Сотник

(воин из племени белуджей)

(афганский воин)

(1) Гвардия дастха-и-гуляман состояла из пожизненно нанятых рабов-гулямов, преимущественно персидского происхождения — шахи не особо доверяли афганцам. Тактика напоминала драгунскую, то есть поэскадронное ведение залпового огня в конном строю.

(2) Бибби — так в мусульманском мире называли женщин, жен, королев. В время индийских войн «бибби» начали называть и шлюх, которые жили с солдатами.

Глава 18

Изнутри шахский дворец производил не менее слабое впечатление, чем снаружи. Меня быстро провели на третий этаж, и те комнаты, что я успел мельком осмотреть, не заставили ахать от восторга. Небольшие помещения с голыми стенами, никакой позолоты и паркетов, на полах — ковры и дешевые половички-дорожки, на потолках циновки, кое-как обитые тканью. Почти полное отсутствие мебели, картин, гобеленов — лишь изредка встречались орнаменты из алебастра, да в толще стен были прорезаны ниши, где стояла дорогая посуда или подсвечники с горящими свечами. Минималистично и в духе мусульманских традиций, проповедуемой исламом скромности. В Индии, как я полагал, раджи следовали совсем иным эстетическим нормам и не в чем себя не ограничивали. Словно говорили всему миру своими дворцами, полными роскоши и неги: нате, берите нас тепленькими! И часть нашего мира, включая моих афганских друзей, на эти призывы реагировала с большим энтузиазмом…

Я поднялся, следуя указаниям проводников, на третий этаж, вышел на большую открытую террасу. Вид с нее открывался сумасшедший, с учетом того, что сам дворец стоял на высоченном холме — вся кабульская равнина была как на ладони, горы вдали тонули в полупрозрачных облаках.

Не менее впечатляющим оказалось и собравшееся на террасе общество, состоявшее из ханов, предводителей племен, и наиболее уважаемых маликов, глав чем-то выдающихся родов. Преимущественно пуштунских, хотя были представлены и белуджи, хазарейцы и таджики. Пестрота нарядов поражала, как и бандитские рожи увешанных оружием делегатов местного курултая — насколько я понял, здесь была не просто сходка, а так называемая лойа-джирга, собрание вождей для выборов шаха (1). Большинство сидело прямо на полу, постелив под себя тонкие куски материи и избавившись от обуви.

— Посол урус-сипахсалара Платова просит милости у высокого собрания и имеет, что ему сообщить! — громко объявил распорядитель церемонии.

— Не станем откладывать, — милостиво мне кивнув, объявил принц Махмуд.

Он стоял рядом с братом. Оба были в расшитых разноцветными блестками кафтанах, перехваченных в талии широкими поясами с пряжками из золота и серебра. Из-под них торчали рукояти с клювом церемониальных кинжалов чура — из моржовой кости и с узорчатым чеканным серебряным окладом. Чтобы подчеркнуть их парадно-выходное назначение, ножны были пристроены справа, а рукояти торчали строго вверх. Головы братьев украшали высокие шапки с пером и с большим изумрудом цвета индиго.

При моем появлении принц Шуджа повернулся с видом человека, которому мое общество глубоко противопоказано. Гримасничал он недолго — ровно до той минуты, когда я осведомился у высокого собрания, желает ли оно осмотреть найденные мною драгоценные камни.

Общество желало, да еще как, а Шуджа-уль-Мульк больше всех.

— Выкладывай! — сухо бросил он, указав на точку у своих ног.

У принца Махмуда было свое мнение, как нужно все обставить.

— Немного торжественности, брат! — укорил он соперника.

Довольно любезно принц пригласил меня пройти вперед к небольшому резному столику, застеленному зеленой тканью. Мне приготовили нечто вроде мини-сцены у края каменной резной балюстрады, охватывающей террасу по ее периметру.

Шуджа заводился с каждой секундой. Глаза загорелись хищным блеском, он стискивал руки от нетерпения. Чтобы его позлить, я нарочно медлил — неторопливо приблизился к столу, встал лицом к собранию, расправил ткань, хотя придраться было не к чему, освободил мешочек, аккуратно перекинув веревку через голову, развязал тесемки… Каждый этап моего представления был исполнен с изрядной толикой пафоса, встретившего полное одобрение у Махмуда и доведшего его брата до белого каления.

— Алмаз Кохинор и рубин Тимура! — громко объявил я, и вся лойа-джирга отозвалась радостными криками.

Легким движением заставил камни выкатиться из мешочка — крики усилились, теперь радость соседствовала с восторгом. Большинство стоявших и сидевших на террасе не могло и помыслить обладать подобными сокровищами, но любоваться — почему бы и нет?

Шуджа бросился вперед, к столику, объявив на ходу брату:

— Все, как договаривались! Мне рубин, тебе — алмаз. Как ты решишь с его помощью трудности с сикхами — это твое, а не мое дело. Но сейчас ты перед всеми поклянешься, что сделаешь это, пусть даже ценой камня!

— Как скажешь, брат! — на удивление покладисто согласился Махмуд.

Он сделал несколько шагов, поспешая за Шуджей, его рука обнажила парадно-выходной кинжал — неудобное расположение рукояти справа ему ничуть не помешало. Короткая полоска стали сверкнула на солнце, заставив меня отпрянуть в сторону. Хоть и с шикарной рукоятью, чура точь-в-точь повторяла в сильно уменьшенном варианте пешкабз, а потому была не менее опасна. Но клинок предназначался не мне: в ту же секунду, когда рука принца Шуджи накрыла рубин, Махмуд догнал сводного брата и отточенным движением всадил церемониальный нож ему в спину в районе сердца.

* * *

Бухара-Гиндукуш, армия Платова, август 1801 года.

Эмир вел тонкую и расчетливую игру. Платов понял ее не сразу — очень непросто было разглядеть за хитросплетениями словесных кружев, фальшивых улыбок и раболепных жестов коварные замыслы. Извиняло атамана то, что казацкое войско не было целью Хайдара. Наоборот, донцы, их присутствие в Бухаре стало оружием эмира, его архимедовым рычагом, с помощью которого он рассчитывал перевернуть свою землю, укрепить личную власть, прочно утвердиться на троне и продолжить реформы отца.

Казалось бы, вторжение урусов не могло не вызвать утрату веры в своего властителя у его подданных. Реки крови, пролитой на улочках шахристана, смерть улемов, диктат завоевателей, грабеж обывателей… да только одно появление кафира верхом в черте города могло вызвать мощнейшую бурю негодования. Да что там наездник — закон требовал, чтобы немусульманин пребывал в черте города только в разрешенной одежде, а казаки нагло разъезжали в своих варварских нарядах, заставляя плакать сердце каждого правоверного. Плакать и проклинать своего эмира, вместо того чтобы возносить молитвы о его здравии в мечетях.

И, тем не менее, не проклинали. Более того, у бухарцев с каждым днем крепла надежда, что все образуется, что возлюбленный падишах Хайдар спасет и город, и страну, что страшный урус-казак исчезнет, развеется как дурной сон. Удивительно и достойно уважения — Платов не мог не признать, что этот почти пацан, которому было вдвое меньше лет, чем атаману, крутоверченный тип, способный. Про таких на Дону говорят: были бы кости, а мясо нарастет.

23 июля начался праздник Мавлид, бухарцы праздновали день рождения пророка — не один день, а целый месяц имамы славили Магомета и… мудрость эмира!