Собрание

Ноябрь 1976

ГРУБЫМИ СРЕДСТВАМИ НЕ ДОСТИЧЬ БЛАЖЕНСТВА

(Horror eroticus)

Уж так-то, Муза, мы с тобой сжилися, Притерлись уж друг к другу, как супруги. Я не скажу, подумаю — явися, Вверх венами протягиваю руки. И слышу шаг любимый, быстрый, лисий. 1 В темноте ночей любовных Расцветают души как фиалки. Хоть текучи и благоуханны, Но, невзрачные, они так жалки. Грех цветет ли в животе, Как полярное сиянье, Отвращенье, дикий страх — Плод от чресел содроганья. Дети, ваши все догадки Не так страшны, так же- гадки. Ты зачем Цветок плоти С двумя несорванными лепестками Хвастливо так показывал? Этим что сказать хотел? Что этим доказывал? Верно, хочется тебе Деву разломать Как жареную курицу, Как спелый красный апельсин, И разорвать, и разодрать, И соком смерти напитать До самых жизни до глубин. Разве ты виноват? Против воли — тупое жало Вздымается из брюха кинжалом И несет томительную смерть. Все идут путем греха, Плюнуть — кто осмелится посметь, Не вкусить, взглянув издалека — А ведь он бы мог не умереть. 2. Сон Бегу по улице, а он за мной. Взгляд будто свернутый гад, А под плащом — автомат. Ах, трамвай, увези, унеси поскорей: Оглянулась — стоит у дверей. И скрежещет и лязгает алый трамвай. Ах, спаси меня, Господи, и не отдай! Я — в церковь. Рушусь вся перед иконой — И пули визг, и вдрызг стекло со звоном. И черная дыра во лбу Мадонны. Я — за алтарь. По колокольне вверх. Но он за мной — неотвратим как грех, К стене прижал и задирает платье, И жадно, быстро заключил в объятья, И, потный, гладит грудь поспешно (Я мраморная вся уже от страха), Целует, наклонясь, пупок, Потом с улыбкой ломаной и нежной Он автомат прилаживает к паху И нажимает спусковой крючок. 3 Горькое яблоко выросло в райском саду. Так похожа страсть на убийство. От блуда делается душа Прыгучей, свободной И непривязанной, как после смерти. Что же? Чем утешить? Мы — трупы, Мы трупы с тобой, в пятнах тьмы, Так и будем вести себя, будто трупы, Захороненные в одной могиле, Летучий смешаем прах. Хоть меня до греха раскаянье мучит и страх, Ночь связала нас клейкой лентой, Пахнет чужими вещами, настойкой разлитой и "Кентом", Входит бесшумно Дракон о семи головах. 4 Как ссадина, синяк любовь пройдет. Но вот она болит еще, цветет. Казалось, жизнь идет наоборот — Увял мой мозг, расцвел живот. Как пена он, как воздух легким стал — Живот расцвел, а мозг увял. Но он вернется, станет он Гнездом для двух кочующих ворон. Начнется половодье ли, содом, Но он всплывет, вороний крепкий дом. Войди же в кровь мою как в новую тюрьму, А я войду в твою — И превратимся в тьму. Овца к овце — какой же грех — От страха, а не для утех. Начнется половодье ли, содом, Но он всплывет, вороний крепкий дом. 5 Утро. Французское знамя (Зачем оно здесь?) на дверях, Алые синяки на руках, Записка лежит в головах. Глаз скошу и читаю (Лень шевельнуть рукой) Слово одно только — "злая" — Сам ты — я думаю — злой. Тело поет — "зачем?". Окурок с полу возьму, Дева ли, или шлюха, Столетняя злая старуха — Я уж сама не пойму. Разве и он виноват? Закон естества такой. Может, он сам не рад, Пятку зря целовал, Зря называл сестрой. Бог с ним. А память плывет: Толстый уродливый грек Робко дитя растлевал, Так до конца не растлил, Все же и он человек: Папой просил называть, Слушаться старших учил. Сладко в крови поет Перестоявшийся пыл, Ленью в костях заныл, Все же — сладость во всем. Иду, подпрыгивая, Не чувствуя кожи. Вспыхнет в памяти стыд — Чуть подвою, пугая прохожих. Только луна не ласкает, Солнце, лаская, блестит. 6. След Солнца Долго смотрела в рассветное солнце — Сердцем, толчками вставало оно. Закрыла глаза. А на изнанке век Жжется зеленое малое пятнышко И взорвалось изнутри ослепительным блеском, Стало кровавым. А в центре Распятый стоял человек, Взрыв световой Превратил его в пентаграмму. Так я смотрела в свою Рассветную тайную ночь, Где цвели зелено-красные зерна. 7 Морем Дождей, темным глазом своим Правым горько Луна поглядела В меня через синий дым И в кудрявую тучу влетела. Круглый шкаф она, вся железная, В ней книга лежит голубиная, А нами правит сила змеиная. Правит нежная. 8 Нет, не холод вокруг, не зима, Ветки по плечи в цветах, Ну так измыслю сугроб, Лягу в пушистый гроб — Синий мороз в глазах. Как коровья лепешка тепла, Среди холода мглы — как земля В декабре мировом. Пусть я замерзну в июне, Не черемуха — снег на лице моем. Смертью блаженных умру, Синим и чистым льдом Я засияю в жару. 9 Грубыми средствами не достичь блаженства. Если даже достичь — в нем Сатанинская злая насмешка, И знаменует это Ухмылка, начертанная Внизу на чреве. Не разделить жизни, И не найти защиты, И не прочесть иероглиф И своего лица. 10 Я бы вынула ребро свое тонкое, Из живого вырезала бы тела я — Сотвори из него мне только Ты Друга верного, мелкого, белого. Не мужа, не жену, не среднего, А скорлупою одетого ангела, Чтоб он песни утешные пел И сидел бы ночами на лампочке, На паучьих звенел бы струночках. Не Адам я — но его еще одиночей. Трудно ли, если захочешь? Сотвори. Уж так-то рада я тут была бы… Ах, друга светлого, тонкого, мелкого Из капли крови, из кости слабой.

