Сочинения. Письма

ВОДНИК

Качают над водою сходни Рубах цветные паруса, Мой друг — угрюмый, старый водник — Рукой проводит по усам. И вижу я (хоть тень акаций Совсем заволокла крыльцо) — Легли двенадцать навигаций Ему загаром на лицо. Он скажет: «Пошатались прежде… Я знаю этот водный путь…» Просвечивает сквозь одежду Татуированная грудь. Пока огней он не потушит В глуби своих зеленых глаз, Я буду долго, чутко слушать Уже знакомый мне рассказ. И мимо нас с баржою длинной, Волны разрезав сизый жир, Пройдет сторонкою старинный, Неповоротливый буксир. 1928

ПАРОХОД

Устал, пароход… Колеса верт и шь Ты медленнее и реже. Грузно режешь быстрый Иртыш, Воду зеленую режешь. Если бы ветер сильней и лютей — Ты закачался под валом бы И закружил бы сейчас людей У прутьев высокой палубы. Но воды спокойны, и пристань — вон, Такая босая и пестрая! А ну-ка, давай залезай в загон Напротив песчаного острова! Боком, боком — с тяжелым храпом, Боком, боком — к изогнутым трапам! Как белый горячий конь После больших погонь. Тише и тише… Команда: «Стоп!» Взнуздан крепко канатной уздой. И не успела с соседних песков Еще убежать волна — Быстрым потоком людских голов Пристань уже полна. Радость встреч тебе далека! Ты деловито открыл бока. Вот, зажимая горячий дых, Ты принимаешь в пузо пуды… …Быстро огни опрокинулись в воду, И закачался протяжный сигнал. Если прибавишь до полного ходу — Шибче у берега стукнется вал… 1928

ПУШКИН

Предупреждение? Судьба? Ошибка? — Вздор! Но недовольство тонко смыла мгла… Приспущенные флаги штор И взмах копыт во тьму из-за угла. И острый полоз взрезал спелый снег, Закат упал сквозь роспись ярких дуг. Поспешливо придумать сквозь разбег, Что где-то ждет далекий нежный друг… Вот здесь встречал, в толпе других, не раз… И вдруг его в упор остановил Простой вопрос, должно быть, темных глаз И кисть руки у выгнутых перил. Конечно, так! Он нежность не увез! И санки вдруг на крыльях глубины, И в голубом церемониале звезд — Насмешливый полупоклон луны. И санки вкось. А запад ярко хмур. Сквозь тихий смех: — Какой невольный час… Даль зеркала и пестрый праздник дур И дураков. Не правда ли, Данзас? Усталый снег разрезан мерзлой веткой, Пар от коней. — Нельзя ли поскорей… — И ветер развевает метко Трефовый локон сумрачных кудрей. Туман плывет седеющий и серый, Поляна поднята в кустарнике, как щит. И на отмеренные барьеры Отброшены небрежные плащи. Рука живет в тугих тисках перчатки, Но мертвой костью простучало: Нет! И жжет ладонь горячей рукояткой С наивным клювом длинный пистолет. Последний знак… Судьба? Ошибка? — Вздор! Раздумья нет. Пусть набегает мгла. Вдруг подойти и выстрелить в упор В граненый звон зеленого стекла. И темный миг знакомых юных глаз, Который вдруг его остановил… — Вы приготовились? …И дорогая… — Раз! У тонких и изогнутых перил. Ведь перепутались вдруг, вспомнившись, слова, Которые он вспомнил и забыл. — Вы приготовились?.. …То нежность, что ли? — Два! У стынущих, причудливых перил — Вот в эту тьму багровую смотри! Ты в этом мире чувствовал и жил. …Бег санок легких, прозвеневших… — Три! У ускользающих, остынувших перил. …………………………………………………. Пустынна ночь. И лунно вьется снег. Нем горизонт. (В глуби своей укрой!) Усталых санок ровно сдержан бег, А сквозь бинты накрапывает кровь. 1928

ДОРОГОМУ НИКОЛАЮ ИВАНОВИЧУ АНОВУ

Ты предлагаешь нам странствовать С запада багряного на синий восток. Но не лягут дальние пространства Покорными у наших ног. Как в лихорадке кинематографических кадров, Мы не закружимся в вихре минут. Признайся, ведь мы не похожи на конквистадоров, Завоевывающих страну. Ночь в сумерках — словно дама в котиках — Придет. И, исчерпанные до дна, Мы, наверно, нашу экзотику Перекрасим в другие тона. С детства мило нам всё голубое И пшеничных просторов звень… Мы смешными покажемся — ковбои Из сибирских глухих деревень. Всем нам дорог сердец огонь, Но не будет ли всё по-старому, Если сменим мы нашу гармонь На мексиканскую гитару?.. Ты сулишь нам просторы Атлантики, Ну, а мы в дыму папирос Будем думать о старой романтике Золотых на ветру берез. И разве буйство зашумит по-иному, Если россов затянут в притон И дадут по бутылке рому, А не чашками самогон? И когда, проплывая мимо, Ночь поднимет Южный Крест, Мы загрустим вдруг о наших любимых Из родных оставленных мест. Вот тогда и будет похоже, Что, оторванные от земли, С журавлями летим мы и тоже Курлыкаем, как журавли. И в июньское утро рано Мы постучим у твоих дверей, Закричим: «Николай Иванович Анов, Принимай дорогих гостей!» 29 августа 1928

