Собрание

Нью-йоркский пейзаж

На концах нью-йоркских стритов Небо вонзается в землю ракетами. Это тревожно и страшно это. Мы уже, кажется, все убиты. Похоронные лошади бьют копыта, Ядовитого много света. На концах нью-йоркских стритов Небоскребы из воздуха пиком вниз — Они колют в землю все что налито — Все опивки небесных тризн.

Зимняя Флоренция с холма

О. Георгию Блатинскому

Дождь Флоренцию лупит Зимнюю, безутешную, Но над ней возвышается купол — Цвета счастья нездешнего. Битый город дрожит внизу Расколотым антрацитом. Богами и Музой, Как бабушка, нежно-забытый. Но теплится в мокрой каменоломне Фиалковое сиянье, Под терракотой ребристой фиала — Перевернутой чашею упованья

Снег в Венеции

Венецианская снежинка Невзрачна, широка, легка. Платочки носовые марьонеток Зимы полощет тонкая рука. Вода текучая глотает Замерзшую — как рыба рыбу, Тленна. Зима в Венеции мгновенна — Не смерть еще — замерзшая вода, И солнце Адриатики восходит, Поёживаясь, в корке изо льда. Но там, где солнце засыпает — К утру растает. А в сумерки — в окне, в глухой стене, Вздымаясь над станками мерно, Носки крутые балерин Щекочут воздух влажный, нервный. С венецианского вокзала Все поезда уходят в воду И море плавно расступилось Как бы у ног босых народа. И кутаясь в платок снеговый Из-под воды глядит жива, Льдяных колец сломав оковы, Дожа сонная вдова.

Пьета Николо делл’ Арка в болонской церкви Мария делла вита

В Болонье зимней — там, где вьюга Случайна вовсе как припадок И ветер страстный как трубач Провоет в бесконечность арок, На площади гроба ученых Стоят — из мрамора скворечни, Где души их живут скворцами Своею жизнью темной вечной, Там в уголке однажды в церкви Я видела Пьету, Которой равных По силе изумленья перед смертью Нет в целом мире. Там лысая Мария Сжимая руки, Истошно воет, Раздирая рот. Пред нею Сын лежит прекрасный тихий. Как будто смерть ее состарила в мгновенье, Как зверь она ревет. А две Марии как фурии протягивают руки, Желая выдрать зенки грубой смерти, А та свернулась на груди Христа И улыбается невидимой улыбкой. Он, Бог наш, спит и знает, что проснется, Утешится Мария, улыбнется. От плит базальтовых Такою веет скорбью, Как будто бы земле не рассказали, Что Воскресенье будет, Все станет новым и иным. О злые люди, падите же на снег И расскажите Камням и сердцу своему, Что тверже камня, Что Сын воскрес. И Матери вы это расскажите, Скажите статуе, Мариям расскажите, На кладбища пойдите, Костям и праху это доложите И, закусив губу, В снегах На время краткое Усните.

Гоголь на Испанской лестнице

А Рим еще такое захолустье… На Форуме еще пасутся козы И маленькая обезьянка Чичи Шарманку крутит, закатив глаза. Здесь, у подножья лестницы Испанской Еще совсем недавно умер Китс. Весенний день — и с улицы Счастливой Какой-то длинноносый и сутулый так весело заскачет по ступенькам, Как птица королек иль гоголек. Но временами косится на тень На треугольную И с торбой за плечами. А в торбе души умерших лежат И просятся на волю. А господин вот этот треугольный Каких-то лет почтенных, темных, Каких-то лет совсем необозримых Бежит, как веер, сбоку по ступенькам. И не отстанет он до смерти, нет. Навстречу подымается художник И машет Buon giorno, Nicolа! А тот в ответ небрежно улыбнется И от кого-то сзади отмахнется. А обезьянка маленькая Чичи Так влажно смотрит, получив пятак.

