Собрание

VIII. РАЗГОВОР

Кинфия Грек, ты помнишь ли — во сколько обошелся? Вместо виллы тебя я купила, Чтобы ты, пресыщенный годами, Мудростью старинной начиненный, Помогал мне понимать Платона — В греческом не очень я сильна. Чтобы ты в египетские тайны Посвятил меня, александриец, Но всего=то больше для того ведь, Чтобы ты в скорбях меня утешил. Завтра мне, ты знаешь, стукнет сорок. Что такое возраст? Научи. Как это я сделалась старухой — Не вчера ль в пеленках я лежала? Как это случилось? Объясни. Грек Знаешь ты сама, меня не хуже, — Цифры ничего не означают И для всех течет неравно время. Для одних ползет, для прочих скачет, и никто не знает час расцвета, И тебе быть может в сорок — двадцать. Кинфия Если будешь чепуху молоть ты, То продам тебя иль обменяю На врача и повара. Подумай. Грек В первой люстре мы голубоваты, Во второй — душа в нас зеленеет, В третьей — делается карминной, А в четвертой — в двадцать восемь, значит, Фиолетовою станет, в пятой — желтой, Как в страду пшеница. А потом оранжевой, и дальше Все должна душа переливаться, Все пройти цвета, а мудрой станет — Побелеет, а бывает вовсе И таких цветов, что глаз не знает. Все она проходит превращенья, Измененья, рост и переливы, Ведь нельзя всю жизнь багрово=красным Надоедливым цветком висеть на ветке, Голой, побелевшей от морозов. Только у богов да их любимцев так бывает — Цвет отыщет свой и в нем пребудет, Артемида ведь не станет дряхлой. И Гефест младенцем не бывал. Кинфия Что заладил про богов да про младенцев. Ну а если я на дню меняю цвет свой Сотню раз — то синий, то зеленый? Грек Кинфия, душа твоя — растенье И не может в росте уменьшаться, Но растет и зреет и трепещет. Есть у цвета смысл сокровенный, Есть у цвета тайное значенье. Дождь — есть снег, глубоко постаревший, Оба же они — одна вода, Так душа собою остается у младенца и у старика. Все же знать нам нужно — снег ли, дождь. Кинфия Снег не может вдруг пойти в июне, Дождь не льется мутно в январе. Краснобай ты жалкий и нелепый. И от всех от этих разговоров Почернела вся моя душа.

IX

Розовые плывут облака над Римом. Проплывают носилки мимо Золотого столба верстового. Сверну к рынку. Перечитаю письмо. Погоди же! «Пусть твое некогда столь любимое тело, Знакомое до боли, до на ступне складки, Станет пеплом В золоте костра погребального — прежде Чем я вернусь из Лузитании дикой. Да! Записываюсь центурионом В легион Жаворонка, прощай же!» Пахнут устрицами таблички, Жареным вепрем, вином сицилийским, духами. На рынке куплю я в лавке Нитку тяжелых жемчужин Цвета облаков, Что сейчас над Римом.

1978

ТРОСТЬ СКОРОПИСЦА (Стихи 2002-04)

I

Солнце спускается в ад (Гимны к Адвенту) Hommage б Hцlderlin

1. Бормотанье снега (Вступление)

Под снег, подпрыгивавший вверх, Попавший в бровь, Летящий вкось, Под заметающий мне душу, О тех уж мысль меня не душит — Под ним укрывшихся, уснувших, В его пуху, В его вязаньи И бормотаньи (Как бормотанье мило мне — Милей всего — И запинанье). Не то что шепоты весны, Не то что лета торжество И осени унылой шелест — Одна зима под нос бормочет И счастье долгое пророчит, Виясь на стеклах, на коре, О сне под снегом глубочайшим В своем тепле, в своей норе.

2. Орфей опять спускается в ад

В подземный пожар (Он неслышно грохочет всегда) Спускался Орфей За любовью своей. Но она Простой саламандрой — Прозрачной, пустою летала, Сквозь пальцы текла… Отсветы влажные В ее сердцевине мерцали. Он быстро ее проглотил И хотел унести На горькую землю назад. Она же пламенным вихрем Опять изо лба унеслась И, танцуя, в огне растворилась… Орфей воротился домой, Где все элементы Равны меж собою, И каждый На других восстает, Но тут же смиряется. Странный ожог терзал его сердце С тех пор — Там Прозрачною ящеркой Ты, Эвридика, плясала.

