Солнце любви

– Да ну тебя! — жена, капризно.

– Устроит публичный дом? Ну, так прогони ее — и дело с концом. Я вообще был против этой аферы.

– И я! — опять Ипполит.

– Все, обедать! И непременно с шампанским, я сегодня выиграл сложнейший процесс.

При слове «шампанское» из своей комнаты выкатился Поль и сразу поинтересовался, сколько «папочка огреб». «Не в том суть, — отвечал папочка смущенно, словно застигнутый на тайном пороке, — дело очень интересное». Значит, защищал практически бесплатно. Евгений Алексеевич своего не упускал, конечно, и все же в принципе тесть был не совсем прав, упрекая его в защите «плутократов»: как художник, работающий на заказ, иногда не может устоять перед созданием бесцельного, в финансовом отношении, шедевра — так и дядя порой не упускал дела «дешевого», но таящего сильную, драматически трогательную коллизию; спасал «по совести» невинных убийц — и частенько побеждал. Однако размазывать «благодеяния» не любил — тайная, благородная страсть. Хотя случались и такие курьезы: в семье до сих пор посмеивались, вспоминая, как беззаветно и бескорыстно боролся адвокат за одного бедного страдальца, который, благополучно избежав наказания, преподнес Евгению Алексеевичу чрезвычайно ценный портсигар червонного золота с гравировкой: медицинский символ — «смерть курильщикам».

Сегодня был явно день победы, стол цвел чайными розами, радовал прекрасными яствами (Ольга Ипполитовна хозяйка превосходная и сама лакомка), шампанское играло в бокалах. но Петр, под впечатлением прошлого вечера и сна, был весьма умерен.

Обсуждали вчерашнее «самосожжение», пересказывали романтические небылицы (Ольга и Поль, перебивая друг друга): будто бы иностранец, чуть ли не швейцарец, погиб из-за любви к русской девушке.

– Швейцарец? — сомневался дядя. — Из-за любви? Не верю!

Жена стояла на своем:

– Я сама утром слышала в «колбасной». Он врезался в стену швейцарской фирмы.

– Почти на родине помер, да? Не верю!

– Заладил, как Станиславский.

– А ты у меня дите малое.

– Помиритесь на литературном варианте, — вставил сын с умненькой усмешечкой. — Иностранец-демон у Патриарших вводит в грех атеиста Берлиоза. Как ты на это смотришь, Романыч? Ведь правда эстетически красиво и завершенно?

– Это не литература, — подал голос двоюродный брат; до чего он был привязан к дядьке, до того не переносил его сына. — Это первая смерть на моих глазах. я имею в виду — насильственная.

– Как насильственная? — удивилась Ольга Ипполитовна.

– В смысле — противоестественная, насилие над собой. Вы не слышали его крик из огня.

– Петруша, ты здоров? — осведомился адвокат, прихлебывая мелкими глотками золотистое зелье. — Вид у тебя бледный.

– Вчера перепил с Подземельным.

– Нашел тоже с кем. — начал дядька, но добродушную воркотню его прервал телефон.

– Пап, тебя.

– Да!.. Когда? Не знаю, устал. Позвоните вечером. Договорились! — Евгений Алексеевич положил трубку. На лице — взволнованное выражение азартного охотника. Домочадцы подали реплики:

– Жень, тебе необходим отдых.

– Выгодное дельце, пап?

– Интересное. (Значит, не выгодное.) Так вот, Петя, я обещал твоему отцу.

– Дядя Жень, мне уже тридцать четыре.

– Вот именно. И твой образ жизни меня тревожит. Ты хочешь совсем бросить философию.

– Господи, я же ничего ни у кого не прошу.

– Я сам дам. Моя давняя идея — обеспечить тебя на год (на два, на три — сколько надо?), чтоб ты закончил свой труд по теологии.

– Спасибо. Воспользуюсь, если подопрет.

– Во-первых, врешь. Сколько раз я предлагал? Во-вторых, уже подперло, коль ты напиваешься с Подземельным.

