Сотник

— Ваше… Ваше Императорское Величество… — пролепетал Вязмитинов, совершенно сбитый с толку и, вдобавок, не понимающий, отчего у империи мир с этими разбойниками-хивинцами. — Я… мы не знаем. Я признаюсь, занимаясь делами нового министерства, упустил этот вопрос. Сейчас же подам прошение об отставке!

Внезапно дверь в кабинет тихо отворилась. На пороге показалась фигура в светлом домашнем платье. Императрица Елизавета Алексеевна. Ее лицо, тонкое, бледное, с большими выразительными глазами, выражало тревогу. Ей явно доложил дворецкий о крике в рабочем кабинете.

— Саша… — Ее голос был тихим, мягким, спокойным. — Успокойся, пожалуйста!

Александр резко обернулся к ней, его гнев все еще клокотал, но при виде жены он, казалось, на мгновение сдержался.

— Лиза… — выдохнул он, его голос еще дрожал от пережитого.

Императрица подошла к нему осторожно, не торопясь. В ее движениях чувствовалась сила, но сила иная — не властная, а успокаивающая, поддерживающая. Она подошла совсем близко, положила тонкую руку на его предплечье.

— Что случилось? Почему ты так… волнуешься? — Ее взгляд был полон участия. Она посмотрела на Вязмитинова, потом снова на мужа.

Александр глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Ее присутствие, ее спокойный голос, прикосновение ее руки — все это действовало на него, как бальзам. В ее нравственной чистоте и твердости он черпал моральную поддержку — особенно, после мартовских трагических событий. Ярость отступала, оставляя лишь горький осадок.

— Ужасные новости, Лиза… Армия Орлова… она не вернулась. Ушла в степь. Пренебрегла моим приказом. У нас, кажется, война с Хивой.

— Где это?

Император заглянут в шкаф, достал карту. Расстелил ее на столе, неуверенно ткнул гусиным пером. Потом посмотрел на министра:

— Сергей Кузьмич! Об отставке не может быть и речи. Не усматриваю вашей вины — это все Салтыков! Его ошибки, — Голос Александра стал ровным, официальным. — Ситуация… требует немедленных действий. Мы не можем позволить этому войску идти на Хиву. И я не могу допустить, чтобы казаки перевернули вверх тормашками Среднюю Азию… или, не дай Бог… как-то нарушили английские интересы в Индии.

Он сделал паузу, взял супругу за руку, будто питаясь ее спокойствием. Но волнение осталось столь велико, что продолжил говорить, запинаясь, рваными фразами:

— Если же они дойдут, если хивинцев приструнят… Что ж — в этом есть свои плюсы. Но дальше… Бухара… Они же погубят нам всю азиатскую торговлю! Приказываю… немедленно… подготовить и отправить новых курьеров. Несколько групп. Разными путями. С новым, повторным приказом — остановить поход. Любой ценой.

Вязмитинов, оправившись от шока, обрел дар речи.

— Ваше Императорское Величество, сейчас лето в степи. Жара. Безводье. Курьеры не доберутся! Надо отправлять фельдегеря с бухарскими караванами. Из Оренбурга.

— И когда эти приказы дойдут до Орлова?!

— Месяца через два… От Оренбурга до Бухары полторы тысячи верст.

Александр выдернул руку из ладони императрицы, опять начал говорить в повышенном тоне:

— Совершенно невозможно! Два месяц… Да вы в своем уме?? Немедленно отправить столько, сколько понадобится! Крупный отряд. Кто-нибудь да доберется! Это вопрос… государственной важности!

Он остановился, тяжело дыша. Вязмитинов понял — возражать бесполезно. Приказ был ультимативным, не подлежащим обсуждению. Император требовал невозможного или почти невозможного, но требовал сейчас.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, — произнес министр, склонив голову. — Будет исполнено.

Он сделал еще один глубокий поклон и, пятясь, направился к двери, чувствуя себя совершенно опустошенным, словно прошел через серьезное испытание. У порога Сергей Кузьмич задержался на мгновение, как будто ему срочно потребовалось собраться с мыслями, и вышел из кабинета. Последнее, что он услышал, было:

— Лиза… что теперь я скажу британскому посланнику лорду Фитцгерберту? Я же… я ему уже сообщил, когда он представлялся в мае… что армия Орлова… идет обратно на Дон.

* * *

Не успел я войти в наш двор, как меня окликнул задорный молодой девичий голос, от которого у меня всегда пробегали мурашки по спине:

— А кинжал-то, кинжал, яхонт так и играт!.. Наш юзбаши теперь настоящий джигит!

Я устало вздохнул, хоть невольно и глянул на рукоять камы:

— Марьяна, кончай до меня цепляться, как репейник. Я не юзбаши, а сотник, не джигит, а донской казак. Если ты плохо знаешь предания Терского войска, напомню, что оно пошло от донцов, в отличие от гребенских казаков.

— Ничего такого и не сказала. Экий вы нежная поросятка, вашбродь, — притворно удивилась девушка. — Всего-то и хотела в гости зазвать. Праздник у нас бабский, «наурские щи».

Опять шуткует, зараза? Серьезно посмотрел в глаза. Вроде чертенята не пляшут. А еще приоделась как щеголиха: и бемшет на ней шелковый, на черкеску похожий — приталенный, с треугольным вырезом на высокой груди, спрятанной за канаусовой розовой рубахой, — и юбка длинная из ткани переливчатой, со складками и лентами, нашитыми для красоты, и платок белоснежный из атласа, и бусы с припойкой из монет. Балуют ее казачки!

Марьяна, заметив мои колебания, тут же растолковала. Сегодня 11 июня — день, когда на Тереке действительно отмечается «бабский праздник». Четверть века назад казаки ушли в поход, а на станицу Наурскую напали кабардинцы и закубанские татары. На валы встали старики и женщины и мужественно отразили все атаки, отбиваясь всем, чем можно. Во время последней, самой яростной, казачки окатили нападавших только что сваренными щами. Случилось это в духов день, 11 июня. С тех пор и повелось на Тереке вспоминать за чаркой чихиря, как казацкие жонки да дочки кабардинцу дали укорот.

— В соседнем дворе, где дядька Зачетов квартирует, столы накрыли. Без вас, вашбродь, решили не начинать. Уважьте честную казачью компанию!

— Ну что с вами поделать! Мусе распоряжение дам и подойду.

Насчет накрытого стола Марьяна несколько погорячилась. Казаки сидели рядком, сложив ноги по-татарски, в тенечке под айваном вдоль стеночки, перед ними была расстелена широкая полоса набивной хлопчатобумажной ткани, заставленной тарелками с пловом. Имелась и культурная программа: оркестр из узбеков в чалмах и халатах аккомпанировал мальчикам-певцам и танцорам, «бачи-бази», выводившим тонкими голосами пронзительные напевы или плясавшим босиком под завывание труб, рожков и ритмичный стук бубнов. Я слышал, что такие выступления были очень популярны среди сартов, а владельцы таких коллективов, бачабозы, неплохо зарабатывали. Мне же были неприятны вихляния юного танцора лет девяти, в одной канаусовой рубашке до колен, с подведенными, как у женщины, глазами и браслетами на стройных щиколотках. Было что-то порочное в его томных взглядах, которые он бросал на сидевших казаков, жалевших ладони. Не получив от нас ожидаемого отклика, мальчишка рассвирепел, его глаза, как у дикого кота, налились яростью, он что-то обвиняюще нам крикнул.