27 мая-2 июня 1978

ЖЕЛАНИЯ (Цыганские Стихи)

1

О, если б для табора малой обузой Завернутой в шаль на телеге катить, И самой грязной, самой толстопузой И вороватой я б хотела быть. На угли похожи косматые братья, Вчера из темного огня. Еще доатлантидиным заклятьям, Грудную, бабка, выучи меня. На младенческой шее монистом Из медяшек гордо бряцать, Петь с рождения тихо, с присвистом, Чтобы темный народ потешать. После праздника — как христиане Принесли своим мертвым поесть — Яйца, корочки, водку в стакане — Мне не стыдно в ограду залезть. На Солнце сквозь заветный злат-малинов Платок смотреть, пока не отберут, Где птицы пестрые пропахли нафталином, Но все равно на Солнце гнезда вьют. И, зовись я Земфирой иль Таней, Чтобы мне никогда не взрослеть, Я б старалась в вечернем тумане От оспы лихой помереть. Ну, поплачут родные, конечно, У них дети пригоршнями — медь, Только звякнет кольцом проржавевшим Таборный старый медведь. И вернусь я тогда, о глухая земля, В печку Африки, в синь Гималаев. О прощайте вы, долгие злые поля, С вашим зимним придушенным лаем.

2

Чолк с прищелком, Эй, ромале, Свет с Луны катътся И в моем зрачке зеленом Он дрожит и злится. Чай — трава отравная, Чай — трава китайская, Сухарь-душу не размочит, Душу нехмельную. Слйтай, сокол, слйтай в лавку, Купи зеленэю. Злато, серебро покинь, Возьми зеленэю. Ах, какое радость-счастье Разлито повсюду, Оно жжется, оно льется Даже на Иуду. И не видеть смертный грех Счастия и в горе, А не видишь — чтоб прозреть Выпей зелен-море. Надо скуку утопить И,тоску разбавя, Друзей, недругов простить Можно не лукавя. Муха, муха зажужжала, Где ж, осенняя, твой стыд? Вот гитара заиграет И тебя перезвенит. Эх, да пой ты! Разве дело Взглядывать в тетрадку! На душе повеселело — В ней зажгли лампадку. Эй, с прищелком чолк, ромале, Слетай, сокол, в лавку.

3

По Луне по мокрой — страх — Дико хлещут ветки — Будто баба в небесах Парится на полке. И зеленой ягодицей В глазу хочет закружиться, Золотом пятнает око — Ах! Как стала бы я птица — Улетела б я далеко. Это будет уже слишком, Весь ты взбаламучен, Я ли — кошка, ты ли- мышка, Ты меня примучил. Я тебя не завлекала — Что мне за корысть? Мне бы жить себе тихонько, Пить да ногти грызть. Нет ногтей у меня острых, Цвета окон на закате, Чтоб вцепиться в чье-то сердце, И надрезать — с меня хватит. Я уже белее мела, Чур-чура, чур, брысь, Это черта злое дело, Ты перекрестись. Мне б разрыв- травой разжиться И напиться чорна сока, Ах, как стала бы я птица, Улетела б я далеко.

