Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1968-1969)

Захотелось курить. Он пошарил по карманам, попытался вспомнить, куда заходил, где мог оставить сигареты. Не вспомнилось. Мысли скреблись, как черепаха в углу деревянного ящика, — бессмысленно, тупо, безнадежно.

Он встал и пошел дальше — от взоров, прохожих, от собственной тоски. По пути заглянул в кафе, чтобы купить сигарет. Заодно спросил рюмку коньяку и сел за угловой столик. «Как черепаха в ящике», — невесело подумал он.

Коньяк обжег горло, теплым мягким жаром вспыхнул в голодном желудке. «Я трудился и воевал на двух войнах не за свое, а за твое счастье, — негромко и доверительно говорил отец. — Ты выучился, стал начальником, уважаемым человеком, и сердце мое радуется не напрасно прожитой жизни. Могу ли я допустить, чтоб споткнулся ты на ухабе, который по молодости лет и по торопливости своей не видишь? Могу ли равнодушно смотреть, как ты и свою и чужую судьбу пытаешься ушибить об угол, который легко обойти?» Отец деликатничал, мать была откровеннее: «Сыночек, кровиночка моя, как с такой невесткой людям на глаза покажусь? Что родственникам скажу? Мне легче живой в могилу лечь!» Логика матери сознанием не воспринималась, но горе ее было неподдельным, горьким горем, и это угнетало больше всего. Ну что ж, теперь им легко, их груз ты переложил на свои плечи. Тащи его в одиночку и не жалуйся, потому что не на кого тебе жаловаться — и шея была твоя и топор был в твоих руках.

Нурмурад торопливо, прямо у стойки, опрокинул еще одну рюмку, спросил бутылку коньяка и, поймав подвернувшееся такси, поехал на свое лобное место — к Айджемал.

— Здравствуй] — сказал он с порога, стараясь выглядеть бодрым и непринужденным. — Как тут жизнь течет без меня? Что нового под этой крышей? Целая неделя прошла, как я тут последний раз был, целая вечность. Выпить хочу с тобой — вот отличный коньяк, пять звездочек! Что-нибудь вкусненькое готовила сегодня? Я голоден, как целая бригада после сверхурочной работы, я прямо погибаю от голода! Если немедленно не дашь мне хлеба, я умру у тебя на глазах!

Он говорил, а она смотрела на него так же пристально и недобро, как Карагыз в черном оконном отражении, смотрела — словно пыталась проникнуть в подтекст, в тайный смысл слов, которые ничего не объясняли, а скорее скрывали что-то, как скорлупа скрывает то ли ядрышко ореха, то ли наточенную червем труху.

— Не слышу фанфар и возгласов ликования, — закончил Нурмурад, понимая, что переборщил, и оттого чувствуя себя гаже гадкого.

А она смотрела и смотрела, уже не на него, а сквозь него, в какую-то недальнюю даль. Смотрела и медленно, трудно понимала, что наступил наконец тот день, тот час, в неизбежности которого она не сомневалась, ждала его, хотя и таила робкую надежду на «а вдруг». Нет, не строила Айджемал иллюзий насчет Нурмурада, не девочкой она была, чтобы принимать его мужскую любовь в романтическом ореоле, не обольщалась радужным обманом мечты. Жизнь есть жизнь, и в ней не только жаркие объятия ночи, но и холодная рассудочность дня, и надо мириться с тем, с чем и стыдно и невозможно бороться.

Когда они были вдвоем, она не думала о том, что любовь их недолговечна. И, лишь оставаясь одна, глотала невольные слезы, представляя, чем кончится их связь. В такие минуты она пыталась внушить себе антипатию, ненависть к Нурмураду. Но не могла ненавидеть, потому что женская интуиция, какая-то неосознанная материнская жалость к нему подсказывали: а ему разве легче? Разве обманывает он тебя?

— Сейчас накрою на стол, — сказала она. — Зачем ты выпил? Сам же говорил, что от спиртного мутит.

— Скверно иногда бывает, — пожаловался он. — Так скверно, что не знаешь, куда деть себя, и хмель кажется спасением.

— Он еще никогда никого не спас.

— Не знаю. Говорят, слабохарактерные люди под влиянием хмеля обретают мужество, способность на смелые, героические поступки.

— У тебя появилась необходимость совершить подвиг?

— Не знаю. Может быть.

— Я не могла бы помочь? Или хоть разделить твой гнет?

