Соль под кожей. Том третий

— Кле-ный па-па, — повторяет как попугайчик.

Сука, да я ж сейчас реально пущу мужскую скупую…

Стася перебирается обратно на Авдеева.

Мы пожимаем друг другу руки.

На этот раз основательно прощупав на прочность все суставы, как нормальные мужики.

Вижу по его хмурой роже, что вопрос он решит.

Ну и хорошо.

Я все-таки жене обещал, что буду лапочкой.

Жене, которая тоже меня страхует на поворотах.

Потому что я чертовски уверен в том, что знаю, чьи уши торчат из этого внезапного авдеевского «твой крестный папа».

Эпилог: Лори

Год спустя

Димка встречает нас со Стасей в аэропорту, как всегда — эффектно.

Знает, что на его маленькую гениальную (это не метафора, а доказанный почти что медицински, факт) дочь уже не впечатляют плюшевые игрушки, шарики и разная мишура. Но она по-прежнему фанатка единорогов и поэтому Шутов каждый раз достает ей нового. На этот раз — розового, в венке с ленточками. Держит его под подмышкой, а когда замечает нас в толпе, сразу уверенно топает навстречу.

— Дима! — визжит подросшая на год Стася, вырывает руку и несется к нему навстречу.

Я даже не пытаюсь догонять — это нереально.

Просто потихоньку иду вперед, разглядывая своего абсолютно счастливого мужа, который радостно кружит Стасю в охапке, а она уже сбивчиво, кое-как, пока еще не проговаривая все буквы, рассказывает про самолеты. Ну, пытается.

Я подхожу и терпеливо жду своей очереди на шутовские обнимашки.

— Соскучился, обезьянка, — мурлычет муж, но Стася настойчиво влезает между нами, ревниво пресекая любые поцелуи.

Я трагически закатываю глаза, Димка ржет.

Но когда мы выходим на улицу в этот сумасшедший норвежский снег, с которым не справляется даже вся снегоуборочная техника, Стася все-таки на какое-то время теряет к нам интерес, бросаясь покорять сугробы. Несколько часов назад Вадим передал мне ее с рук на руки в нашей морской столице, где даже в январе — плюс и дождь, самый что ни на есть настоящий.

Димка все-таки дорывается меня целовать.

Обнимает, жадно вталкивает язык в рот, хозяйничает там всего пару секунд, но у меня моментально кружится голова.

Мы всего два дня не виделись, но даже при том, что для нашей жизни на две страны это — довольно частое явление, мы все равно друг за другом скучаем. В принципе, в любой отрезок времени, если он больше восьмичасового сна.

В Осло, у меня, мы проводим большую часть времени, на выходных катаемся к нему в Берн. Хотя чаще проводим их где-то в Европе. За этот год успели, кажется, побывать в большей ее части. А пару месяцев назад, Шутов, наконец, закончил ремонт в нашем доме со своим собственным кусочком моря и там у нас даже маленькая яхта «на приколе». Шесть часов на машине, но я обожаю это место, потому что — внезапно! — мы с Димкой полюбили плавать на яхте.

А еще заниматься в ней сексом.

— Мне нравится ход твоих мыслей, обезьянка, — шепчет на ухо Шутов.

За этот год научился читать мои мысли буквально по взмаху ресниц.

А я даже ответить ничего не успеваю, потому что Стася заряжает снежком прицельно ему в плечо.

— Прости, жена, мне надо кое-кого проучить!

Он издает рык и дает сдачи ответным снежным колобком.

Первый раз Вадим отдал нам Стасю только на выходные, примерно через пару месяцев, после того случая.

Потом — еще через два.

А потом сразу на неделю, потому что собирался улетать в Америку за очередным денежным мешком, а мы с Димкой оказались отличной альтернативой няне.

Теперь Стася наша на неделю раз в месяц. И еще бонусами — на время поездок Вадима.

Изредка, она называет Димку «папой», имея ввиду, конечно, «крестного папу», хотя он рад быть и просто Димой.

Балует ее, исполняя буквально каждый каприз. И как бы Авдеев не ворчал, но он делает ровно то же самое. Папаши, блин.

А еще Димка уже учит Стасю решать простенькие математические задачи.

Если в шестнадцать она не получит Нобелевскую премию за какое-то научное открытие — я, честно, буду очень сильно удивлена.

— Поехали есть кексы, — командует Шутов через десять минут, когда они со Стасей превращаются чуть ли не в снеговиков.

Отвозит нас в нашу маленькую любимую булочную, где мы быстро согреваемся горячим клюквенным чаем и свежей выпечкой.

Я отламываю от своего кекса внушительный ломтик, наслаждаясь сразу всем — и тем, как Димка помогает Стасе сложить оригами лягушки из салфетки, и тем, как за окнами валит абсолютно невероятный даже для нашего северного климата, густой, разлапистый снег, и тем, как дымится разломленный кекс. И как из него потихоньку выливается густой клубничный джем.

Откусываю, жмурюсь.

Прожевываю.

Во рту вкус… странный.

Димка торжественно ставит странную криволапую лягушку в центр стола, а Стася совсем не торжественно бросает ее поплавать в чай. Муж покрасневший после мороза, ржет так, что крыша трясется, но хозяин, уже привыкший к таким его всплескам радости, охотно подхватывает веселье.

Стася срочно складывает еще одну лягушку.

Для симметрии бросает ее в Димкину чашку.

Я кладу в рот еще один ломтик кекса.

Жую медленнее.

На вкус как будто бумага, а если попытаться проглотить, в желудок как будто опускается что-то далеко не первой свежести. И в том, и в другом случае у меня нет ни единого повода для подозрений — это наша с Димкой любимая булочная, с момента моего переезда с Осло мы бываем здесь не меньше пары раз в неделю, и вся выпечка здесь свежая. И постоянно — горячая, как будто только что из печки.

— Все хорошо? — Шутов на секунду отрывается от Стаси, наблюдает за моими попытками расковырять кекс.

Понятия не имею, зачем это делаю.

— Пытаюсь найти злого тролля, который сегодня целый день подкладывает козьи какашки мне в еду. — Вспоминаю, что брускетта с форелью в ресторане, где я утром завтракала с Вадимом, как будто тоже была «не фонтан». Но тогда я списала это на то, что после года жизни в Норвегии просто отвыкла от европейского способа посола рыбы.

— Какаски! — подхватывает Стася, смеется и тянется к моему кексу, потому что свой минуту назад безжалостно растерзала до состояния хлебной горки с персиковыми потрохами и кусочками «костей» из миндальных хлопьев.