Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

Цуйцуй, проведя весь день в слезах и хлопотах, к этому времени уже выбилась из сил и задремала, прислонившись головой к стенке гроба. Двое работников и кавалерист, поев и осушив по две чарки вина, с новыми силами загорланили похоронные песни. Цуйцуй проснулась, вспомнила, что дедушка умер, и вновь тихонько заплакала.

— Цуйцуй, Цуйцуй, не плачь, он умер, слезами его не вернешь!

Вслед за этим лысый Чэнь Сысы рассказал историю о рыдающей невесте, приправленную парой-тройкой крепких словечек, над которыми продолжительно хохотали оба работника. Снаружи залаял рыжий пес, Цуйцуй открыла дверь и вышла постоять на воздухе, прислушиваясь к стрекоту насекомых. Луна была прекрасна, на небе сияли крупные звезды, кругом стояла ласковая тишина.

«Неужели это правда? — думала Цуйцуй. — Неужели дедушка и вправду умер?»

Поняв, что девочке тоскливо, кавалерист Ян тоже вышел из дома — присмотреть за ней. Вдруг в золе еще тлеет огонь, хоть его и не видно; вдруг она осознает, что деда больше нет, да и спрыгнет с утеса или повесится, чтобы уйти вслед за ним, такое ведь может быть! Видя, что она оцепенела и не спешит возвращаться, он кашлянул и сказал:

— Цуйцуй, роса выпала, тебе не холодно?

— Не холодно.

— Такая славная погода!

С неба упала яркая звезда. Цуйцуй тихонько вскрикнула.

Тут же еще одна раскроила небосвод. На другом берегу реки заухала сова.

— Цуйцуй, — мягко сказал кавалерист, став рядом с девочкой, — иди в дом, поспи, не нужно сейчас ни о чем думать.

Цуйцуй молча вернулась к дедушкиному гробу и, присев на пол, вновь заплакала. Бдевшие в доме работники уже уснули.

Кавалерист Ян едва слышно произнес:

— Не нужно, не нужно плакать! Дедушке тоже сейчас тяжело, а у тебя глаза распухнут, горло осипнет, что в том хорошего? Послушай, я знаю, о чем дедушка волновался. Я все улажу, не подведу деда. Сделаю все, что смогу, чтобы эту переправу взял человек, который нравился дедушке и нравится тебе. А если не выйдет как задумано, я хоть и старый, но как возьму серп да как посчитаюсь с ними… Цуйцуй, не плачь, я с тобой!..

Вдалеке заголосил петух, и старый даос на кровати невнятно пробормотал:

— Рассвело? Утречко!

21

Ранним утром из города пришли помощники с тросами и веревками.

Гроб старого паромщика, струганный из белой древесины, подняли шесть человек и понесли закапывать на склон горы позади пагоды. Шуньшунь, Цуйцуй, кавалерист, старый даос и рыжий пес шли следом. Когда они дошли до заранее выкопанной квадратной ямы, даос, по заведенному обычаю, спрыгнул вниз, разложил по углам и в центре могилы зерна киновари и риса и сжег ритуальные деньги. Выбравшись, он велел тем, кто нее гроб, закапывать его. Онемевшая от горя Цуйцуй, оплакивая деда без слез, упала на крышку гроба и отказывалась вставать. Только когда кавалерист насильно оттащил ее, гроб опустили в яму, потянули за веревки, выравнивая по сторонам света, и засыпали свежей землей. Цуйцуй сидела рядом и плакала. Даос заторопился обратно в город, чтобы провести другую похоронную церемонию. Управляющий пристанью доверил все дела старому кавалеристу и тоже ушел. Все, кто пришел помочь, умыли руки на берегу реки; у всех были свои дела, да и обстоятельства этой семьи не позволяли больше пользоваться ее гостеприимством и утруждать хозяев, так что ушли и они. У Бисицзюй осталось всего три человека: Цуйцуй, кавалерист Ян и лысый Чэнь Сысы, направленный семьей Шуньшуня заниматься паромом. Рыжий пес, который получил от лысого камнем, не был рад его присутствию и негромко рычал.

Ближе к вечеру Цуйцуй с кавалеристом решили, что тот сходит в город, отведет лошадей в гарнизон, а потом вернется к реке побыть с ней. Когда он вновь был у переправы, лысый Чэнь Сысы уже ушел.

Цуйцуй и пес по-прежнему занимались паромом, а кавалерист сидел на утесе и хриплым голосом пел песни.

Через три дня Шуньшунь пришел к ней и позвал жить к себе домой, однако Цуйцуй не хотела уезжать в город, а хотела остаться присматривать за дедовой могилой. Она попросила его лишь сходить в городской ямэнь замолвить слово, чтобы кавалеристу Яну позволили остаться с ней на какое-то время. Шуньшунь согласился и ушел.

Кавалеристу было чуть за пятьдесят, и он был куда более талантливым рассказчиком, чем дедушка Цуйцуй. К тому же он ко всему относился ответственно, работу выполнял аккуратно и старательно. Когда он поселился с Цуйцуй, у той как будто вместо деда появился дядя. Когда путники спрашивали о деде и вспоминали о нем, ей было горько и безотрадно, особенно в сумерки. Но со временем тоска утихла. Вечерами они вдвоем усаживались на утесе и беседовали о жизни несчастного паромщика, что лежал сейчас в сырой земле, о том, чего Цуйцуй раньше не знала, и она проникалась к деду еще большей теплотой. Говорили и об отце Цуйцуй, который хотел и любви, и воинской славы, о том, как его мундир бравого солдата зеленознаменного войска волновал девичьи сердца. Говорили и о матери Цуйцуй, о том, как она превосходно пела и как известны ее песни были в то время.

