Собрание

Еще один спиритический сеанс

Вызывали царевича Дмитрия, Так называемого Самозванца. Спрашивали — чей он сын. Он ответил — «мое личное дело». Ему возразили — «нет, не личное, нет!» Тогда он честно и просто признался: «Не знаю! — Я не сын и не сон, Я — салют в небосклон. Моим прахом стреляли в закат Прямо в низкое красное солнце. Мелким темным снежком, Детской горсткою конфетти Я на солнце упал И кричал — не свети! Не свети, люди злы! Но оно полыхнув Озлатило мой ум (Бестелесный мой ум) И тогда я простил. Но не сон и не сын, А лучом я прошелся косым По весёлой Руси И венец у нее попросил».

Ангел-хранитель

Мук моих зритель, Ангел-хранитель, Ты ведь устал. Сколько смятенья, Сколько сомненья, Слез наводненье — Ты их считал. Бедный мой, белый, Весь как в снегу, Ты мне поможешь. Тебе — не смогу. Скоро расстанемся. Бедный мой, что ж! Ты среди смертных За гробом пойдешь.

" Тебе, Творец, Тебе, Тебе, "

Тебе, Творец, Тебе, Тебе, Тебе, Земли вдовцу, Тебе — огню или воде, Птенцу или Отцу Ї С кем говорю я в длинном сне Шепчу или кричу: Не знаю, как другим, а мне Ї Сей мир не по плечу. Тебе, с кем мы всегда вдвоем, Разбившись и звеня, Скажу — укрой своим крылом, Укрой крылом меня

Луна и даосский мудрец

Во вдохновении пьяном Танцует в выси Луна. Пахнет она Несвежим бельем и тимьяном. Всё же нежна. В болотистом мелком пруду Болеет она чесоткой, Пахнет китайской водкой, Мучима будто в аду Смертью короткой. Из грязи быстро идет И вешается на ветке, Над пропастью вздернутой ветке, Как покаянья плод. Пьяный мудрец: Это была не Луна, Это был перевод Луны на грубый наш план, Из водопада миров Принес ее ураган.

Две реплики в сторону смерти

1 Умирая, хочется отвернуться, Не присутствовать. Но неизбежно. Видишь Земли сырую промежность? Это Эреб, это выход в безбрежность. Надо только толкнуться. Из дупла тебя вверх толкнет, Ломаясь грубой корой, Привычно ветхая Смерть рыгнет, Плюнет седой дырой. 2 Я, Смерть, в тебя всё быстрей лечу. Я — камень из пращи, Всё ближе цель, всё дальше даль, Я вижу косички твои, прыщи, Но мне ничего не жаль. Ты стоишь как учительница пенья С поднятой рукой — но не страшно тленье, — Ужасна скорость к тебе движенья, Необоримость твоего притяженья, Если б могла в тебя врезаясь, Тебя, Смерть, убить собой — Как якобинец, напрасно прицелясь Отрезанной головой!

Ёлка с игрушкой, игрушка с ёлкой

Как ниткой навощённою Игрушка с ёлкой связана, Как смочены смолой они, Как спутаны хвоёй — Так я к тебе прикована, Приклеена навек. В глухую ночь последнюю Тускнеет шарик елочный, Закапанный свечой. И в эту ночь так жалобно Звенят игрушки смутные Зелёной тьмой окутаны, А ёлка долу клонится, И грех их разлучить. На петельке игрушкиной Висит обломок хвоистый Куриной лапой, мёртв. На год игрушку в гроб кладут, А ёлку — в серый снег. Так с сердцем разлучается И с Богом человек.

Летучая мышь

Скрипнула дверь и ее качнуло. Влетела тихая мышь летучая. Собою в глаза стреляла, уснула На потолке, липучая. Повесилась вниз головой, Свисая картой Таро. Ничем не поводит, не дрогнет крылом, Но смотрит спокойно-хитро. Я думаю — жизнь мне уже не нужна, Силам нужна она. И тут же мышь стреляет собой, Съедает ее стена.