— Не знаю, — в третий раз повторил он это сакраментальное заклятие робких и слабых духом. — Дашь ты мне что-нибудь перекусить?

Она отвела глаза в сторону, чтобы он не ухитрился прочитать ее мысли — нехорошие они были, нелестные для него.

— Дам.

Через минуту она вернулась, держа поднос с холодными закусками.

— По правде говоря, я не ждала тебя сегодня, ничего не варила. Если торопишься, обойдись тем, что имеется. Не спешишь — могу приготовить что-нибудь повкуснее.

— Торопиться некуда, воскресенье сегодня, — сказал он, откупоривая коньяк. — Готовить пока ничего не надо, тут у тебя достаточно всего. Лучше садись вместе со мной. Тем более я чокнуться с тобой хочу.

Айджемал поела недавно, однако возражать не стала и даже пригубила свою рюмку…

— Пей все, — велел Нурмурад.

Она выпила.

За едой он начал рассказывать о делах управления, поскольку Айджемал всегда интересовалась, как там у него на работе. Однако на сей раз слушала рассеянно, думая о своем, и вскинулась, лишь когда Нурмурад упомянул об Аллаярове и его вздорных обвинениях на собрании. Повеселев от ее присутствия, от выпитого, от ощущения сытости, Нурмурад вспоминал о прошлом в несколько юмористическом тоне. Она же слышала нечто иное, пытливо вглядывалась в его лицо, любуясь им и непроизвольно отделяя правду от вымысла. Собственно, изначальный смысл слов не лгал, неправдой была их эмоциональная окраска — конечно же выступление неведомого Аллаярова задело Нурмурада больнее, глубже, существеннее, нежели он старается это показать. Но ведь это еще не все?

Подтверждая ее мысль, Нурмурад закурил и натянуто улыбнулся, кожей лица чувствуя всю фальшь этой улыбки.

— Ты знаешь, Айджа, меня собираются стреножить…

У нее закружилась голова — от коньяка, что ли?

— Извини, я прилягу… Как это стреножить?

— Как норовистую лошадку. Говорят, девица породиста, что твой красный петух. Субтропическая ягода, взращенная на берегах Сумбара.

Подперев голову рукой, Айджемал ждала, пока успокоится бешено заколотившееся сердце. Потом перевела дыхание и сказала как можно спокойнее, даже шутливо:

— Что ж, как говорится, совет вам да любовь да кучу детишек. Не забудь на свадьбу пригласить.

— Глупости? Меня совершенно не интересует эта сумбар-ская диковина — пусть ищет женихов в своих краях?

Нурмурад преисполнился решимости. А что? Сейчас он пойдет и заявит отцу, что нет его согласия, что пусть его выгонят из родительского дома, пусть назовут неблагодарным мальчишкой, но он любит одну, и только одну женщину? И пусть Карагыз поступает как знает, но из-за ее прихоти поступаться своим счастьем?? Пускай другого жениха найдет, на Алмазе свет клином не сошелся. Да и потом — под одной крышей им жить, что ли? А этическая сторона всего этого не столь уж и аморальна, как показалось на первых порах?

Он наполнил рюмки.

— Перестань, Мурад! — сказала Айджемал. — Сколько можно пить!

— Ничего, — успокоил он, — сегодня можно, на меня хмель не действует.

— Очень даже действует, — болтаешь, сам не ведаешь что. — Думаешь, я пошутил насчет Хурмы?

— Какой еще Хурмы?

— Ну, той, сумбарской. Это не шутка, Айджа. Меня дома а такие клещи взяли, что не пикнешь. Как говорится, семеро на одного навалились. Им кто-то о тебе всю болтовню выложил, они и поднялись на дыбы, Да я не очень-то испугался! Конечно, спорить особенно не стал, жаль было обижать стариков, но мне никто не нужен, кроме тебя. Ты моя желанная, моя единственная — и больше никого мне не надо. Давай выпьем за нас! Я сегодня же со всей определенностью выложу отцу свое окончательное решение. Иди сюда!

Преисполненный самых благородных помыслов, Нурмурад совершенно упустил из виду, что разговаривать с отцом не придется — они с матерью уже уехали в Кара-Кала, машина завертелась, и ничегошеньки поправить уже нельзя, поздно, если не идти на большой скандал.

Нурмурад позабыл об этом. Согретый присутствием Айджемал, взбодренный коньяком, он верил, что все обойдется как нельзя лучше, что все решение проблемы в его и только в его руках — он останется с Айджемал, пусть даже небо рухнет на землю!