ОСЕНЬ

Пролетает осень птицей, Золотые перья уронив, Где недавно зреющей пшеницы В свежем ветре Бушевал разлив. Вечером осенним, Мягким, звонким, У тесовых у ворот Собирают парни и девчонки Деревенский пестрый хоровод. Не клонись, береза, вниз печально… И в тоске о прошлом не звени… — Словно в бусы, Старая читальня Нарядилась в яркие огни. Точно чует, что придут к ней скоро, Закричат: — Старушка, принимай Тех, кому дарят просторы Солнечный, богатый урожай. Слышишь ты: колосьями пшеницы Зазвенел наш Песенный разлив… Пролетает осень птицей, Золотые перья уронив. 1928

«Глазами рыбьими поверья…»

Глазами рыбьими поверья Еще глядит страна моя, Красны и свежи рыбьи перья, Не гаснет рыбья чешуя. И в гнущихся к воде ракитах Ликует голос травяной — То трубами полков разбитых, То балалаечной струной. Я верю — не безноги ели, Дорога с облаком сошлась, И живы чудища доселе — И птица-гусь, и рыба-язь. 1928 Омск

ОХОТНИЧЬЯ ПЕСНЬ

Зверя сначала надо гнать Через сугроб в сугроб. Нужно уметь в сети сплетать Нити звериных троп. Зверя сначала надо гнать, Чтоб пал заморен, и потом Начал седые снега лизать Розовым языком. Рыжим пламенем, если — лиса, Веткою кедра, если — волк, Чтоб пробовал пули кусать, Целя зубов защелк. Но если княжен зверь и усат, Если он шкурою полосат, Значит, спустился знатный вор С самых вершин Захинганских гор. Будь осторожен! Зверь велик, Он приготовил свой рыжий клык, Не побежит от тебя, как те, Верен удар голубых когтей. Старым удодом кричит заря. В пестрый лоб посылай заряд, Пусть не солжет под рукой курок, Цель под лопатку, чтоб зверь полег. Сучья кустарников злы и остры, Братья твои разжигают костры, Братья встречают тебя на заре, Злой и седой победитель зверей. Песней старинной шумят снега. Пади. Болота. Черна тайга. 1929

«Я опьянен неведомым азартом…»

Я опьянен неведомым азартом, Сижу в кругу таких же игроков. Судьба тасует розовые карты Предательского крапа вечеров. Мы не устанем за удачей гнаться, Но уж давно размерен каждый ход: Всем предназначено равно нам проиграться, И в выигрыше будет — банкомет. О, дорогая! Ты поймешь, конечно, Вот почему, хоть властвует азарт, В кругу других играю так беспечно И не роняю шелестящих карт. 1929

СОНЕТ

«Суровый Дант не презирал сонета, В нем жар любви Петрарка изливал…» А я брожу с сонетами по свету, И мой ночлег — случайный сеновал. На сеновале — травяное лето, Луны печальной розовый овал. Ботинки я в скитаньях истоптал, Они лежат под головой поэта. Привет тебе, гостеприимный кров, Где тихий хруст и чавканье коров И неожидан окрик петушиный… Зане я здесь устроился, как граф! И лишь боюсь, что на заре, прогнав, Меня хозяин взбрызнет матерщиной. 1929

МЯСНИКИ

Сквозь сосну половиц прорастает трава, Подымая зеленое шумное пламя, И теленка отрубленная голова, На ладонях качаясь, поводит глазами. Черствый камень осыпан в базарных рядах, Терпкий запах плывет из раскрытых отдушин, На изогнутых в клювы тяжелых крюках Мясники пеленают багровые туши. И, собравшись из выжженных известью ям, Мертвоглазые псы, у порога залаяв, Подползают, урча, к беспощадным ногам Перепачканных в сале и желчи хозяев. Так, голодные морды свои положив, До заката в пыли обессилят собаки, Мясники засмеются и вытрут ножи О бараньи сановные пышные баки. …Зажигает топор первобытный огонь, Полки шарит березою пахнущий веник, Опускается глухо крутая ладонь На курганную медь пересчитанных денег. В палисадах шиповника сыплется цвет, Как подбитых гусынь покрасневшие перья… Главный мастер сурово прикажет: «Валет!» — И рябую колоду отдаст подмастерьям. Рядом дочери белое кружево ткут, И сквозь скучные отсветы длинных иголок, Сквозь содвинутый тесно звериный уют Им мерещится свадебный, яблочный полог. Ставит старый мясник без ошибки на треф, Возле окон шатаясь, горланят гуляки. И у ям, от голодной тоски одурев, Длинным воем закат провожают собаки. 1929

БАХЧА ПОД СЕМИПАЛАТИНСКОМ

Змеи щурят глаза на песке перегретом, Тополя опадают. Но в травах густых Тяжело поднимаются жарким рассветом Перезревшие солнца обветренных тыкв. В них накопленной силы таится обуза — Плодородьем добротным покой нагружен, И изранено спелое сердце арбуза Беспощадным и острым казацким ножом. Здесь гортанная песня к закату нахлынет, Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах, И мешается запах последней полыни С терпким запахом меда в горбатых ковшах. Третий день беркута уплывают в туманы И степные кибитки летят, грохоча. Перехлестнута звонкою лентой бурьяна, Первобытною силой взбухает бахча. Соляною корою примяты равнины, Но в подсолнухи вытканный пестрый ковер, Засияв, расстелила в степях Украина У глухих берегов пересохших озер! Наклонись и прислушайся к дальним подковам, Посмотри — как распластано небо пустынь… Отогрета ладонь в шалаше камышовом Золотою корою веснушчатых дынь. Опускается вечер. И видно отсюда, Как у древних колодцев блестят валуны И, глазами сверкая, вздымают верблюды Одичавшие морды до самой луны. 1929