Современная польская повесть: 70-е годы

— Представьте себе, — говорила одна из девчонок, копируя интонации какой-то телезвезды. — Представьте себе, девы, какой шухер был с Адамом.

— Опять?

— У него такой бзик. Отстегнул пузырь бормотухи в киоске у переезда. Позавчера ночью.

— И что?

— Я же излагаю. Шухер. Возникли мильтоны.

Вся тройка беззаботно рассмеялась.

Зарыхта вздохнул. Молодость, молодость! Теперь она лучше, но красивее ли? Возможно, наша была привлекательней, несмотря на нищету и трудные времена. Когда-то Янек определял это следующим образом: — Вы по крайней мере к чему-то стремились. Вы хотя бы за что-то сражались.

Зарыхта полез в карман, огляделся, ища табачный киоск. В киоске сидел молодой, атлетического сложения мужчина.

— Пожалуйста, «Клубные», — попросил Зарыхта и оперся на барьер, огораживающий киоск. Рабочая сила, производственные мощности, — подумал он. — А такой битюг торгует сигаретами. Ему бы лопату, кирку! — И тут же недовольно поморщился. — Ах, по-прежнему я готов всех мерить на свой аршин.

Он нетерпеливо разорвал пачку, вытащил сигарету, поискал по карманам спичек. И тут кто-то протянул ему дешевую китайскую зажигалку с язычком пламени.

— Узнаете, товарищ Зарыхта?

Перед ним стоял сорокалетний мужчина в плаще из синтетической ткани и зеленой егерской шляпе. Лицо широкое, мясистое, ямочка на подбородке, глаза заводилы, знакомые. Словно у Зарыхты действительно было в Н. бог весть сколько знакомых. Где и когда мы встречались? По какому случаю?

— Сейчас, сейчас… — пробормотал он неуверенно. — Благодарю за огонь. Кажется, товарищ… товарищ…

— Бонк, — подсказал тот. — Начальник строительства.

— Вот именно! — обрадовался Зарыхта, ибо на сей раз воспоминание оказалось из тех, что были ему по нраву.

В Урвиске Шленском Бонк спускался с Зарыхтой и Барыцким в ту проклятую штольню. Еще зеленый коллектив, недавно навербованный в ближних и дальних деревнях, после взрыва запаниковал, никто не осмеливался заглянуть в глубины огнедышащего пекла. Барыцкий сказал вполголоса Зарыхте:

— Ничего не поделаешь, старина, без нас не обойдется… — И стал налаживать кислородный аппарат.

Тогда-то Бонк, отчаянный парнишка из батраков, и очутился возле них, еще не решившийся окончательно, но уже введенный в искушение, словно речь шла о вылазке за яблоками в сад приходского ксендза.

— А если спущусь, что буду с этого иметь? — спросил он шепотом.

Они посмотрели друг другу в глаза, слезящиеся от едкого дыма.

— Ты о деньгах? — спросил Зарыхта.

— Что-нибудь причитается, верно?

Они выбрались из штольни живыми, и потом Бонк с истинно мужицким упорством начал взбираться по лестнице карьеры: курсы, переподготовка, наконец, институт. Затем он исчез из поля зрения Зарыхты.

Теперь же напоминал весьма доверительным тоном, точно они были почти друзьями.

— Я водил вас, товарищ Зарыхта, по стройплощадке. Еще до прихода Барыцкого. Не помните? Сколько лет назад? Пять? Да. Пять. Мы как раз подготовили объект к сдаче.

— Помню, — соврал Зарыхта и удивился, что этот эпизод оказался более существенным для Бонка, чем тот, давнишний, в Урвиске Шленском, исчезнувший за туманной пеленой десятилетий. Пять лет назад. Он действительно приезжал сюда, но ничего тогда не случилось. Еще одна скучная инспекционная поездка. Он даже не узнал в этот раз Бонка, не связал его с катастрофой в Урвиске Шленском, столь существенной для его, Зарыхты, биографии. Однако помнил эту инспекционную поездку пятилетней давности.

— Вы отставали с выполнением производственного задания. Опаздывали на год, — сказал он, и это прозвучало как упрек.

— Не хватало производственных мощностей.

— Дело шло через пень-колоду. И что же? Обосновались здесь навсегда?

— Надоело кочевать. Старость не радость, — сказал Бонк шутливо. Он вообще был слишком весел: видимо, выпил портера или подвернулся случай пропустить рюмочку-другую? — Создали условия, — доверительно сообщил Бонк, словно желал снискать расположение собеседника. — Работаю на «Сельхозмаше» начальником отдела капиталовложений. Работы хватит лет на сто.

— А как живется?

— Как везде. Четыре триста плюс премия. Квартира «М-5», поскольку семья большая, и «сирена» на ходу. Только скучновато в этой дыре. Вроде бы Варшава близко, а выть хочется. А вас, если не секрет, что к нам привело?

— Просто так приехал, — ответил Зарыхта, оглядываясь, ибо со стороны комбината вдруг повалил народ. — Что это, смена?

— Ну и каковы впечатления? Подтянулся городок, верно?

— Да.

— Помаленьку, но кривая идет вверх, — проговорил Бонк с жаром. — «Сельхозмаш» теперь сила! А какие планы! Через два года мы обязаны достигнуть…

— Товарищ Бонк, — перебил его Зарыхта, — помните, как тогда ставился вопрос: ваш комбинат или больница и канализация…

— Помню. Мы обсуждали… То есть вы, товарищ Зарыхта, провели совещание в повятовом комитете. Если бы не вы, товарищ Зарыхта…

— А как полагаете сейчас? Решение было правильное?

Бонк поправил шляпу и весело рассмеялся.

— По-моему, на сто процентов. Я вас, товарищ Зарыхта, добром поминаю. Человеку нужны работа и жилье. С этого надо начинать. Сначала жить. Потом — умирать. А коммунальное строительство все равно развернулось: воеводству пришлось внести свою лепту!

Зарыхта поморщился, покачал головой. Такой же болван, как и я, точь-в-точь, — подумал он. — Одну линию гнем. Своя рубашка ближе к телу.

Торопливо простился и вернулся в больницу. По тротуару текла толпа, многолюдным стал этот маленький, захудалый городишко. Каролю захотелось побыть одному. Бонк увязался за ним. И, набравшись смелости, догнал у самых ворот больницы.

— Товарищ Зарыхта, — спросил он с миной заправского сплетника, — правда ли, что Барыцкий разбился насмерть?

— Откуда взяли?

— На «Сельхозмаше» поговаривают, якобы Барыцкий катался с молодой бабенкой, а на обратном пути… — Он понимающе глянул на своего собеседника, вероятно, кое-что слышал о размолвке между Зарыхтой и Барыцким. Бонк понизил голос. — Но больше жалеют нашего водителя. Того, что ехал на «старе». Говорят, что вовсе не был под мухой…

— Вздор! — резко осадил его Зарыхта, и Бонк явно смутился. Отошел, сгорбившись и присмирев.

Я всегда умел восстанавливать против себя людей, — подумал Зарыхта. — Почему он меня взбесил? Напомнил, что нас не любят? Все это мне уже известно, тут нет ничего нового. Что он напомнил? Ту ночь, когда меня отстранили от переговоров с рабочими? Тогда прозвучал такой аргумент: