Солнце любви

– По пьяному делу? — предложил адвокат. — Погоди, труп исследуют.

– Да, но никаких следов пьянки в квартире нет.

– Если пили в подъезде?

– Рядом с собственной дверью? Нелепость, медик не бомж. Кстати, фляжка его, полная, обнаружена на кухне. В общем, картина примерно такая. У Подземельного кто-то был. Первый удар (или два) нанесен в прихожей, там беспорядок. Но хозяин сумел вырваться на площадку, где его и добили.

– Вот и славно, — одобрил адвокат. — Ты уж никак ни при чем. А как с отпечатками пальцев?

– Никаких посторонних, только самого хозяина.

– Да, это не «пьяный» эпизод.

Прозвенел звонок, явился Ипполит.

– А, наш главный свидетель защиты, — пробурчал отец. — В кое-то веки оказался вовремя на месте.

– На месте преступления? — уточнил Поль безмятежно. — Я всегда вовремя, — и добавил страшным шепотом: — Ангелевич убил Подземельного.

– Что ты плетешь?

– Символично звучит, а? Перекличка фамилий: ангел — существо из-под земли.

– Поль!

– Другой вариант — «Смерть Ивана Ильича».

– Иди-ка проспись.

– Яволь!

– И я пошел, тяжелый день сегодня предстоит.

Едва Петр Романович успел захлопнуть за ними входную дверь — опять звонок, Ипполит, шепот:

– Хочу, чтоб ты, Романыч, знал: я тебя не видел.

– Где?

– Я не видел, как ты входил ночью в подъезд.

– Так зачем соврал?

– Непонятно? Теперь ты мой вечный должник.

– Нет уж, лучше я следователю скажу.

– Ты что? — испугался Поль. — Меня отец убьет.

– Вы с ним сговорились?

– Это мой собственный секрет.

– Вот что, секретохранитель. У меня в маленькой комнате стоит букет чайных роз.

– Ну?

– Не ты их тайком принес?

– Я? Тебе? — кузен захохотал. — Розы? — хохот пронесся вместе с ним вниз по лестнице, отражаясь от старых стен и эхом усиливаясь.

6

Петр Романович вышел на галерейку, дверь справа закрыта (и ночью была закрыта, лично проверил). Непривычная рань рассвета, солнце только-только встало, в свежей радужной дымке Москва вообразилась спящей красавицей (понятно, откуда такие аналогии — от двери справа), красавицей, чей покой охраняет день субботний, сравнительно тихий.

Однако — легкий лязг, стеклянная дверь приоткрылась, проблистав лучами-отраженьями; выскочила Варенька.

– Петр Романович, что случилось?

– Странно, как наше знакомство сопровождается катастрофами: на этот раз — убийство.

– Да я знаю! Но. кто он такой? Вообще — за что?

– На первый вопрос я могу ответить, на второй — нет. Медик со «скорой», лукавый, пронырливый, но, мне казалось. Безобидный. Впрочем, пьющий человек бывает непредсказуем. По-житейски рассуждая: любой, напившись, может отмочить штуку.

– Ненавижу пьяниц. Вы ведь не пьете?

– Потребляю, но не злоупотребляю. Или вы намекаете, что я его по пьянке.

– Разве вас подозревают?

Петр Романович пожал плечами.

– Ну, за неимением лучшего, точнее, худшего. — Ему захотелось рассказать ей обо всем. — Когда ночью я вошел в подъезд, то услышал предсмертный крик и как будто еще чей-то голос.

– Голос убийцы?

– Так мне показалось. Но он не смог исчезнуть бесследно, все ходы- выходы были сразу перекрыты.

– Так что же произошло?

– Единственное объяснение, к которому склоняется следователь: моя слуховая галлюцинация. Иначе — кроме меня, подозревать некого.

– На самом деле галлюцинация?

– Кого интересует истина!

– Вы же философ.

– Доктор философии. Философом меня Поль прозвал, иронически.

– Иронически? А в чем разница?

– Стопроцентный «любомудр» создает свою собственную мировоззренческую систему, я же придерживаюсь традиционного православия.

– А зачем пошли на философский?

– Молодой был, что называется, пытливый. Потом мои взгляды переменились, я увлекся другим предметом.

– Чем?

– Теологией. то есть богословием.

– Почему переменились?

– По жизни. — Петр Романович поморщился: что за неуместная исповедь! — Впрочем, это неинтересно.

– Интересно.

– Произошло убийство.

– Да, ужас какой-то! (Она не поняла, и слава Богу!) Вот увидите, менты не найдут и искать не будут. Главное — не позволяйте все свалить на вас.

– Вы подбиваете меня заняться частным расследованием?

– Да ну, делать вам больше нечего.

– Правильно, пальцем не шевельну. Хотя, — процедил философ сквозь зубы, — я их ненавижу.

– Кого?

– Вы — пьяниц, я — убийц.

– Ну понятно, кто их любит.

– Варя, я задам вам глупый вопрос, но для меня очень важный.

– Как я к вам отношусь, да?

Нет, какая самоупоенность! Привыкла красавица, что все у ее ног пресмыкаются. Петр Романович улыбнулся, любуясь маленькими ножками в золотисто-пестрых лаптях.

– Это, конечно, очень важно, но. — вдруг он почувствовал настоящее волнение. — А как вы ко мне относитесь?

– Сказать вам? Сказать?

– Сделайте милость.

– Я вас полюбила. Честно!

Так не бывает, тут какая-то хитрость. розыгрыш (или заговор), но в первые секунды философ испытал никогда не испытанное в жизни блаженство. О, соле мио — солнце мое! Он смотрел, не отрываясь, в пылающее лицо и едва слышал, что говорила она сбивчиво, не в такт прерывистому дыханию:

– Это нечаянно, против воли, я не хотела, но как только я вас увидела, все время о вас думаю.

– Тогда, во время катастрофы? — уточнил он просто так, чтоб вступить в дуэт.

– Нет, раньше! Помните, на той неделе во дворе, помните? Вы с Валерой так церемонно и молча раскланялись, как загадочный рыцарь.

– Рыцарь? — удивился философ. — Не помню, неважно. То есть вас не помню, я вас не видел.

– Как? — ахнула Варенька. — Как не видели?

– Я бываю рассеянный, но это неважно. Нет, так нельзя, — Петр Романович начинал потихоньку приходить в себя, осваиваясь в новом мире, с новым солнцем. — Вы меня прямо сокрушили, играете не по правилам, надо постепенно завоевать.