Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

284. Опять нет писем

Висят кувшины на заборе, Рябина плещет на ветру, И ягод огненное море Ведёт весёлую игру. На опустевшие балконы Ложатся сумерки и тьма, И ходят мимо почтальоны, И нет по-прежнему письма. Как будто ты забыла имя, И номер дома, и число, Как будто листьями сухими Дорогу к сердцу занесло… 1940 ^{284}

285. Последний день в ЦПКиО

Свежеет ветер, всё сильней Раскосый парус надувая. И руки тонкие ветвей Подолгу машут, с ним прощаясь. Под птиц печальный пересвист Идем, счастливые, с тобою. На солнце пожелтевший лист Летит, мелькая над водою Прохладой осени дыша, В последний раз теплом порадуй. И в шубах дремлют сторожа, Склоняясь у обнаженных статуй. 1940 ^{285}

286. Первая скрипка

Замолкла скрипка у окна, И звуки растерялись странно, И золотая тишина Проплыла облаком нежданным. И только билась под смычком Давно отыгранная песня. И падал день, как я, ничком, И сердцу становилось тесно. Оставь смычок, оставь футляр И эту скрипку вековую, — Тебя восторженный пожар Осенних листьев зацелует. И с ним метаться и лететь Под дудочку, под зов свирели, И падать в желтую метель Веселой песней на панели. 1940 ^{286}

287. Вторая скрипка

Как скрипки первое держанье, Как робкий взлет и стон смычка — Уже коснулось увяданье Рукой серебряной виска. Осенний лист устало кружит, Ты падал с ним и с ним лети. Но мне ль под шелест желтых стружек О прежней удали грустить? Рябин пылающие бусы Ворвались гроздьями в окно. И перелив осенних музык Пьянит, как старое вино. И только жгучее желанье Лелеет мысль одну. Одну — Спокойно встретить увяданье И чувствовать в себе весну. 1940 ^{287}

288. «Вспыхнула испуганная рама…»

Вспыхнула испуганная рама Блеском ослепительным стекла: Молния, как будто телеграмма, Тучами тяжелыми прошла. А за ней раскатисто и низко Шел вдогонку разъяренный гром, Словно кто-то требовал расписку И грозил поставить на своем. Гром отгрохотал, и над домами Снова и просторно, и светло… Только от тебя ни телеграммы, Ни простой открытки не пришло… 1940 ^{288}

289. «Картины пишем, акварели…»

Картины пишем, акварели Всех уголков родной земли, Чтоб пограничники смотрели И крепче землю берегли. Стихи мы пишем дни и годы, Мы отдаем им жизнь свою, Чтоб с ними шли бойцы в походы И побеждали бы в бою. Мы плавим сталь в печах и домнах, А после выплавки, устав, Лежим в тиши квартир и комнат, Листая воинский Устав. 1940 ^{289}

290. «Пусть буду я убит в проклятый день войны…»

Пусть буду я убит в проклятый день войны, Пусть первым замолчу в свинцовом разговоре, Пусть… Лишь бы никогда не заглянуло горе В твой дом, в твои глаза, в твои девичьи сны… Пусть не осмелится жестокая рука Черкнуть в письме, в скупой на чувства фразе, Что ты в разорванном лежишь противогазе И бьется локон твой у синего виска… 1941 ^{290}

ПЕТР НЕЗНАМОВ

Незнамов (псевд.; настоящая фамилия — Лежанкин) Петр Васильевич родился в апреле 1889 года на Нерчинском заводе Читинской области в семье служащего. Окончил гимназию в Чите и был признан в армию. С начала первой мировой войны Незнамов служил в артиллерии, был контужен, отравлен газами. После лечения в госпитале штабс-капитан Незнамов был демобилизован и тяжело больным вернулся в Читу.

Впервые он начал печататься в 1907 году в газете «Забайкальская новь». В 1919–1920 годах его стихи публиковались в читинской и владивостокской периодике: в журналах «Театр и искусство», «Дальневосточная республика» и других. В 1921–1922 годах он был членом футуристической группы «Творчество». В сентябре 1922 года П. Незнамов переехал в Москву и поселился в общежитии ВХУТЕМАС’а.

Огромную роль в творческой судьбе Незнамова сыграло знакомство и общение с В. Маяковским, который устроил его на работу в издательство артели писателей «Круг». В 1923 году Незнамов вступил в литературную группу «ЛЕФ», а когда начал издаваться журнал «ЛЕФ», стал секретарем его редакции. Первый сборник поэта — «Пять столетий» — вышел в 1923 году. В середине 1930-х годов он активно сотрудничал в «Литературной газете», писал статьи и рецензии.

Петр Незнамов погиб в октябре 1941 года в Дорогобуже в составе московского народного ополчения.

291. России

Тебя, тебя на всем скаку Какой запечатлеет мастер: Слились и всадник и скакун В таком невиданном распласте! И спроектирует ли кто Твоих кипящих сил поток! Но все, кто видел и не видел, В сегодняшнем венчают дне Тебя, тебя в твоем раскиде — В раскиде песен и огней! И пусть звенит твой звонкий день В ушах столиц и деревень! 1921 ^{291}

292. Наскок ливня

Еще никто его не ждал. Косого летнего дождя, — Сверкало солнце не листах — И вдруг нахлынул, исхлестав. Пули дождин запели. Пеньем покрыли поле. Почвы их жадно пили. Пыль попримяли пули. И под посвист: жди — не жди, Жди — не жди, насытим вдосталь, — Миллиардами дождин Разлинован разом воздух. И под ливня рев и вой Был он снова, снова, снова, Без линейки по кривой Разом, разом разлинован. Резвый, резкий этот марш Ливня, бешенства, шумихи — Он похож на рейд гусар, Он берет рекорд на лихость. Разве ливень — топ в галоп — Кинув тыщи обещаний, Тучу сдвинувши на лоб, Не форсирует песчаник?.. Веером пуль-дождин, Шлепнув экспресс-красавец, Прихотью влаг рожден, Он ускакал на север. 1921 ^{292}

293. Этот февраль

О. Петровской

С кашлем в горле, с гулким кашлем, Застегнув себя на вьюгу, Был февраль. За ним ветра шли — Множить вызлобки и ругань. С кашлем в горле — сыр и мглинист — Мглой испробован, изглодан, Каждый вечер бурю вынес И в оправе снега подан. Каждый дом исшарен смерчем — Стенам некуда деваться — Снег, как скрипкин гриф, заверчен Дважды, трижды, трижды двадцать. Город в лоб исхлестан злобой, Взят врасплох в своей постели, Город сжат в тиски сугробов, Снега, ругани, метелей. Но и так, в студеный вечер, Где-нибудь на Забайкальской — Сам с собою плюс диспетчер — Лучше слушать эти вальсы, Лучше этих вьюг оправа — Да, снегов оправа лучше! — Чем огни шанхайских лавок, Йокагам благополучье… С кашлем в горле, с гулким кашлем, Застегнув себя на бурю, Был февраль. За ним снега шли, И фонарь глазок прищурил. 1921 ^{293}