3. К Солнцу — перед Рождеством

От темной площади — к другой Еще темнее — Пред Рождеством Прохожие скользят И чувствуют, Что Солнце, зеленея, Спускается во Ад. О Солнце, погоди! Мы что-то не успели! Касаться мертвых глаз Успеешь, погоди. Очнись как прежде в золотой купели, На розовой груди. Взлетай, светай — По скользким вантам, Карабкаясь с трудом, Ты мертвым не нужнее, Чем нам, жующим хлеб Под мутным льдом.

4. Жажда теней

В безотрадной степи Персефоны У истоков Коцита Жертвенной кровью Поил Стадо теней Одиссей. Жаждут они вина нашей крови С запахом острым, смертным Утробы. (Больше нам нечего дать, но и ее нам жаль). Так и несем как деревце В тонкой белой теплице — В замкнутом хрупком сосуде. Тени вокруг летают — Ждут, когда разобьется, Но в декабре вкушают Немного падшего солнца.

5. Кольцо Диоскуров

Однажды у дома родного, На асфальт шершавый, С пристройки невысокой Мне прямо под ноги упал венок живой Из воробьев тяжелых, крупных, двух слившихся и клювом и хвостами. У ног прохожих, шин автомобильных Они, чуть трепыхаясь, изнывали… В зимнюю ночь, Когда Солнце кажется безвозвратным, Когда оно в ад нисходит И медленно, неостановимо Вдруг обернется к нам, Вспомнила я нежданно Птичье кольцо живое, Вспомнила и двух братьев, Слившихся воедино — так что не различить. (Греков детские бредни — их не понять, не забыть) Полидевк, Сын Зевса, Жизнь окончив земную, Взят был отцом на Олимп Веселый, Кастор, смертного отпрыск, Тенью печальной томился В далекой щели преисподней. Но Полидевк, тоскуя, Брата так не оставил. Сам он в Аид спустился И полгода там оставался, Сам уступил ему место На пиру и чашу забвенья Бед и страданий земных… А потом они снова менялись, Так в колесо превратились — Вечно в прыжке под землю, Вечно в прыжке в небеса. Тени в полях летейских, Боги на снежных вершинах Не знали кто перед ними — Божественный брат или смертный. Так над моею душою Вечно паришь ты, бессмертный, Легкий и лучший двойник, Полный ко мне состраданья Долю разделишь мою. Смертный осколок темный, Обняв, Выведешь из Преисподней Ты самого себя Верю я — мы сольемся, Как два воробья на асфальте Как Диоскуры в полете.

6

Глядя на белый порох, Засыпавший наши дворы, Думаю — бедному солнцу Не вылезть из этой дыры, В которую провалилось (И валится каждый год), Белая морда солнца В обмороке плывет, И щурится — неохота Ему возвращаться назад. Оно как ведро световое Расплескалось, спускаясь в ад.

7. Рождество на чужбине

Глинтвейн не согреет. Холодны чужие дома. На базаре рождественском Ходит, бродит, гуляет Белая тьма. Ходят бабы, как солдаты — Толчея такая! Кто-то крикнул: «Тату, тату Я тоби шукаю!» Чем толпа чужее, Чем темней ее речь — Её оклики-всклики, Тем блаженнней Твое одиночество. Чужие люди, они как вол, Осел и телец в дверях. Радуйся! Ты одинок, как Бог. Не на кресте, А в яслях.

8. Эпилог

О тёмной и глупой, бессмертной любви На русском, на звёздном, на смертном, на кровном Скажу, и тотчас зазвенят позвонки Дурацким бубенчиком в муке любовной К себе и к Другому, К кому — всё равно — Томится и зреет, как первое в жизни желанье, И если взрастить на горчичное только зерно — Как раненый лев, упадет пред тобой мирозданье.

декабрь 2002

II

" Когда с наклонной высоты "

Когда с наклонной высоты Скользит мерцая ночь, Шепни, ужели видишь ты Свою смешную дочь? Она на ветер кинет все, Что дарит ей судьба, И волосы ее белы, Она дика, груба. Она и нищим подает И нищий ей подаст, И в небе скошенном и злом Все ищет кроткий взгляд.