Времена меняются, и следом само собой меняется все остальное. Император — и тот больше не восседает на престоле, что уж говорить о простом народе! Кавалерист Ян вспоминал старые добрые времена, когда работал конюхом и привел к реке лошадь, чтобы спеть для матери Цуйцуй, но та не приняла его ухаживаний, и он до сих пор одинок, так одинок, что опереться может лишь на гору, а довериться только себе самому; говоря так, он горько усмехался.

Два дня подряд они с наступлением сумерек разговаривали о деде и о его семье. Беседа коснулась и событий, предшествовавших смерти деда, и Цуйцуй узнала то, о чем дед ей не рассказывал. О песнях Эрлао, о смерти старшего сына Шуньшуня, о том, как люди из крепости заманивали Эрлао приданым — мельницей, о том, что Эрлао, не добившись расположения Цуйцуй, помня о смерти брата и понукаемый семьей взять мельницу, в сердцах пустился в плавание вниз по реке; о внезапной холодности Шуньшуня к деду, о том, как смерть деда была связана с Цуйцуй… Она поняла все, чего раньше не понимала, и проплакала всю ночь.

Миновал седьмой день со смерти лодочника [158] . Шуньшунь прислал за кавалеристом: он хотел поговорить с ним о судьбе Цуйцуй. Он предлагал, чтобы Цуйцуй переехала к нему в дом и вышла замуж за Эрлао. А поскольку сам Эрлао был в Чэньчжоу, он говорил не о замужестве, а только о переезде, в надежде, что Эрлао, вернувшись, о свадьбе скажет ей сам. Кавалерист же считал, что говорить об этом нужно с Цуйцуй. Пересказав ей предложения Шуньшуня, он на правах старшего решил, что переезд в дом чужого человека плохо скажется на ее добром имени; лучше остаться у реки и ждать, когда вернется Эрлао, а там уж смотреть, что он скажет.

158

На седьмой день после ухода покойного ему приносили жертвы как духу-предку.

На том и порешили. Кавалерист считал, что Эрлао скоро вернется, и теперь занимался тем, что поставлял лошадей в гарнизон и составлял компанию Цуйцуй. Так проходил день за днем.

Белая пагода у речки, выстроенная в геомантическом соответствии с расположением Чадуна, обрушилась, и нельзя было не отстроить ее заново. Кроме тех денег, что выделил гарнизон, таможня и торговый люд, стали присылать конверты с какой-никакой денежкой из разных крепостей. Чтобы возведенная пагода принадлежала всем, следовало дать каждому возможность внести свою лепту, умножив тем самым свою добродетель и обеспечив себе благоденствие. Поэтому на лодку поставили два больших бамбуковых коленца, в которых пропилили отверстия, чтобы те, кто переправляется, могли свободно кинуть туда монетку. Когда сосуд наполнялся, кавалерист относил его городским властям и возвращался с другим. Увидев, что старого паромщика нет, а волосы Цуйцуй пронзила нить седины, путники понимали, что старик выполнил свой долг и покоится в могиле, и, сочувственно поглядывая на Цуйцуй, бросали деньги в бамбуковые копилки. «Небо оберегает тебя, умершие уходят на запад, оставшиеся вечно пребывают в мире.» Цуйцуй понимала, почему люди жертвуют деньги, и на душе ее становилась горько, она отворачивалась и занималась паромом.

Наступила зима, и белую пагоду возвели заново. Но тот парень, что распевал под луной и заставлял душу Цуйцуй парить во сне на волнах своей песни, так и не вернулся в Чадун.

…………

Может быть, он никогда не вернется, а может быть, вернется завтра.

1933–1934

АВТОБИОГРАФИЯ ГЛАВЫ 1–4

перевод М. Ю. Кузнецовой

МЕСТО, ГДЕ Я ВЫРОС

Я взял в руки кисть, чтобы написать о двадцати годах моей жизни, проведенных в краях, где я вырос: о людях, которых встречал, о звуках, которые слышал, о запахах, которые ощущал, — словом, рассказать о подлинном воспитании жизнью, которое я там получил. Когда я первый раз упомянул удаленный пограничный городок, где вырос, я действительно не знал, с чего начать. Пользуясь привычным для жителей этого городка оборотом речи, должен сказать, что это странное место! Двести лет назад, когда маньчжуры правили Китаем, они, решив силой оружия подчинить себе остатки народности мяо, отправили туда солдат для охраны границ и освоения земель — так в этом районе появились крепостные сооружения и поселенцы. Процесс освоения «странного места» и сопровождавшие колонизацию исторические события отражены в «Описании обороны мяо» [159] , но это лишь сухой официальный документ. Я же хочу рассказать о городке, с которым я когда-то познакомил читателей в одной из своих книг. Хотя это всего лишь набросок, тем не менее все картины той местности запечатлелись в моей памяти, как живые, словно их можно потрогать руками.

159

«Описание обороны мяо», автор — Янь Жуюй (1759–1826), сочинение на 22 свитках, содержащих подробные сведения о населенных пунктах, защитных сооружениях, способах ведения хозяйства, нравах и обычаях представителей народности мяо, населявших западную часть провинции Хунань и северо-восточную часть провинции Гуйчжоу.