Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

37. Сквозь ливень

Мелькнули молнии несколько раз. Все настойчивей грома удары Повторяют прохожим приказ: «Освободить тротуары!» Старушечка, опуская веки, Походкой дрожащей Через улицу спешит к аптеке. Вошел гражданин в магазин ближайший. И вот уж, побитый каплями первыми, Красный флаг, что спокойно висел, Вдруг, как что-то живое, с нервами, Весь рванулся навстречу грозе. С шумом на город, притихший, серый, Дробясь об асфальт, уходя в песок, Дождевые прозрачные стрелы Густо льются наискосок. В футболке, к телу прильнувшей компрессом, В брюках блестящих, потяжелевших Шагаю ливню наперерез я, Почти спокоен, уверен, насмешлив. Лучше так вот шагать всю жизнь, Чем, грозу переждя, Вслед за теми послушно плестись, Кто прячется от дождя. 1940. Ногинск ^{37}

38. Ответ

Граф Бенкендорф, усилить не желая Неловким словом государев гнев, Под округленным взором Николая Стоял, в молчании оцепенев. Был царский лик от раздраженья серым, Тряслась, как студень, полная щека: «Нет, он не смеет зваться офицером Лейб-гвардии гусарского полка». Он вольнодумство прививал солдатам… И государь добавил про себя: «Как те, что бунтовали в двадцать пятом, В конце второй недели декабря». Царю вдруг показалось — в вечер мглистый Вновь в Петербурге за Россию-мать Бокалы подымают декабристы, Чтоб утром сабли за нее поднять. Царь обратился к графу: «Ваша светлость, Заслуживает Лермонтов того, Чтоб Мы за вольнодумство и за дерзость В Сибирь навечно выслали его…» Граф осторожно подсказал решенье: «А на Кавказ не лучше ль бунтаря?..» И государь, поразмышляв мгновенье, Надменно ухмыльнулся, говоря: «Возможно, горцы этого корнета Убьют иль в плен он сдастся, оплошав. Что ж, значит, такова судьба поэта, А мы судьбе мешать не будем, граф!..» О высылке их автора условясь, Стихи небрежно поднял Бенкендорф И, иронически повысив голос, Прочел царю последнюю из строф. Тот слушал, милостиво улыбаясь, Качая головою в такт, но вдруг Нахмурился, смятенье скрыть стараясь, А граф бумагу выпустил из рук. Они себя почувствовали, словно Им в лица, зная смертный свой удел, Поэт, не разжимая губ бескровных, С презрением и гневом посмотрел. Как бы в ответ их гнусному условью, Звучал конец, взволнован и суров: «И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь…» 1941. Москва — Вешняки ^{38}

39. Весна над Москвой

На заре, встречая день пригожий, Я без шапки вышел на крыльцо. Вешний ветер волосы взъерошил, Холодком повеяло в лицо. Показалось — вижу я впервые Серенькие стайки воробьев, Деревянные дома простые, На веревках пестрое белье, Землю, что милее стала втрое, Скинув пышные меха снегов, Небо подмосковное, большое, Лужицы с кусочками его… За спиною — настежь двери в сени, Только я войду не скоро в них. Он мне близок, этот мир весенний, Как слагающийся в сердце стих. Не могу я им налюбоваться И в волненьи радостном стою Оттого, что лет мне восемнадцать, Оттого, что май во всем краю… 1941. Вешняки ^{39}

40. Наконец-то!

Новый чемодан длиной в полметра, Кружка, ложка, ножик, котелок… Я заранее припас всё это, Чтоб явиться по повестке в срок. Как я ждал ее! И наконец-то Вот она, желанная, в руках!.. …Пролетело, отшумело детство В школах, в пионерских лагерях. Молодость девичьими руками Обнимала и ласкала нас, Молодость холодными штыками Засверкала на фронтах сейчас. Молодость за всё родное биться Повела ребят в огонь и дым, И спешу я присоединиться К возмужавшим сверстникам своим! 1941 ^{40}

41. Годен!

Все с утра идет чредой обычной. Будничный осенний день столичный — Славный день упорного труда. Мчат троллейбусы, гремят трамваи, Зов гудков доносится с окраин, Торопливы толпы, как всегда. Но сегодня и прохожим в лица, И на здания родной столицы С чувствами особыми гляжу, А бойцов дарю улыбкой братской: Я последний раз в одежде штатской Под военным небом прохожу!.. 1941. Москва ^{41}

42. Перед наступлением

Метров двести — совсем немного — Отделяют от нас лесок. Кажется, велика ль дорога? Лишь один небольшой бросок. Только знает наша охрана — Дорога не так близка. Перед нами — «ничья» поляна, А враги — у того леска. В нем таятся фашистские дзоты, Жестким снегом их занесло. Вороненые пулеметы В нашу сторону смотрят зло. Магазины свинцом набиты, Часовой не смыкает глаз. Страх тая, стерегут бандиты Степь, захваченную у нас. За врагами я, парень русский, Наблюдаю, гневно дыша. Палец твердо лежит на спуске Безотказного ППШа. Впереди — города пустые, Нераспаханные поля. Тяжко знать, что моя Россия От того леска — не моя… Посмотрю на друзей-гвардейцев: Брови сдвинули, помрачнев, — Как и мне, им сжимает сердце Справедливый, священный гнев. Поклялись мы, что встанем снова На родимые рубежи! И в минуты битвы суровой Нас, гвардейцев, не устрашит Ливень пуль, сносящий пилотки, И оживший немецкий дзот… Только бы прозвучал короткий, Долгожданный приказ: «Вперед!» 1942 ^{42}