– С исчадием ада! — проскрежетал Поль.

– Заткнись, родной.

– Он пришел ко мне помянуть Романа Алексеевича.

– Неужели помнит? — удивился дядя.

– Только в этом году вспомнил, да и то на два дня ошибся. Я выпил его медицинской отравы, и мне приснился отец. В первый раз за девять лет — так реально, что я до сих пор под впечатлением.

Петр покинул счастливое семейство уже в сумерках, пересек бульвар, роковой переулок (огромное пятно копоти на красной стене видно издалека) и пешеходными тропами меж старых домов пробрался в свой Копьевский. Во дворе под липами было уже совсем темно, а в подъезде сверху слышались скорые шаги, кто-то спускался навстречу, пронесся мимо…

– Игорь, ты? — спросил Петр Романович вслед; тот остановился, взглянув исподлобья; Игорь Николаевич Ямщиков — еще один, последний, сосед по площадке. — Разве ты в Москве?

– Как видишь.

– А чего не здороваешься?

– Задумался.

– Кончили реставрацию?

– Нет. Я ненадолго отлучился.

И низвергся. Странно. Странный этот тип с женой Тоней — оба архитекторы — занимались восстановлением подмосковного храма Рождества Богородицы (между прочим, неподалеку от дачи адвокатского тестя). О чем Игорь с месяц назад рассказывал соседу, захлебываясь от восторга. и вдруг «задумался».

Петр Романович беззаботно стряхнул неприятное впечатление, поднялся к себе, прошел на галерейку, облокотился о витое перильце, глядя в раскаленный пожаром закат. Вечер горяч и тих, лишь снизу, издали долетает жужжанье Садового кольца, и удивительное ощущение постепенно и властно проникает в душу — ощущение чужого взгляда, если можно так выразиться. Петр Романович осторожно повернул голову направо: ни шороха, ни звука, а стеклянная дверь приоткрыта и «Мерседес» во дворе. Да и с какой стати красавица будет тайком наблюдать за ним?.. Ему страшно — он вдруг осознал — страшно, жутко. Да что такое? (Неожиданно вспомнился сон и восклицание Евгения Алексеевича в прихожей, когда он провожал племянника: «Почему ты хромаешь?» — «Ударился во сне». — «Во сне? Об кого?» они рассмеялись.)

– Что происходит? — спросил он вслух. — Что со мной?

Пойти включить свет, телевизор, кому-нибудь позвонить скоротать время. Петр Романович сделал движение — тут на галерейку вышла Варенька в красном с золотым шитьем платье.

– С кем это вы разговариваете?

– Сам с собой.

– Вот жарища, да? А я ухожу.

– Регулярность ваших уходов (к ночи) наводит на размышления.

– На какие?

– У вас есть возлюбленный.

– Не угадали.

– Вы хорошо знаете Ангелевича?

– Это папин знакомый. Я сейчас к нему еду.

– Надо всего лишь спуститься этажом ниже.

– К папе!

– Разве он не за границей?

– Сегодня вернулся, я как раз и еду повидаться. Почему вы мне не верите?

– Разве я выражаю сомнение?

– Нет, не верите.

– А почему вы передо мной оправдываетесь?

– Это так выглядит, да?

– Так. Пойдемте, я вас провожу до машины.

– Не беспокойтесь.

– Я не беспокоюсь, просто хочу пройтись, мозги проветрить.

«Нервы проветрить, — уточнил про себя. — Трясусь не пойми отчего, как мнительная дама!» В прихожей Петр Романович остановился, пытаясь определить источник этого самого «трепета». В чем дело, откуда страх?.. Внезапно вспомнился эпизод из далекой молодости: он входит в ту комнату и видит кровь, в крови светлые кудри, юное лицо, оскаленное, как у загнанного зверька… Петр Романович заглянул, вошел: разумеется, никого! Однако. однако допотопная качалка с пледом чуть-чуть покачивается. Господи! И на старом комоде в стеклянном кувшине благоухают чайные розы. с золотистым оттенком, в цвет вышивки на ее платье!