Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

69. Кусок родной земли

Кусок земли, он весь пропитан кровью. Почернел от дыма плотный мерзлый снег. Даже и привыкший к многословью, Здесь к молчанью привыкает человек. Впереди лежат пологие высоты, А внизу — упавший на колени лес. Лбы нахмурив, вражеские дзоты Встали, словно ночь, наперерез. Смятый бруствер. Развороченное ложе. Угол блиндажа. Снаряды всех смели. Здесь плясала смерть, но нам всего дороже Окровавленный кусок чужой земли. Шаг за шагом ровно три недели Мы вползали вверх, не знавшие преград, Даже мертвые покинуть не хотели Этот молньей опаленный ад. Пусть любой ценой, но только бы добраться, Хоть буравя снег, но только б доползти, Чтоб в молчанье страшно и жестоко драться, Всё, как есть, сметая на своем пути. Под огнем навесным задержалась рота, Но товарищ вырвался вперед… Грудью пал на амбразуру дота — Сразу кровью захлебнулся пулемет! Мы забыли все… Мы бились беспощадно… Мы на лезвиях штыков наш гнев несли, Не жалея жизни, чтобы взять обратно Развороченный кусок родной земли. 1941–1942 ^{69}

70. Война

Ты не знаешь, мой сын, что такое война! Это вовсе не дымное поле сраженья, Это даже не смерть и отвага. Она В каждой капле находит свое выраженье. Это — изо дня в день лишь блиндажный песок Да слепящие вспышки ночного обстрела; Это — боль головная, что ломит висок; Это — юность моя, что в окопах истлела; Это — грязных, разбитых дорог колеи; Бесприютные звезды окопных ночевок; Это — кровью омытые письма мои, Что написаны криво на ложе винтовок; Это — в жизни короткой последний рассвет Над изрытой землей. И лишь как завершенье — Под разрывы снарядов, при вспышках гранат — Беззаветная гибель на поле сраженья. 1942 ^{70}

71. Память

Когда и в жилах стынет кровь, Я грелся памятью одной. Твоя незримая любовь Всегда была со мной. В сырой тоске окопных дней, В палящем, огненном аду Я клялся памятью моей, Что я назад приду. Хотя б на сломанных ногах, На четвереньках приползу. Я в окровавленных руках Свою любовь несу. Как бьется сердце горячо, Летя стремительно на бой! Я чувствую твое плечо, Как будто ты со мной. Пусть сомневается другой, А я скажу в последний час, Что в мире силы нет такой, Чтоб разлучила нас! 1942 ^{71}

72. Последнее письмо

Лишь губами одними, Бессвязно, все снова и снова Я хотел бы твердить, Как ты мне дорога… Но по правому флангу, По славным бойцам Кузнецова, Ураганный огонь открывают орудья врага. Но враги просчитались: Не наши — Фашистские кости Под косыми дождями Сгниют на ветру без следа, И леса зашумят на обугленном черном погосте, И на пепле развалин Поднимутся в рост города. Мы четвертые сутки в бою, Нам грозит окруженье: Танки в тыл просочились, И фланг у реки оголен… Но тебе я признаюсь, Что принято мною решенье, И назад не попятится Вверенный мне батальон! …Ты прости, что письмо Торопясь, отрываясь, небрежно Я пишу, как мальчишка — дневник И как штурман — журнал… Вот опять начинается… Слышишь, во мраке кромешном С третьей скоростью мчится Огнем начиненный металл? Но со связкой гранат, С подожженной бутылкой бензина Из окопов бойцы Выползают навстречу ему. Это смерть пробегает По корпусу пламенем синим, Как чудовища, рушатся Танки в огне и дыму. Пятый раз в этот день начинают они наступление, Пятый раз в этот день поднимаю бойцов я в штыки, Пятый раз в этот день Лишь порывом одним вдохновения Мы бросаем врага На исходный рубеж у реки! В беспрестанных сраженьях ребята мои повзрослели, Стали строже и суше Скуластые лица бойцов… … Вот сейчас предо мной На помятой кровавой шинели Непривычно спокойный Лежит лейтенант Кузнецов. Он останется в памяти Юным, веселым, бесстрашным, Что любил по старинке Врага принимать на картечь. Нам сейчас не до слез — Над товарищем нашим Начинают орудья Надгробную гневную речь. Но вот смолкло одно, И второе уже замолчало, С тылом прервана связь, А снаряды приходят к концу. Но мы зря не погибнем! Сполна мы сочтемся сначала. Мы откроем дорогу Гранате, штыку и свинцу!.. Что за огненный шквал! Все сметает… Я ранен вторично… Сколько времени прожито: Сутки, минута ли, час? Но и левой рукой Я умею стрелять на «отлично»… Но по-прежнему зорок Мой кровью залившийся глаз… Снова лезут! Как черти, Но им не пройти, не пробиться. Это вместе с живыми Стучатся убитых сердца, Это значит, что детям Вовек не придется стыдиться, Не придется вовек им Украдкой краснеть за отца!.. Я теряю сознанье… Прощай! Все кончается просто… Но ты слышишь, родная, Как дрогнула разом гора! Это голос орудий И танков железная поступь, Это наша победа Кричит громовое «ура». 1942 ^{72}

