Сотник

Виллу — скорее пустой дом, обнесенный стеной из битой глины — мне выделил принц Мустафа, а не Шуджа. Когда я закричал, что знаю, как найти драгоценности, думал, что пришел мой последний час, и воспользовался крайним средством. И, как выяснилось, немного поторопился. Загремели выстрелы, пули засвистели над головами гильзаев — не на поражение, а как предупредительные, — в игру вступил тот, кто меня пригласил в Бела-Хуссар. Принц Шуджа быстро оценил как возможную угрозу, так и желание сводного брата окончательно не обострять.

— Стоять! — рявкнул он своим людям. Страшные ножи опустились, не причинив мне вреда.

Я бы назвал появление баракзаев Махмуда классическим термином «кавалерия из-за холмов», но, когда все успокоилось, противники сумели, не пролив крови, договориться, пришло время «отвечать за базар». Принц Шуджа сообщил сводному брату, о чем я имел неосторожность крикнуть во всеуслышание.

— Это правда, посланец сипахсалара Платова? — строго спросил меня Махмуд.

Довольно глупо было бы колебаться и отмалчиваться, стоя перед большой возбужденной толпой афганцев. А они ведь еще трясли в воздухе разной длины и качества, но одинаково смертельно опасным холодным оружием.

— Да, ваши высочества! — твердо ответил я, побоявшись играть с титулами «величества». — У меня есть одна идея, но она требует подготовки.

— Расскажи, что придумал, — не терпящим возражения голосом потребовал Шуджа.

— Здесь? Всех и каждого оповестить о столь деликатном деле? — не удержался я от возмущенного возгласа — уж больно бесил меня этот претендент.

— Отойдите! — тут же приказал Махмуд неотличимым с виду гильзаям и баракзаям, мерявшимся грозными взглядами. В свое время последние поселились на землях, захваченных у первых, и давние обиды не были забыты. Насколько я помнил, племенные распри доживут и до XXI века.

Воины отошли подальше, образовав плотный круг.

— Говори! — взревел теряющий терпение принц Шуджа.

Я рассказал.

— Может и сработать! — задумчиво произнес Махмуд.

— Сутки! Даем тебе сутки на подготовку и не часом больше! — подвел итог прениям его сводный брат.

Собственно, этим я сейчас и занимался, шастая по Чар-Чата-Базару.

* * *

Фонтан моих идей строился на одном допущении, на столь шатком фундаменте, что весь план мог погибнуть в зародыше. На невысказанном вслух предположении, что бывший шах Земан сломлен выпавшими на его долю ужасными испытаниями. Стремительное падение, предательства, пытки, лишение зрения, заключение в кабульский зиндан, который точно не курорт с спа-процедурами, — и все это случилось за год. Любой бы на его месте сломался. Но точно я не знал — уже тот факт, что он до сих пор не выдал место, где спрятаны Кохинур и рубин Тимура, о многом говорил. Да, он был шахом, причем не один год — но он был пуштуном, сильным духом, почти несгибаемым афганцем, закалившим характер в постоянной борьбе и получившим соответствующее воспитание. Говорят, то ли он, то ли кто-то из его братьев для проверки готовности к трону отрезал своему девятилетнему сыну палец, потребовав хранить абсолютное молчание, не сметь кричать — вот такие тут царили нравы. И вместе с тем, история учит, что самых твердых ломает абсолютная власть, вседозволенность развращает. Короче, все было шатко в моей конструкции, но отступать некуда — позади маячил эшафот.

Я не собирался изобретать на коленке сыворотку правды, нет. Это мне не по силам. Не собирался и прибегать к пыткам — мне этот человек не сделал ничего плохого, мне было его по-человечески жаль, и в каком-то смысле я надеялся спасти его от самого себя.

Из зиндана прибыл паланкин.

— Заносите! — приказал я своим людям.

Казаки подняли на руки усыпленного подмешенным в тюремную еду снотворным человека и понесли в дом. Там его раздели догола и принялись отмывать, используя ароматное мыло, а я смог внимательно его осмотреть. Он был молод, лет тридцати с хвостиком, но суровая жизнь наложила отпечаток на его лицо и тело. До своего падения Земан-шах провел все время своего правления в бесконечных походах — то вторгаясь в Пенджаб, то усмиряя мятежных братьев, то отправляясь на выручку своим вассалам на западе. Империя Дуррани трещала по швам, отваливалась область за областью, Герат и Пешавар не признавали власть Кабула — Земан сражался и терроризировал страну, безжалостно расправляясь с вождями племен. Потом пленение, пытки… Его густая черная борода украсилась серебряным прядями, у крупного носа залегли глубокие складки, сетка морщин у пустых глазниц недвусмысленно свидетельствовала о пережитых испытаниях.

