Солнце слепых

Когда первые лучи света косо упали на землю, Федору стало до того грустно, что он почувствовал, что умирает. Ему стало все равно. Ничто не удерживало его на земле. Он лег на нее (она была холодная) и понял, что земля, только одна земля удерживает его на себе. Свет разливался по земле все сильнее, Федор чувствовал смертельную усталость. Он выдрал с корнем какое-то растение, посмотрел на него, отбросил в сторону и побрел в общагу. Упал на койку и отсыпался ровно двое суток. Когда он проснулся - он проснулся другим человеком, все в нем словно замерло, и это замершее напоминало бумагу, которую весной сдирают с окон. Но когда он открыл глаза и взглянул на мир, тот не показался ему таким весенним и наполненным радостными ожиданиями, каким казался всего полтора месяца назад.

Федор долго не находил себе места. Часто в самый неподходящий момент замирал, отрешенно глядя в точку, не видя и не слыша ничего. Больше месяца никакие занятия не шли ему впрок. Он ничего не мог запомнить, усвоить, благо, не наступило время коллоквиумов и зачетов. Только ближе к середине семестра он спохватился и взялся за ум. Пришлось все свободное время «нагонять». «Как бы не пришлось мне гнаться за собой всю мою жизнь?
– подумал он в смятении.
– Ведь что упустишь, того не вернешь».

Фелицаты не было нигде, но он все еще подспудно верил, что найдет ее, хотя и гнал из себя эту надежду. Как-то, когда им овладел приступ овладения «пиратской» литературой, ему в библиотеке попались гравюры Гюстава Доре, и он стал просматривать их. Когда он увидел гравюру «Иисус Христос и Самарянка», то даже вздрогнул. Федора поразил даже не сам Христос, в котором Доре и впрямь удалось передать нечто божественное, а Самарянка с кувшином. Свободные одежды только подчеркивали неземную красоту ее удивительно притягательной плоти. Она задумчиво внимала Господу, и во взоре ее Федор увидел то же, что и в глазах Фелицаты: знание тайны. И при всем при том, только Он один, наверное, не обращал внимания на то, как она по-женски хороша! Фелицата, где же ты? Где?! Федор был в отчаянии, так как понял, что его в Фелицате притягивало не только ее знание тайны, но и таинственная, непознанная никем плоть.

Глава 25

Изабелла

Дерейкин и Челышев учились на одном потоке, больше полутора лет никак не общаясь друг с другом. Борис был старше Федора года на три, и у него был свой круг друзей. В том кругу Бориса уважали - и за знания, и за характер, и за нерусскую резкую красоту. Сошелся с ним ближе Федор на Новый год на втором курсе. Все началось с недоразумения.

В спортивный зал Федор пришел уже в разгар танцулек. Толком не разглядев, он подхватил на танец совсем молоденькую девчушку (лет тринадцать - страшно браться за такую!), из зеленых, которые отираются бог весть зачем вдоль стен и с которыми потом не оберешься хлопот. Во время танца от их тоненьких, как у птенчика, косточек, заходит такая зеленая тоска, что сводит скулы, как от кислых яблок. Она, конечно, хорошенькая, волос отливает синевой, глазища, ножки, туфельки классные, все такое, но куда ее, хорошенькую, положишь?

Под первые такты фокстрота Федор положил руку девчушке чуть ниже поясницы, не без удовольствия ощутив гибкость ее стана. Однако тут же поднял руку выше и загасил свой энтузиазм. Во время танца он пристрелялся к пухленькой Соньке с третьего курса и готов уже был распрощаться с «хорошенькой» навеки не навеки, а хотя бы годика на два, как вдруг почувствовал на своем плече руку. Федор скинул руку и широко улыбнулся Борису, дозволившему себе нетактичность. Широкая улыбка у Федора не предвещала ничего доброго. Обычно он просто смеялся или хохотал. А по-доброму смотрел только на обидчиков, ожидая, что те, гляди, передумают и принесут извинения. С изящным поклоном, приподняв край шляпы, и учтиво до зубовной боли: «Сударь, я поступил так вовсе не из желания искать с вами ссоры. Приношу свои глубочайшие извинения, милорд!» И тут же, протягивая две кружки с жигулевским пивом: «Вот вам моя рука, в ней кубок с благороднейшим напитком. Не соблаговолите ли, милостивый государь, распить его со мной в знак мира и согласия?»