4

Когда встретимся с тобой В синей-синей бездне, Занужу и запилю, А потом к груди прижму, Бо — мой ты болезный. Там ты будешь мой сынок, Разнесчастный, бедный, Пыль я смою с твоих ног. Гребенкою медной — Расчешу тебя, разглажу, Завию и припомажу. Еще пбдут к нам светлые денечки, Синий снег, легонький, мукомельный, Расцветут в мороз на бревнах почки, И не зря ношу я крест нательный. Умереть — что почесать в затылке, Светлое Оно — пускай случится, Мой удел лежать письмом в бутылке, Буквами лазурными лучиться.

5

Покормлю злаченых рыбок, Ущипну гитару за бок, А то день как жизнь проходит В топанье усталом тапок. Желтой розы третьедневной Сладкосиний запах, И ее измяло тленье Свой грубой лапой. Мне смотать бы жизни нить К самому началу, И уж снова раскрутить Я б не разрешала. Я свернулась бы, свилась Снова в тот клубочек. Я б обратно вродилась, Закатилась в точку. Ах, хотя б безумья жаром Памяти сжечь свиток! Ты подвой, подвой, гитара, За меня вздохни ты.

6

Глаза намокли изнутри, Наружу слезы просятся, Душа до утренней зари Изноется, износится. Я холодна, душа пуста, Карают так нелюбящих, И тела шелковый кафтан Переветшает в рубище.

7

Голубую свою ауру видела! Только будто галошей в нее наступлено, И грязцы дождевой подмешано — Грешная, Видно, тяжко себя я обидела, И лазурь моя вся притуплена. Чашу разбила венецианскую И оковала душу цыганскую. Пьянство и лень — с вами спать и обедать Стала бы я — про лазурь кабы ведать?

8

Пусть как свежая кровь- бусы- алы вы, А крест сияньем подобен ножу, Крест серебряный, бусы коралловы — Только вами я и дорожу. Светом налитые звезды морозные, Пусть вы сияньем подобны ножу, Мука сладкое, счастие слезное — Только вами я и дорожу.

1977

КИНФИЯ [3]

3

Кинфия — римская поэтесса 1 века до н. э., героиня элегий Проперция, прославившаяся не только талантом, но и дурным нравом. Стихи ее не дошли до наших дней, однако я все же попыталась перевести их на русский язык.

КНИГА ПЕРВАЯ

I. К СЛУЖАНКЕ

Дай мне мази багровой — Ветрянку у губ успокоить, Дай, постель подогрев, Чемерицы в горячем вине. Ливень льет с утра — Ледяными хлыстами Рим сечет как раба, Пойманного в воровстве. В клетке кричит попугай — Разговорился проклятый! Край наш под мокрым застыл одеялом, Только там — далеко, в Пиренеях — На германца идут легионы. В ущельях — как мизинец они, Что в агонии долго дрожит, Когда тело уже омертвело. В Риме никто переменчивей нравом Меня не рождался — Нынче куда ни взгляну, Все раздражает меня — Все верещит попугай — Жалкого жалкий подарок, Задуши его быстро, рабыня. Тельце зеленое после в слезах поплывет, Буду тебя проклинать, но сейчас задуши поскорее. Ревут водостоки — сегодня никто — Ни вор, ни любовник — из дому не выйдет. Тщетно в трактире напротив Мутных не гасят огней.

II

Снова сунулся отец с поученьем: — Надо жить, мол, не так, а этак. — Хорошо, — говорю ему, — папа, Больше этого не будет, папаша. Смотрю я, кроткая, на голову седую, На руки скрюченные, слишком красный рот. Говорю я рабам: — Немедля Киньте дурака в бассейн. Волокут его по мраморному полу, Он цепляется, а не за что цепляться, Кровь течет по лицу и слезы: — Доченька, — кричит, — прости, помилуй! Нет! Некормленым муренам на съеденье Ты пойдешь, развратник и ханжа. Или представлю — как лев в цирке Дожевывает его печень. Ладно, ладно, — говорю, — я исправлюсь, Ах ты бедный мой, старый папа. Когда тигр вылизал даже пар от крови, — Мне стало его чуточку жалко. В уме казню его по=разному — тыщу Раз и еще раз тыщу, — Чтоб однажды и в самом деле, Молоток подняв, — по виску не стукнуть.

III

Как посмела ты, подлая, как посмела! Тебя мало сослать в деревню, Выдать замуж за кельтибера, Что мочою себе зубы чистит, Иль под цвет души — за абиссинца. О наглая! Катулла я твердила, Бродя по дому тихо, — и светильник, В углу стоявший, тень мою длинил. Она вбежала, топая, из кухни, Таща макрель на золоченом блюде, И наступила прямо мне на — тень — На голову, а после на предплечье! А тень моя ее дубленой кожи — Ведь знает же! — болимей и нежней. Когда б тебя на той же сковородке Зажарить с благородною макрелью, И то тебе бы не было так больно, Как мне — когда ты к полу придавила Своей ножищей — тень от завитка.