского мрамора, со всех сторон окружен рощами и садами, и, кажется, нет конца тем садам, и ты уже не в городе, а попал в райскую пустыню. Звонкоголосый соловей поет на дереве кипарисном, алые розы благоухают медом; лилии стоят серебряными светильниками, а посреди сада журчит чистый источник. В том источнике каждое утро любит омывать лицо солнцу лепотой подобная дочка Диоскора Варвара.

235

Повесть о великомученице Варваре (с. 564). Зоя — жизнь (греч.); кроме того, Зоя — раннехристианская мученица (II в.), сожженная за свои убеждения; причислена к лику святых. Базилика (греч. царский дом) — прямоугольное здание, разделенное рядами колонн на части (нефы). В Древнем Риме — судебное или торговое здание. Свадьба Пелея и Фетиды и золотое яблоко раздора — мифологический сюжет, с которого, по преданию, началась Троянская война. Алтарь богу Солнца — Аполлону-Гелиосу. Стогна — площади. Алексей (I) Комнин (1048–1118) — византийский император (с 1081). Отразил натиск норманнов, печенегов, турок-сельджуков. С помощью крестоносцев вернул империи часть Малой Азии. Михайловский монастырь — один из старинных мужских монастырей в Киеве, очень любимый Соловьевым. Сюда пришел я когда-то бездомным скитальцем… — Соловьев вспоминает свой первый приезд в Киев (1903) после смерти родителей.

Любо ей покинуть дом отца своего Диоскора и с милыми подругами играть в мяч и петь песни на зеленом лугу. Постыл ей родительский чертог, не веселит он ее сердце. А, кажется, есть там, чем полюбоваться и потешить взор. Гости из дальних городов стекались к Диоскору подивиться на его золотую утварь, расцвеченную смарагдом и сапфиром, на роскошное убранство его комнат, на расписанные славными художниками стены.

Светел триклиний в дому Диоскора. Посреди освежает его водоем прозрачной воды, где плавают золотые рыбы, а рядом с водоемом разбит цветник, где нежно благоухает черная фиалка и белые левкои — дар гостя из Александрии Египетской. Над водоемом белеет нимфа, изваянная резцом, достойным Фидия. По стенам изображены подвиги сына Зевсова Иракла: здесь цветущие нимфы Еспериды протягивают герою золотой плод божественного дерева, там он поражает дерзкого кентавра Несса отравленной стрелой, а ясноокая Деянира любуется его отвагой, стоя на колеснице, запряженной парой дородных коней. Всё манило к сладкому отдыху и наслаждению в доме Диоскора, во всем у него — довольство и избыток.

Долго тосковал вельможа по милой жене, которая, умирая, оставила ему дочку Варвару, но скорбь его залечило всемогущее время, да и золотая дочка не давала Диоскору печалиться, радуя его своей девичьей лаской и расцветающей красой.

Видя, что красота Варвары подобна солнцу и что пришло для нее время Гименея, Диоскор не выпускал ее дальше своего сада, а в доме построил ей высокую светлицу, где проводила она время с подругами и рабынями в милых забавах, шила золотом, услаждала слух песнями Омира. Так решил Диоскор держать ее до тех пор, пока не приищет ей жениха достойного, царской крови, приближенного к престолу Кесаря Максимиана.

II

Никого так не любила Варвара, как служанку Зою. Ей поверяла она свои заветные думы, с ней коротала светлые весенние ночи, когда засыпали прочие служанки.

Высоко над городом высился терем Варвары; казалось, уходит он в самое небо. На много стадий видны из окна загородные дома, деревни и горы, синеющие вдали.

Села раз Варвара у окна и велела Зое, взяв лютню, играть ей, чтобы разогнать тоску. Тогда был весенний вечер. Алое солнце садилось за дальние горы, и кипарисы чернели, как уголь, на золотом небе. Варвара смотрела на горы, усаженные нагими деревцами, с вершинами, увенчанными зубцами башен. За края их цеплялись розовые клочья догоравших облаков.