73. На высоте «Н»

На развороченные доты Легли прожектора лучи, И эти темные высоты Вдруг стали светлыми в ночи. А мы в снегу, на склонах голых Лежали молча, как легли, Не подымали век тяжелых И их увидеть не могли. Но, утверждая наше право, За нами вслед на горы те Всходила воинская слава И нас искала в темноте. Не позднее ноября 1942 ^{73}

ЮРИЙ ИНГЕ

Юрий Алексеевич Инге родился 14 декабря 1905 года в поселке Стрельна близ Петербурга в семье портового служащего. Учился в гимназии в Симферополе, затем в трудовой школе. В начале 1920-х годов Ю. Инге переехал в Ленинград. С 15 лет работал на заводе «Красный треугольник» (до 1930 года) и занимался в кружке молодых писателей при журнале «Резец».

В 1929 году он опубликовал первое стихотворение — «Наш отряд». В 1931 году появился в печати первый сборник его стихов — «Эпоха», затем вышли книги «Точка опоры». «Сердце друзей» и другие. В первой половине 1930-х годов Ю. Инге опубликовал также ряд прозаических произведений; он много путешествовал по стране, побывал в Казахстане, на Урале, в Мурманске, Хибинах, в Абхазии.

В период советско-финляндской войны 1939–1940 годов Инге был корреспондентом газеты торпедных катеров «Атака», участвовал в боевых походах. С первых дней Великой Отечественной войны Ю. Инге — военный корреспондент газеты «Красный Балтийский флот», редакция которой находилась в то время в Таллине. Почти каждый день на протяжении двух месяцев в газете печатались его статьи и очерки, тексты листовок, подписи к плакатам, стихотворения агитационного характера.

Юрий Инге погиб 28 августа 1941 года. Корабль «Вальдемарас», на котором он находился, был торпедирован в бою и затонул во время перехода из Таллина в Кронштадт. В этот же день в газете «Красный Балтийский флот» было напечатано его последнее стихотворение.

74. «Придет пора: заплесневеет порох…»

Придет пора: заплесневеет порох, Потухнет злоба, мир изменит вид, И все, что нынче побеждало в спорах, Лишь в сказках превосходство сохранит. Наступит день, и, может быть, мой правнук Закончит дело, начатое мной, И наших дней торжественную правду Он назовет последнею войной. Не зная, как на поле битвы горек Вкус бьющей горлом крови и слюны, Он подойдет бесстрастно, как историк, К неповторимым ужасам войны. Все это взяв, как массу перегноя, На коем мир спокойствие воздвиг, Он всё сегодня конченное мною Использует как первый черновик. Наступит день — и труд мой, как основа Или чертеж, понадобится дням, Я мысль свою, заверстанную в слово, Как эстафету в беге, передам. И потому мы побеждаем в спорах, Что вместе с песней в будущем стоим. Придет пора… Но нынче нужен порох, Сегодня он вдвойне необходим. 1933 ^{74}

75. Пограничная зона

Под снегом спят дорожки и газоны, Седые ели окружили сад, И чуткой ночью пограничной зоны Сосновый край Финляндии объят. В последний раз замрут и разойдутся На полустанке сонном поезда, И с облака, широкого, как блюдце, Скользнет на землю легкая звезда. Знакомый путь. Чужие не отыщут Среди сугробов, сосен и дорог Обычный признак нашего жилища — Затепленный тобою огонек. Я раскрываю двери, как страницы… Ты спишь, не слыша, я тебя зову… Мне захотелось вдруг тебе присниться И лишь потом возникнуть наяву. Чтоб над тобой снегами Калевалы Синела эта мерзлая земля. Чтобы ты меня, проснувшись, целовала, Как жизнь, как сон, с чужими не деля. Где, Млечный Путь прожекторами тронув, Сверкает ночь геральдикою звезд, Где часовым недремлющих кордонов Сжигает щеки бешеный норд-ост. Огни, огни качаются на рострах, Полночный час протянут, как рука, И шлет бессонный, зоркий Белоостров Маячный свет на край материка. <1935> ^{75}

