Сотник

Рядом с грудой металла валялись остатки того, что когда-то было кожей. Теперь это были не более чем бесформенные массы гнилой, изъеденной червями выделанной шкуры, их швы давно разошлись, цвет исчез. Однако, несмотря на разложение, можно было различить намек на их первоначальную форму: остатки жестких деревянных каркасов, следы набивки. Седла. Но не обычные седла. Их уникальная конструкция, предназначенная для распределения веса между горбов бактриана, и небольшие, усиленные гнезда для вертлюжного крепления дали недостающую часть головоломки. Это были зембуреки — верблюжьи поворотные или статичные орудия, любимая персами легкая артиллерия, обеспечивающая высокую мобильную огневую поддержку в открытой степи. Осознание этого стало откровением, слабым проблеском возможности перед лицом насущных артиллерийских проблем донского Войска.

Наша собственная, легкая по меркам русской армии, но тяжелая для степей и пустыни артиллерия, как жаловался Карпов, прошла суровой испытание Усть-Юртом, и сложно сказать, кто победил. То немногое, что мы привезли в Хиву, состояло в основном из трехфунтовых пушек и нескольких единорогов, эффективных против пехоты и укрепленных позиций, но совершенно бесполезных в пустыне. А эти фальконеты, если их удастся восстановить, давали шанс, пусть и небольшой, усилить нашу огневую мощь, возможно, даже обеспечить психологическое преимущество в будущих столкновениях с проворными кочевыми племенами.

Генерал Ермолов, лев Кавказа, смеялся над зембуреками, говорил, что европейские пушки разделаются с ними в два счета. Вопрос лишь в том, чтобы «правильная артиллерия» оказалась в нужное время и в нужном месте, а вот с этим была проблема. Поди потаскай нынешние пушки лошадьми по барханам. Они увязнут, еще не дойдя до поля сражения. И еще… А кто сказал, что из фальконетов можно стрелять только мелкими ядрами?!

Я расхаживал по подвалу, не обращая внимания на замершего в испуге бия, и думал. Идея, однажды родившись, быстро закрепилась в моем сознании. Задача была огромной, но потенциальная награда, особенно для армии, страдающей от нехватки тяжелых орудий, стоила любых усилий.

— Скажите мне, любезный бий, найдется ли в вашем славном городе опытный орудийный мастер? Желательно из урусов?

Наместник смутился, заюлил, до него, наверняка, дошла весть об отмене рабства в ханстве, но далеко не все владельцы мастерских в Ургенче рвались выполнять указ Мамаш-хана. Что ж, не беда: моей ближайшей задачей станет поиск умелых рук. Такая кропотливая работа по реставрации старинных пушек требовала не только силы, но и специальных знаний в области металлургии и оружейного дела.

По возвращению в Хиву я начал обход различных мастерских и кузен. В одной из них я наткнулся на него. В тесном, закопченном углу небольшой кузницы, сгорбившись над примитивным горном, молча трудясь бок о бок с несколькими хивинскими ремесленниками, сидел человек, чья внешность сразу выдавала в нем русского. Его борода была неухоженной, лицо в копоти, но его глаза, хотя и настороженные, содержали искру интеллекта и глубокую, укоренившуюся обреченность. Как я вскоре узнал, он был мастером-оружейником, приписным крепостным с далекого завода на Южном Урале, захваченным много лет назад хивинскими налетчиками и принужденным к рабству.

Сначала я поговорил с хозяином мастерской. Хивинец честно ответил, что сразу после прихода русских, расковал Ефрема и объявил ему свободу. Но идти тому было некуда, дома его уже давно забыли, да и не надеялся он перейти степь летом.

Я искал подходы к Ефрему осторожно, говоря низким, успокаивающим тоном, объясняя свою миссию. Сначала он был подозрителен, его ответы были отрывистыми и уклончивыми, но по мере того, как я обрисовывал задачу, перспектива работы над настоящими пушками, применения его мастерства, казалось, возродила в нем искру. Он был мастером своего дела, его опыт насчитывал десятилетия, и вызов явно пришелся ему по душе. Ефрем согласился взяться за кропотливую работу по реставрации, но с одним единственным, решающим условием: ему потребуется помощь местных хивинских мастеров, людей, понимавших уникальные свойства местного железа и особенности региональных традиций оружейного дела. Ему также требовались инструменты, материалы и рабочее пространство.

Я не терял времени даром. Мой новый чин сотника, вкупе с неофициальным положением личного помощника Платова, давал мне значительную свободу действий. В штабе я взял денег под отчет, привлек Кузьму к выбору лучших из захваченных верблюдов и поиску местных шорников, которые могли бы заняться реставрацией седел-зембуреков. Напряг и оружейников Карпова. Мне нужно было решить вопрос с боеприпасами — картечные заряды были логичным выбором. Представляли они собой множество мелких свинцовых шариков, заключенных в бумажный цилиндр, превращавшие легкое орудие в гигантский дробовик, разрушительно эффективный против конной толпы. То, что надо для похода на Бухару и далее в Индию.

Судьба нашей дальнейшей экспедиции, я знал, зависела от таких маленьких, казалось бы, незначительных деталей, превращенных чистой волей и изобретательностью в инструменты войны. Еще один подобный экземпляр, совсем крохотный, я нашел в мастерской булатника, когда явился к нему за своим кинжалом-камой.

* * *

— Готов ли мой заказ, уважаемый мастер?

Оружейник утвердительно кивнул, тряхнув своей ярко-рыжей крашеной бородой.

— Прошу в мою кузню, сахиб. Ваш кинжал ждет не дождется, когда окажется в ваших мужественных руках.

Мы прошли в святая святых любого мастера, в место, где создавались шедевры. Здесь не было привычного мне большого стола — мастер буквально творил на коленке. Небольшой каменный помост, незначительно возвышающийся над песчаным полом, служил ему рабочим местом. Тиски на тяжелом чурбачке, точильные камни, молоточки, зубила, напильники — всем этим немудреным инструментом булатник пользовался, усевшись на колени, предварительно сняв обувь. Удивительно, но из-под его руки действительно выходили удивительные вещи, причем, как настоящий кустарь, он выполнял все необходимые операции, не обращаясь за помощью к другим специалистам.

На расстеленном куске плотной ткани меня ждал полностью готовый кинжал в ножнах — все, как я просил, до предела минималистично. Никакой серебряной или золотой проволоки, сложной чеканки в отделке ножен или рукояти из буйволиного рога. Только латунные, чтобы не ржавели, накладки на ножнах — нижняя с шариком, — и единственное украшение из рубина в массивном навершии, моя маленькая слабость, мое воспоминание. Под ножнами прятались вторые, маленькие — для подкинжального ножика из простой стали. Такой горцу заменяет вилку.

Я обнажил кинжал, полюбовался игрой узоров на стали, совершенством хищной формы обоюдоострого клинка с одним прямым долом, почувствовал его отличный баланс, проделав несколько знакомых с детства упражнений.

— «Клинок надежный, без порока; булат его хранит таинственный закал — наследье бранного востока», — процитировал по памяти я строчки Лермонтова, чувствуя переполнявший меня восторг.

Булатник, хоть и не понял ни слова, одобрительно качал головой, довольный произведенным эффектом. Протянул мне гвоздь и полоску шелковой ткани, показав одновременно на индийский меч-кинжал на моем боку.