Римская тетрадь

Ольге Мартыновой

Воспоминание о фреске фра Беато Анджелико «Крещение»

при виде головы Иоанна Крестителя в Риме

Роза серая упала и замкнула Иордан, И с водой в руке зажатой прыгнул в небо Иоанн. Таял над рекой рассветный легкий мокренький туман. Иоанн сжимает руку будто уголь там, огонь, И над Богом размыкает свою крепкую ладонь. Будто цвет он поливает и невидимый цветок, Кровь реки летит и льется чрез него, как водосток. Расцветай же, расцветай же, мой Творец и Господин, Ты сгорал в жару пустынном, я пришел и остудил. Умывайся, освежайся, мой невидимый цветок, Человек придет и срежет, потому что он жесток. Ты просил воды у мира и вернул ее вином, Кровью — надо человеку, потому что он жесток. Но пролился же на Бога Иордановым дождем Иоанн — и растворился, испарился как слова, И лежит в соборе римском смоляная голова, Почерневши от смятенья, от длиннот календаря Он лежит как lapis niger, Твердо зная, что наступит тихо серая заря. Я прочла в пустых глазницах, что мы мучимся не зря. Солнце мокрое в тот вечер выжималось, не горя, Будто губка и медуза. На мосту чрез Тибр в мути Безнадежность и надежда дрались, слов не говоря, Как разгневанные путти, два козла и два царя.

Площадь Мальтийских рыцарей в Риме

Хрустя, расцветает звезда Авентина Над площадью Мальтийских рыцарей, Что Пиранези когтем львиным На теплом небе твердо выцарапал. (А в это время бедный Павел Гоняет обруч хворостиной, Не зная, что уже мальтийцы К ограде стеллы примостили.) Факелы, урны, Медузы Белеющие в полнолунье… А под обрывом в кипарисах Выпь плачет громко, безутешно. Как будто бы Магистр Великий В подбитом горностаем платье Все ропщет в этих стонах долгих О несмываемом проклятье.

Небо в Риме

Где-то в небе мучат рыбу И дрожит, хвостом бия. От нее горит над Римом Золотая чешуя. Только в Риме плещут в небо Развижное — из ведра. Только в Риме смерть не дремлет, Но не трогает зазря, А лежит, как лаццарони, У фонтана, на виду И глядит, как злую рыбу В синем мучают пруду

Circo Massimo

Вот только повернет автобус У Circo Massimo, тогда Чувствую — в седой арене Стынет тьмы зацветшая вода. Днем он дремлет, сохнет позвоночник С сломанной навек метой, Ночи поперек он ржавой ванной Стынет с заболоченной водой. Император, если бы ты видел Как несутся в мраке колесницы, Никогда меты не достигая, Падают, ломая в смерть ключицы. Цезарь, Цезарь, подавившись ядом, Не стесняйся, выплюнь. Не глотай. Чашу цирка поднимать не надо — Там отрава — будущее там.

Тень у фонтана на Пьяцца дель Пополо

«У меня грехов больше, Чем блох у собаки, Чем фонтанов в Риме. Но они к душе не присчитались. Только проще и однообразней, Чем фонтаны, водометы Рима», — Говорила тень любимого поэта. Правда, так измышлены фонтаны В этом граде, Что даешься диву — То из митры вверх взлетает струйка, То из морды чудища какого, То гремит и льется по утесам. Я не говорю уж о тритонах, О дельфинах, пчелах Барберини. И когда я палец поцарапав, Капли крови развела в фонтане Возле морды мраморного львенка, Чтоб она умчалась в водостоки, В кровные и темные болота, На которых мир стоит и дышит. (И уже так долго, очень долго) Я дивилась — кровь моя живая, Шелковая, алая, родная Так мгновенно унеслась к потокам, И так скоро к смерти приложилась.

" Рим как будто варвар-гладиатор "

Рим как будто варвар-гладиатор Цепь накинул на меня стальную, И уже готов был и прикончить, Я уже готова умереть. Только публика того не захотела (Та, которая всегда нас видит) Многие из плебса и сената Вскинули тотчас большие пальцы — Гибели моей не захотели. Ну и я пошла себе, качаясь, Превращаясь в самолетную снежинку, На родной свой город опускаясь, В северное страшное сиянье.