76. Колыбельная

Сыну Сергею

Вся столица спит давно, Ночь пути завьюжила, И морозное окно В серебристых кружевах. Спи спокойно, мой сынок, Шороха не слушая, Спит давно без задних ног Медвежонок плюшевый. Я спою тебе, дружок, Песнь тебе доверю я, Как среди больших дорог Мчалась кавалерия. Ты не бойся… Я с тобой… Ночи были жуткими. Стычка утром, в полночь бой, Мы не спали сутками. И теперь, в ночную тишь, Как же мне не вспомнить их, Если ты спокойно спишь В нашей мирной комнате. Не допустим мы врага И на выстрел пушечный, Ну, так спи, сынок, пока С саблею игрушечной. А ударит гром опять, Вспомнишь ты, как пели мы, Да и сам не будешь спать Целыми неделями. Вьюга легкая, кружись, Вьюга — перелетчица. За окном такая жизнь, Что и спать не хочется. За окном такая тишь… Спи, меня не слушая, Моя гордость, мой малыш, Медвежонок плюшевый! 1936 ^{76}

77. Зима в Пушкине

Казалось, что вот-вот засыпет Снегами тихий городок, Напоминающий Египет Со стороны ямских дорог. То были старые ворота… К заставе Царского Села Сто лет назад гвардейцев рота Их на плечах перенесла. Здесь, словно в лавке антиквара, Живут минувшие века, Забытый герб, литая чара, Лепной карниз особняка. Мне так знакома эта утварь По книгам, выставкам, мечтам, Как будто в солнечное утро Я из Лицея вышел сам. Стоял январь. И парк был скучен, В аллеях не было людей, Но чудился мне скрип уключин, Свирель и клики лебедей. Плыл легкий снег. И понемножку Входили лыжники в азарт, А я все ждал, что из окошка На них прикрикнет Энгельгардт. Каким дворцам тот флигель равен! Вот здесь, уйдя из пышных зал, Когда-то плакал сам Державин, И Пушкин дружбу воспевал… И видел я, идя к воротам, Одетым в зимний полумрак, Как шли в Лицей сдавать зачеты Грузин, зырянин и остяк. И чтили выше всех реликвий Старинный дом, где много лет Сидел за партою великий, Влюбленный в родину поэт. 1939. Пушкин ^{77}

78. Странствие

В незапамятное утро Я услышал хор пернатых За отрогами Урала, Где весною птичий слет. Золотыми косяками Шел сазан на перекатах, Дед с тяжелого баркаса В речке ставил перемет. Он сказал мне: «Оставайся, Дорогой товарищ, с нами, У земли пшеницы хватит, Рыбой хвалится вода. Край наш светлый и богатый, Корабли плывут по Каме…» Я послушал и остался, Но солгал, что навсегда. Поселился на рыбалке, Рыбакам чинил мережи, С фонарями на баркасах В устье Камы выезжал. Белозубые пермячки На меня глядели строже, Если я их на гулянке Невниманьем обижал. Но под осень, в душный август, Я ушел с плотовщиками Из зеленого затона На шумливый нижний плес. Вышли девушки на пристань И махали мне платками, Их печальные улыбки Я под Астрахань увез. Так я странствование всё лето По колхозам и станицам, И везде гостеприимно Открывали двери мне В городах меня встречали Улыбавшиеся лица, И не мог я стать бродягой В нашей солнечной стране. Побывал на Черноморье, Видел город на Сураме, Дагестанские селенья И Донбасса рудники. И везде мне говорили: «Поживи, товарищ, с нами», — Я повсюду знал пожатье Крепкой дружеской руки. И когда настало время Мне к пенатам возвращаться, Я не знал, куда же ехать С этих розовых полей?.. Люди все меня встречали, Как друзья и домочадцы, И везде я видел счастье Славной Родины своей. 1939 ^{78}