43. Возвращение

Два шага от стены к окну, Немного больше в длину — Ставшая привычной уже Комнатка на втором этаже. В нее ты совсем недавно вошел, Поставил в угол костыль, Походный мешок опустил на стол, Смахнул с подоконника пыль И присел, растворив окно. Открылся тебе забытый давно Мир: Вверху — голубой простор, Ниже — зеленый двор, Поодаль, где огород, Черемухи куст цветет… И вспомнил ты вид из другого жилья: Разбитые блиндажи, Задымленные поля Срезанной пулями ржи. Плохую погоду — солнечный день, Когда, бросая густую тень, Хищный «юнкерс» кружил: Черный крест на белом кресте, Свастика на хвосте. «Юнкерс» камнем стремился вниз И выходил из пике. Авиабомб пронзительный визг, Грохот невдалеке; Вспомнил ты ощутимый щекой Холод земли сырой, Соседа, закрывшего голой рукой Голову в каске стальной, Пота и пороха крепкий запах… Вспомнил ты, как, небо закрыв, Бесформенным зверем на огненных лапах Вздыбился с ревом взрыв. … Хорошо познав на войне, Как срок разлуки тяжел, Ты из госпиталя к жене Всё-таки не пришел. И вот ожидаешь ты встречи с ней В комнатке на этаже втором, О судьбе и беде своей Честно сказав письмом. Ты так поступил, хоть уверен в том, Что ваша любовь сильна, — Что в комнатку на этаже втором С улыбкой войдет жена, И руки, наполненные теплом, Протянет к тебе она. 1942 ^{43}

44. «У эшелона обнимемся…»

У эшелона обнимемся. Искренняя и большая, Солнечные глаза твои Вдруг затуманит грусть. До ноготков любимые, Знакомые руки сжимая, Повторю на прощанье: «Милая, я вернусь. Я должен вернуться, но если… Если случится такое, Что не видать мне больше Суровой родной страны, — Одна к тебе просьба, подруга: Сердце свое простое Отдай ты честному парню, Вернувшемуся с войны». Декабрь 1942 ^{44}

45. «…Не просил ли я…»

…Не просил ли я, Не молил ли я — Неизвестно, что — впереди, — Приходи ко мне, моя милая, Не печаль меня, приходи… Между долгими, между страстными Поцелуями, как в бреду, Встретив взгляд мой очами ясными, Отвечала она: «Приду…» Ждал с надеждою, Ждал с тревогою Свою нежную, Светлоокую, Но лишь снег кружил над дорогою, Над березою одиноко… Ты, красавица моя стройная, Ты скажи мне, береза русская: Где она, моя беспокойная? Моя гордая, моя русая? 1943. Действующая армия ^{45}

ДМИТРИЙ ВАКАРОВ

Дмитрий Онуфриевич Вакаров родился в 1920 году в селе Иза (Закарпатье) в семье крестьянина-бедняка. В 1938 году, учась в хуторской гимназии, стал писать революционные стихи. В первый раз был арестован еще в гимназии. Затем несколько раз подвергался арестам.

Осенью 1941 года Вакаров поступил до филологический факультет Будапештского университета и одновременно преподавал русский язык в школе иностранных языков. В Будапеште поэт установил связь с антифашистским подпольем. В марте 1944 годе Д. Вакаров был схвачен венгерской контрразведкой и «за измену родине» приговорен военным трибуналом к пожизненной каторге. В ноябре 1944 года его отправили в гитлеровский лагерь смерти в Дахау. В конце декабря он был переведен в концлагерь Нацвейлер. В марте 1945 годе, когда американская авиация разбомбила заводы вокруг Нацвейлера, заключенных перевели в концентрационный лагерь Даутморген, где поэт и был убит гитлеровцами.

Сохранилась сравнительно небольшая часть стихотворений Д. Вакарова относящаяся преимущественно к раннему периоду. Произведения последних лет жизни поэта были конфискованы венгерской полицией в 1944 году и, очевидно, погибли.

46. Бунтари

Детство без ласки, Жизнь без любви… Сердце, мужайся, — Мы — бунтари! Ждем мы с востока Волю и свет. Братьям далеким Шлем мы привет. Хватит молитвы, Юность, гори! Жизнь наша — битва, Мы — бунтари! 1930-е годы ^{46}

47. Мой товарищ

Кто любит молот, Кто любит плуг — Тот мой товарищ, Мой брат и друг. Кто ценит волю, Кто ценит труд — Мои призывы Того найдут. Кто проклял рабство, Кто проклял гнет — Тот путь к свободе Со мной найдет. 1930-е годы ^{47}