Психогеография

1 и я когда бреду по граду, в нем сею то, что сердцу ближе — горсть океана, чуть Дуная, тоску и юность, клок Парижа Моя тоска течет в Фонтанку И та становится темней, Я вытекаю из Невы, Мою сестру зовут Ижора. Вот гроб стеклянный на пути — Туманный, ломкий — в красной маске Высокомерный в нем студент. А Солнце в волнах пишет по арабски Гора хрустальная возносится Над Петроградом, а под ним пещеры — Синай отчаянья, Египет — в них человек неопалим — В огне льдяном Невы сгорает В своих страданиях нетленный, Меняя психогеографию Ингерманландии, Вселенной. 2 Эй облака, айда, братва, В Невы пустые рукава Насыпьтесь ватными комками, Рассыпьтесь пышными грядами, Как зеркала над островами. Голландию сюда тащил Зеленый кот и супостат За краснокирпичные ляжки, Да не донёс. Она распалась по дороге, скользнет едва, лежит у врат. И Грецию сюда несли… И всякий, всякий кто здесь жил, Пространство изнутри давил, Растягивал, И множество как бы матрешек Почти прозрачных Град вместил. 3 (ветреный солнечный день на Фонтанке) Землетрясенье поколений Мне замечать и видеть лень, Когда уносит пароходы В каленье солнечное день. И Солнце ветром тож уносит, Но в воду сыплется, звеня. Сквозь какие века Опьяняешь меня, Вся ломаясь, виляя, река. С мармеладной слоистой густою Волной С золотой сединой… О русалка, аорта, Фонтанка! Только больше аорта, Кормящая сердце водой, И скотом своих волн в перебранке

Теченье года

Говорят: «перезимуешь!» Никогда не говорят (Как вдруг лето встанет рядом): «Как бы перелетовать». Как промаяться бы лето, Лето лютое избыть, Жизни скользкими зубами Нить никак не прокусить Пролететь бы через лето, Лето лютое избыть.

Под тучами

День волооких туч, Набитых синим пухом, Промчался, будто луч, Ворча громами глухо. Стремительные, синие, К цветам припадая в полях — Как бархатные акулы С большими глазами в боках. Я, глядя в них с травы, была Жемчужиной, на дне лежащей, Из-под воздушного стекла Сияньем жалобно кричащей.

Чайка — казачья лодка и птица

Александру Миронову

Ходит чайка вверх по горю — Ветер гонит — не кружа, И, дошедши до границы, Замирает — вся дрожа. Ходит чайка вниз по горю, До водоворота сердца. Там и тонет, превращая Белый парус в белый мак. Хоть и тонет, но всплывает И бежит опять к границе, Чтобы там, кружась и тая, Взрезать воздух визгом птицы.

Вечерняя песнь трамвая на трех рельсах

Эти три стихотворения, хоть и расположены в определенном порядке, — на самом деле параллельны, они как рельсы трамвая, скользящего в темноте мимо жизни окон.

1 Раскинет карты вечер Светящиеся — мечет, Зажгут ли снова лампу, Под образами ль свечи, Что пало — чёт иль нечет, Спасут или залечат? Что прогудит мне месса В ночи горящих клавиш? Перебеганье света Имеет смысл лишь — Бег света вдоль по камню, По нервным проводам, В окне осанна — хлебу, Просыпанному нам, и аvе — городам 2 Там поклонялись сгибу локтя, Слов потерялось назначенье, И неподвижный взгляд Стремился куда-то в долгое застенье. Безногий танец это был — Театр рук и глаз, Тарелки блеск за шторой. О как милы повторы, Как вытерт штор атлас. Один тащил, другой отталкивал… Всё умирало и рождало, (А стрелка на боку лежала Часов — свое уж отбежала), И только, влажное снаружи, Стекло в поту дрожало. 3 Оранжево-красная влага Плещется в окнах чужих, В одних висят абажуры — Жмут свой розовый жмых, В другом — стеклянная люстра Бормочет над круглым затылком Ребенка, что учит урок. Он дремлет, и книга у ног. За рыжею занавеской Ночами не спит швея, Отложит иглу и смотрит. И ночь в нее смотрит. Ночь — я А за углом — там трое брюсовых, В чугунных черных пиджаках, Собралися для черный мессы, А страшный маг застыл в дверях. Ночь перебирает чётки окон — Совсем уж тёмных окон нет. И только демон и голубка Пьют чайный свет С крутых карнизов.

В шахте

Весь этот мир — рудник Для добыванья боли. Спаситель наш — шахтер, И все мы поневоле. На чёрную работу, На шепот бедной твари Склонился он к забою — Во лбу горел фонарик. Он шел средь блеска, мрака Пот с кровью пополам, Чтоб было больше света Небесным городам. И мы в слезах и муке Стареясь, умирая, Возлюбленных теряя, Рудой кровяня руки, Кромешный уголь добывая, Для топки погибаем рая.