Узника тщательно вытерли, умаслили кожу благовониями и занесли в комнату, уложив на мягкую кошму, когда он был готов вот-вот проснуться. По моему приказу, зажгли курильницы, расставленный по четырем углам. Характерный сладковатый запах гашиша перебивался ароматическими травами. С клеток с соловьями сняли платки, птичьи трели мне показались слишком громкими, и я попросил отнести птиц немного подальше. Зажурчала вода, падающая из желоба и стекающая по другому за пределы дома — приятный успокаивающий звук, который, к счастью, не перебивал скрип вала чигирима. В соседней комнате, где сложили дорогущие куски льда, укутанные соломой, под потолком заработала панхва, наполняя комнату с просыпающимся экс-шахом приятной прохладой.

К чему весь этот концерт? Мой расчет строился на том, что у слепца невероятно обостряется осязание и обоняние, а под воздействием дымящихся курительниц сознание будет замутнено. Можно сказать, что я усовершенствовал метод Старца Горы, причем моя задача была проще: я не собирался превращать Земана в федая-терминатора, мне было нужно только признание.

Экс-шах очнулся. Его руки беспокойно прошлись по обнаженному телу, по мягкому ворсу кошмы. Он приподнялся на локте, напряженно прислушиваясь. Я махнул рукой девушкам: раздался мелодичный смех от Зары и Марьяны — то приближающийся, то удаляющийся.

— Где я? — прохрипел узник. — Теперь вы решили мучить меня соблазнами, коих меня лишили?

Он рухнул обратно на кошму — похоже, слишком глубоко вдохнул дым от курильниц, от него могла закружиться голова.

— Пахнет розами, — вдруг мечтательно произнес Земан, поднося свои ладони к носу. — Соловьи! Как давно я не слышал их трелей! Девичий смех…

Он замолчал и принялся ощупывать своего тело.

— О, Аллах! Как здесь прохладно… Это так приятно. Я изнывал от зноя или трясся от холода в каменном мешке, куда меня засунули.

Узник растянулся на кошме, расслабив тело, предаваясь неге.

Настал момент моего выхода.

— Ты праведник? — загремел мой усиленный большим рупором голос.

Земан подскочил, уселся, завертел головой.

— Кто здесь? Кто говорит? — спросил он с испугом.

— Сам знаешь! Ты праведник? — замогильным голосом повторил я вопрос. — Каковы твои прегрешения?

Экс-шах поводил перед собой руками, но ничего, разумеется, не обнаружил. Не смутил его и мой арабский со странным для него акцентом. Его вообще уже мало что смущало, он не искал подвохов, ловушки, ему хотелось верить…

— Я попал в рай? Прохлада, вода, ароматы, девичий смех… Гурии? Меня отдадут в руки гурий?

— Гурии? Нет! Тебя ждут клейма на лбу, боках и хребте! Ты почувствовал запах рая, но он будет впредь тебе недоступен.

Земан упал на кошму и заплакал.

— Скажи, что я сделал не так?!

— Зякат! Ты был честен со мной?

— Ежегодное пожертвование в пользу бедных? — удивился экс-шах. — Я делал его, не уклонялся, быть может, ошибался в подсчетах…

— Тебя ждет Ад, а в нем две огромные скалы. Одна прозрачная, как слеза, другая, еще большая, цвета крови. Они будут давить тебя. Давить, давить… Утаенный ишак превращается в слона, а драгоценные камни — в гигантские булыжники, падающие на спину грешнику!

— Кохинур и рубин Тимура? В них все дело?

— Конечно, грешник, именно в них! Ты же хотел купить себе с их помощью жизнь!

— Но у меня не вышло! — извиваясь на кошме как змея, взвизгнул Земан, рыдая и размазывая по лицу слезы.

— Не имеет значения. Было намерение! Верни их — и тогда ворота Рая для тебя распахнуться.

— Как же я могу их вернуть, если я умер?

Логичный вопрос, даже слишком — для одурманенного человека. Но у меня была заготовка ответа.

— Скажи мне, где они, и я найду выход.