Солнце любви
Шрифт:
Поистине «ужас тронул волосы» на голове. Такие же розы цвели сегодня на столе у Острогорских, их выращивает тесть в дачной теплице. Но какая тут связь?.. И качалка! Кто-то — только что! — «завел» качалку? Она почти пришла в равновесие. совсем остановилась. Может, мерещится после того сна, может, медик подсыпал в свой чертов спирт какое-то психотропное вещество, наркотик? Но он пил из той же фляжки!
Петр Романович подскочил к комоду, дотронулся до живых тугих бутонов. Цветы натуральные, стоят в натуральной воде. «Ну понятно, уходя к дяде, я забыл запереть дверь на галерейку. Кто-то принес и. преподнес
Но он опоздал, во дворе стремительно развернулась «синяя птица» и унеслась в черный тоннель, лишь прощальный взмах руки из бокового окошечка остался на память.
Петр Романович пошел бродить по бульварам, как в те ночи, когда его настигала бессонница. Давно полюбил он эти одинокие странствия, и Бог берег: шпана не трогала, и «ночные красавицы» не слишком одолевали, может быть опытно предчувствуя отвращение его, даже ненависть к «этим тварям». Однако сегодня не обошлось без «искушений», какое-то вымороченное создание на высоченных каблуках пристало (и не сразу отстало) на Рождественском. А когда он вернулся, то обнаружил перед дверью своей квартиры труп.
4
– Во дворе под фонарем я взглянул на часы: двенадцать.
– Какие-нибудь окна в доме светились, не помните?
– Кажется, да. Но я обратил внимание только на свой этаж, четвертый — там было темно.
– По какой причине обратили внимание?
– Да ни по какой, машинально.
(Петр Романович высматривал, дома ли новая соседка, но зачем засорять допрос не идущими к делу подробностями?)
– В переулке, во дворе никого не встретили?
– Было уже поздно. пусто. Но когда я подошел к тоннелю, кто-то свернул в Копьевский переулок.
– Можете описать?
– Мужчина, как будто худой и высокий, в темном костюме. Лица я не видел.
– Что-нибудь еще? Вспомните.
Петр Романович пожал плечами.
Укол страха — вот что ощутил он, словно увидел призрак (тот, из сна) и нырнул в тоннель. Ну, не описывать же казенному лицу фрейдистские фантазии и неврозы.
– Больше ничего по этому поводу не могу сказать.
– Хорошо. Дальше.
– Вошел в подъезд и между первым и вторым этажами услышал крик. Такой крик.
– Какой — громкий?
– Дикий, жуткий. И еще чей-то голос, слов не разобрал, бормотанье.
– Вы уверены, что не умирающего?
– По-моему, голоса резонировали как-то одновременно. Но на втором и третьем этажах мне никто не попался, а на четвертом лежал он.
– Опишите.
– Ничком, лица не видно, из-под головы вытекала струйка крови.
– Жертве нанесено три удара по темени.
– Бутылкой?
– Искомый предмет, похоже, прямоугольный. Его поразили углом, не острым, края раны слегка закруглены. Точнее наш эксперт пока не смог определить. Падение ускорило конец — кровоизлияние в мозг.
– Никаких таких предметов на площадке не было. И никого не было.
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите.
–
Я говорю правду. Когда я наклонился к Ивану Ильичу, то услышал снизу: «Что случилось?» По лестнице взбежал мой двоюродный брат Ипполит Остроградский.– У него алиби. — Следователь вздохнул. — Пенсионеры Самоваровы с третьего этажа видели, как он поднимается. Кстати, он тоже слышал крик, еще со двора. Утверждает, будто пришел за книгой. В двенадцать ночи!
– Возможно, это предлог, неуклюжий, потому и правдивый. Тут девочка поселилась в их квартире, похоже, Поль увлекся.
– Ваши дальнейшие действия.
– Дверь в квартиру Подземельного была заперта, мы подергали ручку, позвонили, потом к Острогорским, к Игорю — еще один сосед, Ямщиков — тоже безрезультатно. Я открыл свою квартиру и связался по телефону с милицией.
– Вы прикрывали за собой дверь, когда звонили?
– Ни на секунду. Из прихожей мне все время была видна площадка и начало лестницы. Ну, мы с Полем сообразили, что преступник не мог же испариться, и были настороже.
– Соседи снизу, вышедшие на крик, подтверждают: по лестнице никто не спускался.
– Да, я попросил старика Самоварова покараулить, пока мы с Полем через мою квартиру прошли на галерейку: все балконные двери были заперты. И моя в том числе.
– Вы лично убедились?
– Лично. Я сразу подумал о галерейке: с нее легко спуститься по пожарной лестнице.
– Никто в переулок не спускался — ни с четвертого этажа, ни с третьего. Мы проверили: все заперто, защелкнуть шпингалеты снаружи нет никакой возможности. Люк на крышу в вашем подъезде замурован. А жильцов с первого и второго этажей вы сами исключаете.
– Да, спрятаться в своей квартире на моих глазах было невозможно. Но на третьем этаже.
– Все жильцы на дачах, кроме Самоваровых и Ангелевича. Алиби которого подтверждено. Так же как и у Варвары Голубкиной. Подозревать пенсионеров нет оснований.
– Они очень старые и плохо видят. Я вот что подумал. Пока мы с Полем осматривали галерейку — вдруг кто-то выскользнул от Подземельного (замок же автоматический) и сбежал, а старики отвлеклись, пропустили.
– Вы что, не видели тут целую ораву — с первого и второго этажей?
– Может, они позже вышли.
– Вовремя. Семеро жильцов, включая Самоваровых, засвидетельствовали: после крика никто по лестнице не спускался. С галерей этих самых — тоже. Боюсь, вам придется пересмотреть свои показания.
– Вы намекаете, будто я убил соседа?
– За вас свидетельствует Ипполит: он якобы видел со двора, как вы входили в подъезд. Через секунды раздался крик. По его рассказу, вы бы просто не успели расправиться с Подземельным.
– Господи, расправиться! За что? Абсурд.
– А что у вас призраки сквозь запертые двери и окна проходят — не абсурд?
– По-вашему, я лгу? Выдумываю?
– Как человек разумный и образованный, вы б выдумали что- нибудь поскладнее. Но никто не застрахован от ошибок.
Петр Романович задумался.
– Какое время смерти установил судмедэксперт?
– Ваше — двенадцать часов.
– С такой точностью?
– По состоянию тела — плюс, минус двадцать минут, не больше. Но за эти минуты можно спрятаться, вообще сбежать. Например, вы видели, как кто- то свернул в переулок.