Солнце слепых

– Помните, Рамон Карлович, вы спросил, не был ли я знаком с Монтенем? Вы знаете - был. Хотите, расскажу, как познакомился с ним на водах в Лукке, где врачи славились тем, что давали больным самые противоречивые указания по методам лечения? Когда я впервые увидел его, то подумал, что у него, как у всякого француза, жало во всем - во взгляде, в слове, в шпаге.

Федор только что еще раз прочел «Опыты» Монтеня и решил, что Рамон Карлович прав, два таких человека, как Дрейк и Монтень, не могли не познакомиться друг с другом. И лучше всего - на водах в Италии. Почему бы и не встретиться им там?

– Мы случайно оказались рядом, разговорились о камнях в почках, об испорченном в путешествиях желудке, сошлись и провели два вечера, наполненных запоминающейся беседой, о которой, однако, оба предпочли в дальнейшем умолчать - Дрейк в своих устных рассказах и Монтень в тех же «Опытах». К сожалению, я не о всем могу рассказать вам. Это тайна великая еси, - небрежно бросил он, вызвав одобрительную улыбку Рамона Карловича.

Через минуту Федора «понесло». Конечно же, это был пересказ, но какой! Федор сам не предполагал, что так много запомнит из Монтеня того, что нашло отклик в его душе. И он не только запомнил, но и добавил его собой. Перед взором Феди была стена, увитая виноградом, источник минеральной воды, каменный стол, скамья, господин, лицо которого предполагало ироничный ум, а одежда - приличный достаток.

– Не для того ли и предпринимаются путешествия, чтобы, в конце концов, вернуться домой?
– так начал Федор, подняв, как японец, бровь.
– Что такое дом - понимаешь не покидая, а возвращаясь в него. Но иногда в путешествиях находишь такое, чего никогда не встретишь дома.

– Аллигатора, например, - прыснула Изабелла и тоже сыграла бровью. Федор кивнул ей с улыбкой и продолжил под переглядывание родителей:

– Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье?
– обратился ко мне господин с кружкой.

Радушный широкий жест приглашал к разговору. У кружки был причудливый, повторяющий нос господина, длинный с горбинкой носик. Я едва сдержал улыбку. У кружки не хватало только усов. У господина был пытливый взгляд, лоб высокий, с залысинами. Вообще он имел вид незаурядного человека. Переносица была отмечена индивидуальным знаком: треугольником, вершиной вниз. Я никак не мог вспомнить, что бы это могло значить по законам физиономистики. Небольшой рот, с хорошо обозначенной, выпяченной чуть-чуть вперед нижней губой, говорил о том, что его владелец балагур и гурман, большой любитель поговорить за хорошим вином и доброй закуской.

– Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье?
– повторил он вопрос.

– Все равно, что ловить ускользающую любовь, - откликнулся я, толком не успев продумать ответ.

– Да? Вас интересует любовь? По вам этого не скажешь.

– Почему же, позвольте узнать?
– полюбопытствовал я.
– Я вроде еще молод и обеспечен, и в амурах могу позволить себе невинную шалость.

– Позволить - да, но не ловить. Из ваших рук вряд ли что выскочит.

Я, признаться, с любопытством посмотрел на свои руки.

– Вот никогда так не думал.

– Потому и не думали. У кого такие руки, тот не думает. Незачем.

Мне невольно бросились в глаза его изнеженные руки с тонкими длинными пальцами.

– А вы много думаете?
– не совсем тактично спросил я. Однако господин не оскорбился, что говорило о большом миролюбии его характера.

– Простите.

– Много, - просто ответил он.
– Я Мишель Монтень. Слышали обо мне?

– Да, вы, кажется, мэр какого-то города?
– разумеется, я знал о нем.

Монтень помолчал с минуту.

– Да-да, мэр города Бордо, это на Гаронне.

– Я принадлежу тоже к известному роду, - сказал я, чтобы как-то продолжить беседу. Должен признаться, меня ошеломила эта новость - сам Мишель Монтень! Я, конечно, знал о нем все, ценил и ценю его по сию пору гораздо больше всех остальных мыслителей планеты.
– Мое имя носит известный род в Англии. Но я не хотел бы сейчас называть себя. Я обещаю вам раскрыть свое имя, когда мы покинем это место. Я слышал, вы родом из купеческой семьи?
– поинтересовался я, и опять понял, что поступил нетактично. Мне не всегда хватало французской виртуозности в ведении беседы.

– О, очень дальний, - слегка стушевался Монтень. Ему было немного не по себе и от невольной лжи, и от необходимости вспоминать, что он происходит из купеческой семьи.
– Настолько дальний, что быть или не быть членом ее - уже и безразлично.

Чтобы как-то сгладить неловкость, я сказал:

– «Быть или не быть?» - не кажется ли вам, что это прекрасная фраза для трагедии?

– Чтобы быть, надо есть, - заметил Монтень.
– Пойдемте перекусим, тут есть одно чудненькое местечко. Блинная! (Федор не выдержал и захохотал. За ним засмеялись все).

– Ваша фраза больше подходит для комедии.

Монтень довольно рассмеялся.

– В комедии подчас больше смысла. Пойдемте! Стоит мне только подумать о вине или еде, как тут же начинает сосать!

За хорошим обедом, мы, как и положено двум умудренным мужам, повели беседу не о еде с выпивкой и связанных с ними гастрите и почечных камнях, а о власти и государстве, монархе и толпе.

– Нет ничего презреннее, нежели мнение толпы, - убежденно заявил он, одобрительно кивая третьей бутылке отменного вина. (Такой же вот, - Федор указал на бутылку перед ним.)

– Да, вещь не постыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа, - согласился я.

– С вами мне нечего опасаться, вы не побежите в Коллегию. Должен вам признаться: я не верю в истинность законов Моисея.

– Тем не менее, мне как-то рукоплескала огромная толпа, - произнес я и понял, что передернул что-то в разговоре. Мне явно не хватало цепкости его ума.
– Я имел в виду мое триумфальное возвращение в Лондон.

– Сочувствую вам, - ограничился Монтень скупым замечанием.

После этого на короткое время наш разговор неожиданно принял резкую форму - не из-за каких-то взаимных обид или недоразумений, а из-за разного понимания мира. Ведь когда твердая земля, нужны острые лопаты. Это случилось после очередного моего замечания, которому я не придал особого смысла:

– Мы все гости в этом мире, а ведем себя нагло, как невежественные хозяева, - сказал я.
– Мы забыли, а может, и не думали никогда, что у мира хозяин уже есть.

– Он не хозяин, - заметил Монтень.
– Он допустил к управлению хозяйством нас, людей.