Приносить извинения Челышев, похоже, не собирался. Чего ему надо?

– Ты, почему обнимал ее так?
– строго спросил он.

Федор всего ожидал, но тут опешил.

– Как?
– у него прошла вспыхнувшая злость.

– Да так, как обнимают баб на сеновале!

Дерейкину стало смешно:

– Их разве можно обнимать как-то по-другому?

– Это моя сестра, и ей всего пятнадцать лет!

– Это я понял, что ей пятнадцать лет. Я вообще подумал, тринадцать. Забирай свою сестру в целости и сохранности. Извини, если что не так.

Извинение, хоть без «милордов» и «милостивых государей», было принято. «Черт, извиняться-то не я должен был, а он!» - Федор рассмеялся.

– Пойдем пивка вмажем, Борис!
– предложил он.

Борис согласился.

– Изабелла, пошли с нами, - он взял сестру за руку.

– Изабелла? Редкое имя, - сказал Федор.

– Оно редко подходит кому, - девчушка хитро подмигнула Дерейкину, и он с удивлением увидел в ее выразительных глазах страсть.

Они направились в буфет, и Федор то и дело поглядывал на Изабеллу в надежде увидеть еще раз огонек в ее глазах. «Надо же, зацепила, - подумал он.
– Изабелла, и придумывать нечего».

– Учится?
– спросил он у Бориса, кивая на сестру.

– Учится, - в один голос ответили брат и сестра и все трое рассмеялись.

– На первом курсе универа, - добавила Изабелла. Голос у нее был ниже, чем думалось, глядя на ее тонкие черты лица и хрупкую фигуру.

– В пятнадцать лет? А я не рискнул поступать в универ, - простодушно сказал Федор.

– А я не забоялась и поступила, - в тон ему сказала девушка и посмотрела на него чуть насмешливо, но и как на своего.

– Белла, ты - воду?
– спросил Челышев.

Он пошел к буфету. Федор с Изабеллой уселись за столик.

– Ты тот самый Дерейкин?

Федор удивился - о нем уже говорят «тот самый»?

– Тот самый, - засмеялся он.
– А что за «самый»?

– Боксер, второе место по Союзу? О тебе девчата несколько раз трепались. Будто бы тебе звание чемпиона прочат.

– Прочить можно что угодно, - усмехнулся Федор.
– Ничего такого радостного в этом нет. Подумаешь, чемпион! Ни один чемпион не напишет, например, так:

«В густой траве пропадешь с головой.

В тихий дом войдешь, не стучась...

Обнимет рукой, оплетет косой

И, статная, скажет: - Здравствуй, князь»

– Есенин?

– Блок.

– На Есенина похоже.

– Ты на маму похожа или мама на тебя?

– Я на маму.

– Вот. Блок ни на кого не похож.

– Я Блока мало читала.

– Какие твои годы!
– засмеялся Дерейкин.

– Ты страдаешь по ком-то?

– С чего ты взяла?
– вздрогнул Федор.

– С тебя!
– засмеялась Изабелла.

– Смеетесь?
– Челышев принес пиво и воду с пирожным.

– Изабелла - редкое имя, - сказал Федор, - красивое. Женщина с таким именем обязательно должна быть красавицей. У меня была знакомая, Изабелла.

– Испанка?
– Борис подмигнул Дерейкину.
– Хорошее пиво.

– Испанка, - Федор посмотрел на Челышева.
– А ты почем знаешь?

– Она тоже испанка, - Борис кивнул на сестру.

– Ты хочешь сказать, что и ты испанец?

– Ну что, потанцуем?
– Борис отер губы.
– Я туда, вон в уголку скучает девушка моей мечты, а вы как хотите.