Напрасно Зоя старалась занять Варвару и девичьей болтовней, и игрой на лютне, и чтением милетских рассказов. Кручинна была госпожа ее, ничто не веселило ее душу.

— Ах, Зоя! — говорила она. — Что приключилось со мной последнее время — не знаю. Но постыло мне в доме отца моего, тянет меня дальше, дальше. Вон, посмотри, как летит дикая горлица! Если б мне полететь с ней за синее море!

Противны мне боги отца моего: я уже давно не жгу ладана на нашем алтаре, я бегу забав, мне постыло мое сапфировое ожерелье. Надоели мне рассказы о злых и завистливых богах. Разве могли они создать весь этот дивный, широкий мир, с садами, птицами, морями? Ведь эти боги — бездушные истуканы, и басням о их делах могут верить только дети. Ах! милая Зоя! Пойдем из этого дома к цветам и деревьям, чтобы радоваться весенней ночи. Посмотри. Золотые звезды зажглись над городом, лучи их дрожат, переливаются. Как будто эти звезды говорят с моим сердцем, говорят мне о Боге, благом, бесконечном, вечном Боге, который создал и эти звезды, и этот двурогий месяц, что озаряет базилику Маркиана. Но где этот Бог? О, если б узнать его, отдать ему жизнь, мое сердце, мою красоту. Я знаю, отец ищет мне жениха царского рода, но иного царя жаждет мое сердце, к иному царю влечет меня тайное желание. Зоя! Зоя! если б узнать этого царя, если б найти путь к нему!

Зоя отвечала:

— Госпожа! кажется, я знаю человека, который поможет тебе найти этого царя. Но молчи до времени. Завтра я приведу к тебе торговца ароматами и пряностями и оставлю вас вдвоем. Он научит тебя всему. Только не выдай меня, госпожа. Если узнают о моем знакомстве с этим человеком, меня подвергнут злым пыткам.

— Благодарю тебя, милая Зоя, — отвечала Варвара. — Если правда то, что ты говоришь, я награжу тебя достойно. Проси у меня тогда всего, чего хочешь.

— Госпожа, — тихо молвила Зоя? — после разговора с этим человеком ты, может быть, узнаешь, что тебе нечего подарить мне, потому что я богаче тебя. Моли Бога, чтоб он дал тебе то же богатство, каким я владею. Не дивись моим словам, госпожа: смысл их ты уразумеешь после.

Девы замолкли. Новые и новые звезды высыпали в небе. Наконец, всё небо запылало, как паникадило, полное зажженных свечей, и Варвара, преклонив колена, молилась этому дивному свету, возносясь сердцем к неведомому Богу.

III

На другой день рано утром, когда все в доме Диоскора еще спали глубоким сном, Зоя пошла на городскую площадь, которая находилась перед храмом Солнца и была украшена белыми и золотыми кумирами богов. Здесь собирались торговцы с разных концов света. Зоя подошла к одному торговцу из Смирны, продававшему ароматы, и приветствовала его: Радуйся! Затем она вступила с ним в беседу. Это был христианский священник, рукоположенный апостолом Павлом. Узнав от Зои о желании прекрасной дочери Диоскора, он обещал прийти сегодня после полудня к Варваре, под предлогом продажи ароматов.

Священник исполнил свое обещание и, оставшись один с Варварой, научил мудрую деву знанию истинного Бога Христа, поведав ей о Его крестных страданиях и светлом воскресении. Он рас— I крыл ей также великую тайну святой Троицы.

После этого торговец ароматами стал часто посещать Варвару и однажды окрестил ее, окропив водой из источника и возложив на нее маленький кипарисовый крест. Так сочетал он Варвару с ее небесным женихом — Христом.

А Диоскор радовался, видя, что Варвара часто покупает ароматы, и говорил ей: