Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

304. На седьмом этаже

Там, где люди, кони и трамваи, Где автомобили и кино — Много зданий, поглядишь, зевая, Над панелью блеклой взнесено. И в одном, меж небом и землею, В этаже, взлетевшем на чердак, Со своей двадцатилетнею женою Проживает молодой чудак. Он творит, строчит стихотворенья, А она в затерянной тиши Пересчитывает бережно поленья И редакционные гроши. Хорошо им на своем балконе (Не балкон, а крыша) — точно с гор, Гулкий город, словно на ладони, И, как степь, размашистый простор. Вот тяжелый мрачный Исаакий, Крепостная бурая стена, А налево, за мостом во мраке — Выборгская сторона. Хорошо им — воздух. В самом деле! Только лягут рыхлые снега — По квартире вьюги и метели, Как в произведеньях Пильняка. И балкон уже простая крыша, И окошки не окошки — щель. Заметает выше — выше Бесконечная метель. Хорошо им: не в ладах с плитою; Даже в печку вглядываясь зло, У печурки мечутся с едою, От печурки требуют тепло. Поневоле с января о даче Замечтать придется молодым, Если днями отовсюду скачет Беспокойный дым. Где трамваи и народ — толпою, Где безделье мечется и труд — Вот над этой взбалмошной землею И мои знакомые живут. <1926> ^{304}

305. «Так устал! Постель давно желанна…»

Так устал! Постель давно желанна. Сон, как ястреб, сторожит меня. Я иду. Встречает плеском ванна, Ледяного полная огня. Окунаюсь раз, другой и третий, Фыркая, выскакиваю вон. За спиною никнет на рассвете Птицей обескрыленною сон. Вновь сижу… Проносятся трамваи… Здравствуй, утро жизни трудовой! Рукопись, так долго черновая, Наконец-то стала беловой. 1936 ^{305}

306. Весенняя ночь

Вечер сутолоки на исходе. Тишина, теплынь и легкий дождь. Майской ночью по такой погоде Молодо по улице идешь. Тусклы Исаакия колонны, Парапета призрачен гранит. За Невой, как поезд отдаленный, Дождь над парком Ленина шумит. Вот грохочет ливень, нарастая, Возле, рядом падает стеной. Я иду, и струи, расступаясь, Как друзья, торопятся за мной. Хорошо! Ужель мне с гаком тридцать? Честный паспорт, ты, пожалуй, врешь. Продолжай звенеть и серебриться, Прибалтийский полуночный дождь! 1937 ^{306}

307. Здравствуй!

Мы идем березовой аллеей И глядим с улыбкой на восток: — Здравствуй, мой прославленный конвейер! — Здравствуй, верный фрезерный станок! На учете каждое мгновенье, И станки спешат, как поезда, Торжествуя, плещет вдохновенье Молодого нашего труда. Вот гудки отбоем загудели, С честью день окончен трудовой. — Здравствуй, парк культуры и веселья! — Здравствуй, легкий парус над Невой! Самолет скользит в лучах заката, И слежу не отрываясь я. — Здравствуй, сокол, Соколова Ната, Смуглая ровесница моя! Мы сидим, а день такой чудесный По волнам от нас уходит прочь… День погас. Ну что ж, он прожит честно. — Здравствуй, наступающая ночь! 1937 ^{307}

ЭДУАРД ПОДАРЕВСКИЙ

Эдуард Антонович Подаревский родился в 1919 году. Учился в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ) Активно участвовал в студенческой жизни, выпускал факультетскую стенгазету «Комсомолия». Подаревский хорошо рисовал и был главным оформителем газеты. Не бросая института, стал работать в журнале «Красная новь».

С начала войны Э. Подаревский — на оборонных работах, затем — курсант минометной роты Смоленского пехотного училища в городе Сарапуле. Он продолжал писать стихи, заметки, рецензии, печатал их в газете «Красный воин».

Лейтенант-минометчик Эдуард Подаревский погиб на фронте весной 1943 года.

308. «Вспомним про лето. Про это вот лето…»

Вспомним про лето. Про это вот лето. Оно заслужило, чтоб вспомнить о нем. Мы доброю славой его помянем, И доброю песней, и добрым вином. И вместе потом просидим до рассвета, Припоминая про то и про это. Про славное лето, веселое лето, Как мчалось, как пенилось, солнцем согрето, Как кличут кузнечики в спеющей ржи, Как небо крылом рассекают стрижи, Как осока растет на поемном лугу, На зеленом до боли речном берегу… А в небе звезда догоняет звезду, И грозди созвездий плывут в вышине, И жирные карпы в замшелом пруду Носами копаются в илистом дне… И венок из цветов на твоей голове, И томик Багрицкого в мятой траве… И дорога прямая, и ветер степной, И ветер степной над родной стороной… Ветер в лицо. И ветер в груди, И ветер приказывает: иди! Иди посмотри, как хлеба хороши, Прислушайся, как шелестят камыши, Как песни звенят в полуночной тиши, Иди и дыши, всей грудью дыши, Иди и гляди, всем сердцем гляди. Простор голубой впереди, позади, Простор голубой, да ветер степной, Да ветер степной над тобой, надо мной… И дьявольски хочется не умирать, Всё в мире услышать, узнать и понять, — И звезды ночей, и журчанье ручьев, Рожденье стихов и дрожь парусов, Романтику странствий и цокот подков, Романтику бурь и походных костров, Романтику схваток, романтику слов, Романтику песен и песни ветров… …………………………………………. Я поднимаю тост за это Уже промчавшееся лето… За то, чтоб солнцем вновь и вновь Кипела кровь, звенела кровь, За то, чтоб сквозь годов громаду, Не посутулившись, пройти, Чтоб жить, чтоб умереть как надо; Чтоб не растратить в полпути Большую радость созерцанья, Большое, жадное вниманье, Чтоб до последнего дыханья, Не растранжирив, донести Зарниц далеких полыханье, Горячей полночи молчанье И трепет Млечного Пути… Чтоб залпом выпить дар бесценный, Любить, работать, петь, дышать, Чтоб каждой клеткой вдохновенно Весь этот мир воспринимать; Чтоб дней поток свободно тёк, Безбрежно светел и широк; Склонив седеющий висок, Чтоб каждый после вспомнить мог, В веселый час, в минуту злую, В труде, на отдыхе, в бою, Огнем и ветром налитую Большую молодость свою. 1938. Москва ^{308}

309. «На этаже пятнадцатом…»

На этаже пятнадцатом Гостиницы «Москва» (Хоть не хочу признаться в том) Кружится голова… А с улицы доносится Сирен разноголосица, Колес разноколесица, Трамвайные звонки… Тяжелые зеленые и желтые жуки, Ползут себе троллейбусы, задравши хоботки. Конец 1930-х годов ^{309}

310. «Серые избы в окошке моем…»

Серые избы в окошке моем, Грязные тучи над грязным жнивьем. Мы, вечерами Москву вспоминая, Песни о ней бесконечно поем — Каждый со всеми и все о своем. Ночью — далекие залпы орудий, Днем — от дождя озверевшие люди В тысячу мокрых, пудовых лопат Землю долбят, позабыв о простуде, Липкую, грязную глину долбят. Значит, так надо. Чтоб в мире любили, Чтобы рождались, работали, жили, Чтобы стихи ошалело твердили, Мяли бы травы и рвали цветы бы… Чтобы ходили, летали бы, плыли В небе, как птицы, и в море, как рыбы. Значит, так надо. Чтоб слезы и кровь, Боль и усталость, злость и любовь, Пули и взрывы, и ливни, и ветер, Мертвые люди, оглохшие дети, Рев и кипенье огня и свинца, Гибель, и ужас, и смерть без конца, Муки — которым сравнения нет, Ярость — которой не видывал свет… Бой небывалый за тысячу лет, Боль, от которой не сгладится след. Значит, так надо. В далеком «потом» Людям, не знающим вида шинели, Людям, которым не слышать шрапнели, Им, над которыми бомбы не пели, Снова и снова пусть скажут о том, Как уходили товарищи наши, Взглядом последним окинув свой дом. Значит, так надо. Вернется пора: Синие, в звоне стекла-серебра, Вновь над Москвой поплывут вечера, И от вечерней багряной зари И до рассветной туманной зари Снова над незатемненной столицей Тысячью звезд взлетят фонари. Пусть же тогда нам другое приснится, Пусть в эти дни мы вернемся туда, В испепеленные города, В земли-погосты, в земли-калеки… Пусть мы пройдем их опять и опять, Чтобы понять и запомнить навеки, Чтоб никогда уже не отдавать. Вспомним, как в дождь, поднимаясь до света, Рыли траншеи, окопы и рвы, Строили доты, завалы, преграды Возле Смоленска и возле Москвы… Возле Одессы и у Ленинграда Вспомним друзей, что сейчас еще с нами, Завтра уйдут, а вернутся ль — как знать… Тем, кто увидит своими глазами Нашей победы разверстое знамя, Будет о чем вспоминать. …………………………………………………………… Травы желты, и поля пусты, Желтые листья летят с высоты, Осень и дождь без конца и без края… Где ты, что ты, моя дорогая? Часто, скрываясь за облаками, Чьи-то машины проходят над нами. Медленный гул над землею плывет И затихает, к Москве улетает. Кто мне ответит, кто скажет, кто знает: Что нас еще впереди ожидает? Нет никого, кто бы знал наперед. Может быть, бомбой шальной разворочен, Жутко зияя оскалами стен, Дом наш рассыплется, слаб и непрочен… Может быть… Много нас ждет перемен… Что же… Когда-то, романтикой грезя, Мы постоянно считали грехом, То, что казалось кусочком поэзии, Нынче явилось в огне и железе, Сделалось жизнью, что было стихом. 1941? ^{310}

311. «Ветка голубая…»

Ветка голубая, Синяя хвоя. Где-то ты, родная, Милая моя? Между нами долгие Пролегли пути. Может быть, тебя мне Больше не найти. Может быть, тебя мне Больше не видать, — Только что же без толку Думать да гадать? Может, очень скоро Город голубой, Распахнув просторы, Встретит нас с тобой…. Ветка голубая, синяя хвоя… Где-то ты, родная, милая моя? 13 мая 1942. Сарапул ^{311}

312. «Плыли блики в речке синей…»

Плыли блики в речке синей Керосиновых кругов, Разбегались в керосине Переблески всех цветов. Плыли радуг переблески, А над речкой, на горе, Тихо плыли перелески В предзакатном январе. И за эту елку-палку, За речную тишь да гладь, — Вдруг я понял — мне не жалко Всё отдать. И жизнь отдать. 14 мая 1942 ^{312}

ЮРИЙ ПОЛЯКОВ

Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.

В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.