Сотник

Я устало рассмеялся. Идея взять в поход один единственный зембурек мне до последнего момента казалась перебором, а вот поди ж ты — пригодился фальконет.

— Что с девушками?

— Спужались малость, особливо персиянка твоя. В комнатах ждут, с ними Кузьма теперь. Охраняет.

— Лошадь мою обиходьте! — попросил я, спрыгивая с аргамака.

Туркмены давно нас научили, как поить ахалтекинца в горячем его состоянии: воды дать вволю, но всегда после этого скакать на нем во весь опор, для того чтобы «смешать воду с кровью и возвести ее до температуры животного тела». Верно сие или нет, мы не знали, но много раз имели случай убедиться, что при правильном уходе мышцы и дыхалка коня остаются в прекрасной форме.

— Сделаем, вашбродь!

— Не забудь о постах. Сегодня усиленная стража. Раз фальконет засветили, пусть его жерло смотрит на улицу прямо через ворота.

Зачетов внимательно вгляделся в мое лицо, словно рассчитывал найти в нем ответ на загадки царицы Савской.

— Все так серьезно, Петр Василич?

Я страдальчески вздохнул.

— Сделаем, — повторил он и весело добавил. — Этот караван-сарай на совесть укреплен. От полка смогем отбиться. На башни по углами и по периметру крыши людей расставлю.

Подъехавший к нам поближе Козин внимательно прислушался к моим распоряжениям — он-то был в курсе, с какими гостинцами мы вернулись — и не удержался от вопроса:

— А чего, Вашбродь, верховые, что нам по пути попались, глазенапы свои повылупляли, да и сбегли? Думал, заварушка буде…

— Сбегли и сбегли, — отмахнулся я. — Баба с возу, кобыле легче! Людям отдыхать.

Отдал поводья аргамака подскочившему Мусе и отправился в свою комнату. В арочной нише, за которой скрывалась дверь в девичью обитель, отирался Кузьма. Махнул ему рукой, призывая к колодцу в центре двора караван-сарая, скидывая на ходу черкеску, насквозь пропотевший бешмет и еще более потную нижнюю рубаху.

— Слей мне!

Назаров, ни слова не говоря, набрал воды и помог мне ополоснуться по пояс.

— Ух, хорошо!

Я растерся рубахой, скинул ее и бешмет на руки Кузьме, надел черкеску на голое тело и вернул на место снятый на время мешочек с бесценным грузом. Туда, где висел ранее снятый на время крест и оставленный на месте кисет с донской землей.

— Слугам отдай, чтоб постирали. Утром чтоб все было как новое, — великан послушно, по-совиному угукнул. Я кивнул на арку, где он караулил. — Что там? Слезы-сопли?

— Не! Ругаются.

— С чего б им ругаться?

— Бабы! — как о чем-то само собой разумеющимся прогудел Кузьма.

Я досадливо крякнул и направился в девичью комнату.

Из-за деревянной двери доносились спорящие голоса на повышенным тонах.

Зашел, не утруждая себя предупреждающим стуком.

— Что за спор, а драки нет? — окликнул девушек с порога, удивленный, что в меня не полетели подушки.

Раскрасневшаяся Марьяна сдунула с лица мешающую прядь и, нисколько не удивленная моим появлением, обвиняюще ткнула пальцем в Зару.

— Вот!

Что означало ее «вот!», понять было непросто. Персиянка совершенно утратила свой прежний вид шамаханской царицы. Лицо заплаканное, опухшее, но в глазах поселилась какая-то решимость вместо привычной ласки взора.

Да, персиянка превратилась в натуральное пламя. Стенала, жаловалась на жизнь и… обвиняла. Не так она себе представляла судьбу наложницы геройского юзбаши.

— Где роскошь гарема? — возмущалась она, подтверждая аксиому, что женщина всегда способна соорудить из ничего шляпку или скандал.

— Эээ…

— Где фонтаны с банями? — последовали новые обвинения. — А чернокожие слуги с опахалами? Ларцы с драгоценностями?!

При этих резких, брошенных мне в лицо словах я вздрогнул и тронул рукой мешочек на шее. Не дай бог прознает…

— Марьяна! Разве таким, как мы, не нужен свой дом, где можно свить гнездо? — апеллировала к подруге персиянка, заламывая руки как дешевая актрисулька. — Походная жизнь не для меня!

Казачка с ней была целиком согласна, во всем поддерживала, плескала, так сказать, бензинчику в костер. Женская солидарность она такая… Одинаковая во все века.

— Зара, чего же ты хочешь? — устало спросил я, поверженный на лопатки совместными усилиями. Толку спорить: гарема точно обеспечить не смогу, вместо хамама могу предложить лишь колодец во дворе караван-сарая, что касается негров-рабов, то тут уж точно извиняйте — я за свободу и дружбу народов. Что ж тут поделать — идеалы юности не вытравить никаким попаданством!

— Пристрой меня наложницей в гарем местного хана или важного кази. В крайнем случае, в дом богатого купца, — виновато попросила меня Зара с щемящей тоской в прекрасных глазах. — Дай за мной приданое. Я не хочу в Индию. Хочу остаться в Кабуле.

Мысли заметались. Что-то многовато сразу на меня навалилось.

Вот это номер… Было обидно. Только недавно кувыркались в постели, и тут такое… Наложницей?! На лицо — цивилизационный конфликт. Если девушка просит… А вдруг она беременна? Я конечно, был опытным в любовных делах — все-таки целая жизнь прожита. Но и тут бывают осечки.

Посмотрел на Марьяну, кивнул ей в сторону выхода.

— Что думаешь? — поинтересовался я, когда мы вышли во двор. — Не обидят тут девушку? Мы уйдем, а вдруг у нее семейная жизнь не задастся?

— И что? — пожала плечами казачка. — В муслимской вере жене очень легко довести мужа. Скажет ей три раза «ты разведена» — и все, свободна. Приданое остается ей, калым тоже. Советую дать три тысячи тилла золотом. Заберет их и уедет домой.

Нефига тут себе правила… И расценки. Да на три тысячи тилла можно несколько лет со всей семьей жить припеваючи. Но в целом ислам оказался, очень продуманным на предмет будущих алиментов. Никто их тут взыскивать не собирался — плати сразу вперед, детям есть на что жить.

Я тяжело вздохнул. Не денег жалко, жалко расставаться с Зарой. Привык уже к ней.

— Я подумаю, как все устроить…

Сказал и насторожился: а отчего это вдруг у Марьяны такой вид довольный?

— А ну-ка, краса-девица, отвечай как на духу: сама-то ты зачем в поход напросилась? Смотрю, не шибко ты расстроилась от случившегося. Зару подзуживала… На трудности не жалуешься, в гаремы богатые не просишься… От супротивницы-конкурентки решила избавиться?

У девушки тут же сменилось настроение. Покраснела, топнула ножкой: