Солнце любви

– Но крик я слышал позже!

– Возможно, смерть наступила не сразу после ударов. А другой голос, то самое бормотанье — галлюцинация на нервной почве. Ведь не исключено?

– Ну, в общем.

– Имейте в виду: его никто, кроме вас, не слышал.

«А какое мне, в сущности, дело до того, кто прикончил этого пьянчужку? Буду упорствовать — примутся за меня!» — подумал философ «философски» и сдался:

– Что ж, я был потрясен видом мертвого, ситуацией в целом, поэтому стопроцентно доверять своим воспоминаниям не рискну.

– Слышу разумную речь. Надеюсь, вы мне поможете и с мотивом.

– Я ничего не знаю.

– Но соседа своего с детства знаете. Вот я упомянул, что жертве нанесено три удара по темени. «Бутылкой?» — сразу спросили вы. Подземельный был алкоголик?

– Пьяница, скорее. Если вы понимаете разницу.

– Понимаю. Поэтому одинок?

– Кажется, у бывшей жены другая семья.

– Проверим. Он был склочным, агрессивным, буйным?

– Вовсе нет. Человек несколько опустившийся, но себе на уме, хитер, неглуп, балагур в народном, так сказать, стиле. Как пьющий — врун, хвастун. Но с проблесками добродушия, участия: от помощи соседям, как врач, не отказывался. Бескорыстно, но и «мзду» принимал, если давали.

– У вас не было причин относиться к Подземельному неприязненно?

– Ни малейших.

– Когда вы его видели в последний раз?

– В четверг вечером. Он пришел ко мне с фляжкой спирта помянуть моего отца, умершего девять лет назад от сердечной недостаточности.

– Подземельный его лечил?

– Нет. Папа лежал в больнице, но в день смерти вернулся домой. Внезапно ему стало хуже, я позвал соседа, помочь он уже не смог.

– Видимо, к вашему отцу он был привязан?

– По-настоящему Иван Ильич был привязан только к фляжке.

– Однако помянуть пришел, со своим спиртом, что для пьющего не совсем характерно. Или у вас с ним было так заведено?

– Это случилось в первый раз.

– За девять лет?

– За девять лет.

– Странно. О чем шла речь?

– Он просидел полчаса. Об автомобильной катастрофе в Словесном переулке, только что случившейся на наших глазах.

– Вы очень литературно формулируете свои высказывания, — заметил следователь.

– Я учитель, лектор.

– Ну да, доктор философии. Разбился наркоман под сильной дозой. Еще о чем?

– О новой соседке, которая поселилась в квартире дяди.

– Что именно?

– Что ее перевез сюда Ангелевич, медик рассказал.

– Понятно. Медик всегда был в курсе событий.

– Пожалуй, любопытство не было ему чуждо.

– Дядя, как я понимаю, отец Ипполита?

– Да. Много лет назад они переехали отсюда к тестю. Квартира побольше, тут рядом, на бульваре. Естественно, дядя знал Подземельного, а с Ангелевичем они приятели.

– Ну и последний ваш сосед по лестничной клетке — Ямщиков. Как мне сказали, они с женой заняты восстановлением храма в подмосковном селе Завидеево.

– Да, архитекторы. Но он приехал, я его видел сегодня вечером. То есть уже вчера.

– Приехал и сразу уехал?

– Не знаю. Мы столкнулись на лестнице, почти не разговаривали. Вот уж кого последнего я заподозрил бы в убийстве.

– Ангел, что ль?

– Почти. Тип русского мечтателя, нашедшего наконец своего Бога.

– Своего? Сектант?

– Да нет. у каждого свой. Простите, я не совсем понимаю цели вашего допроса. Если вы поверили в мою «слуховую галлюцинацию», преступника логично искать среди запьянцовских дружков Подземельного, по-моему.

– Они меня не минуют, если эпизод «пьяный», так сказать. Но на первый взгляд не похоже. впрочем, вся эта путаница с голосами, квартирами, балконами, признаться, несколько сбивает с толку. Ладно, на сегодня с вас достаточно, можете идти. — Следователь кивнул, уткнулся в свой блокнот; однако успел проявить наблюдательность, заметив вслед:

– Отчего вы прихрамываете?

Ведь почти незаметно!

– Ударился во сне щиколоткой о ножку качалки.

– Вы спите в качалке?

– Просто задремал. Это случилось в четверг, хромающим меня уже видели.

– Кто?

Петр Романович разозлился (бандитов ловите, а не блох!), но отозвался сдержанно:

– Мои родственники. Дядя, например.

5

Дядю он и увидел, выйдя из квартиры Подземельного: опершись о перила, адвокат и Ангелевич что-то обсуждали — тихо, как заговорщики.

– Все в порядке? — Евгений Алексеевич сжал руку племянника.

– А что у меня может быть не в порядке?

– Петр, не заносись, дело непростое. Я к тебе попозже зайду.

Дядя устремился к следователю; сосед проговорил, глядя на пол, на очерченный абрис — графический «астрал» мертвого тела.

– Собутыльники водочку не поделили, а, как вы думаете?

Петр удивился: за девять лет Ангелевич чуть ли не впервые заговорил с ним — и на «вы»! Приятель и ровесник дяди — пятьдесят три года — не являлся забубенным представителем «новых антирусских» (так называл это свирепое племя философ): математик- аналитик и впрямь был русский, жил сравнительно скромно, не пил, не гулял, не безобразничал, а голый, без поросли, продолговатый череп его и наглядно подтверждал интеллектуальное превосходство «яйцеголового».

– Может, и собутыльник долбанул, — согласился Петр отстраненно, подумав: «Все-таки я слышал другой голос! — окинув взглядом просторную, по-старинному, лестничную клетку. —

Нет, спрятаться негде, сбежать невозможно.» — и двинулся к своей двери.

– Почему вы хромаете?

Еще один наблюдательный! Петр Романович — не в первый и, должно быть, не в последний раз — объяснил.

– Валерий Витальевич, вы подтвердили алиби Варвары?

– Я. — Ангелевич достал из кармана пиджака «паркер» и принялся вертеть, перебирать блестящую штучку длинными пальцами. — А что? Вы подозреваете девочку в убийстве Подземельного?

Оба собеседника коротко рассмеялись.

– Вы встретили Варю у отца?

– У какого отца?

– У ее, у какого.

– Это вам кто сказал?

– Варя, вечером: что едет к отцу, вашему приятелю.

– Так оно и было. — Ангелевич с угрюмой пытливостью вгляделся в лицо соседа. — У вас с ней такие короткие отношения?

– Пока нет, — отрезал Петр с невольным вызовом в тоне: такие вот отношения, с нервическим подтекстом, установились у соседей с незапамятных времен. По замысловатой ассоциации вдруг вспомнилось: — Между прочим, за день до смерти покойник интересовался судьбой вашей жены.