Современный грузинский рассказ

В свое время и Димитрий Баркалая ломал голову над загадками бытия, делал соответствующие выводы и жил так, как ему подобало. Теперь он этим заниматься не будет, теперь пусть молодые думают, пусть побеспокоятся те, кто назвал его Барклаем-де-Толли. Димитрий ни о чем не будет думать, ни о чем не будет беспокоиться, сядет под деревом и будет наслаждаться пением птички-невелички, будет на солнышке греться и мирно доживать остаток дней. Он ни о чем не будет тревожиться, будет жить в полном покое. На это он имеет право и условия: вырастил двух сыновей, поставил их на ноги. Сыновья женились вовремя, живут они отдельно, в новых квартирах. Димитрий не хочет с ними жить. Поэтому остался в старом доме в одной комнате. Димитрий не хочет беспокоить сыновей — пока он в состоянии за собой ухаживать, пока у него хватает сил, а вот когда они его покинут, когда он совсем одряхлеет, только тогда пойдет он к сыновьям.

Пока ему хватает одной комнаты и пенсии. Пенсия у Димитрия большая — во всем парке ни у кого нет такой большой пенсии. Итак, Димитрий будет жить спокойно, и плевать ему на всех бездельников, зубоскалов, злопыхателей. Никогда не вспомнит он о прошлом — ни о хорошем, ни о дурном. Навсегда забудет «Барклая-де-Толли». Будет ходить в зоопарк со своими внуками, а когда они заняты в школе или на уроке музыки, или у преподавателя иностранного языка, он сядет на эту голубую скамейку и послушает пение птиц. А наступит знойный июль, он отправится к морю, там, на берегу, в кипарисовой аллее тоже есть голубые скамейки.

Тяжело опираясь на палку и время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, в парк входит старик. Это Ироди, друг Димитрия. С Ироди Димитрий заново познакомился в этом парке. Оказалось, что знакомы они давно. Ироди был первым, кто на вопрос Димитрия не отозвался, как все остальные — «аджан». Димитрий не любит этого слова — «аджан». Когда он впервые пришел в парк, решил присоединиться к пенсионерам, чтобы поговорить о том о сем, надоело одному сидеть. Но с кем он ни заговаривал, все отзывались «аджан». Димитрий начал пересаживаться с одной скамейки на другую и наконец встретил человека, который сказал ему «батоно». Это был Ироди. Ироди — пенсионер со стажем, большой друг «молодых» пенсионеров. «Молодые» не могут привыкнуть к новой «профессии», тоскуют. Ироди их подбадривает, учит, как сделать интересной новую жизнь — он человек опытный. В парке Ироди знают все, с ним считаются, советуются, но только он очень состарился, ослаб, ходит, опершись на палку. Наконец-то он добрался до скамейки Димитрия. Сел рядом с ним, оперся на палку и уставился в землю.

— Тебе плохо, Ироди?

— Нет, я просто устал.

Над стариками сияет яркое солнце. Шляпа Димитрия лежит на скамье, а его бритая голова сверкает на солнце. Ироди еще не успел снять шляпу, но, вероятно, тоже скоро ее снимет. Старики сидят рядышком, словно голубки, и молчат. Непонятно, то ли дремлют они, то ли думают, то ли прислушиваются к шелесту листьев — никакими словами их состояния не передать. Так и кажется, что они сами источают удивительную тишину и покой, царящие в этом уголке парка.

Ироди начинает ерзать, поднимает голову, вытягивает и скрещивает ноги, откидывается на спинку скамейки, на скрещенные ноги кладет палку и тихонько поворачивает голову в сторону Димитрия:

— Вино-то киснет…

У Ироди одна забота: родственник из деревни прислал ему «изабеллу», а они никак ее распить не могут. Димитрий заявил, что «изабелла» хороша с таранью и гоми. «Гоми приготовит моя невестка, — сказал он, — Нам бы еще тарань достать». А тарани нет как нет.

— Вечером пробовал, уже пенится… — вздохнул Ироди. Он, не торопясь, снял шляпу и тоже положил ее на скамейку, рядом с собой. Если не считать нескольких белых волосков, голова старика была совсем лысая.

— «Изабелла» без тарани что есть что нет, — сказал Димитрий и молчит себе и молчит. Молчит и Ирода.

Димитрий хочет поделиться с другом, но не решается. Он не может ему открыть то, что его мучает. Кто знает, что подумает Ироди. Ведь однажды не поняли его и насмеялись над ним, обозвали Барклаем-де-Толли. Поэтому он предпочитает молчать. Он ведет себя так, словно его очень заботит тарань. Но забота Димитрия намного сложнее и тяжелее: нет ему по ночам покоя. Днем еще куда ни шло, а ночью — лишь сомкнет глаза, — ночью, видимо, и разум засыпает — вот и носят черти нашего Димитрия куда им заблагорассудится.

Нет на свете справедливости. Всю жизнь он провел так, что не до сна было. — даже не помнит, видел ли вообще сны? Когда организовывал в горах колхоз, когда воевал под Курском и Орлом и спал в блиндажах, тогда ему ничего не мерещилось, а сейчас — откуда что берется, к чему бы эти волнения и тревоги! И ему никто не грозит, и он вроде ни с кем не воюет. Ведь он решил, что отвоевал свое, решил начать спокойную жизнь, так откуда теперь эта душевная смута?

Нечто невероятное происходит с Димитрием Баркалая! Как будто прошлое преследует его — преследует очередями маузеров и автоматов, залпами орудий, сигналами разноцветных ракет и реянием красных знамен. В этом ничего плохого нет. Напротив, воспоминания о прошлом доставляют ему радость. Но видеть прошлое в кривом зеркале невыносимо, он не выдержит этого, сердце разорвется во сне. А все дело в этих проклятых сновидениях. «Не с неба же берется сон, — думает старик, — он ведь отражение моей души. Тогда почему же он все искажает, почему лжет, если я сам — действительность, то почему отражение действительности — ложь? В чем тут дело? Где собака зарыта?!»

После ухода на пенсию он долго нервничал — не нравилось ему новое положение, трудно было без работы, никого не хотел видеть, все его раздражало. Время все же сделало свое. Человек привыкает ко всему, и Димитрий тоже постепенно приспособился к бездеятельной жизни. Но прошлое не оставляло его в покое, прошлое следовало за ним по пятам.

Однажды воскресным вечером Димитрий рано лег спать. Весь день ходил он вместе с внуками по зоопарку, устал и решил отдохнуть. Он долго не мог уснуть, не мог отделаться от одной мысли, но не мутной, а чистой и легкой, словно птица, мысли: младший внук, маленький Миха, очень похож на деда — он напоминает старику его детство. Долго он думал о Михе, почему-то ребенок с самого начала пришелся ему по душе, и имя ему выбирал он сам. Миха был парень что надо — живой, неугомонный, здоровый. Так, размышляя о внуке, Димитрий незаметно уснул, и приснилась ему Курская битва. Тогда Димитрий был командиром батальона. Неба почернело от фашистских «мессершмиттов», градом летели бомбы. Сквозь пули и огонь продвигается вперед батальон Димитрия. Димитрий так зычно и бодро отдает приказы, словно отгоняет страх, защищает своих бойцов от страха: Димитрий страха боится больше, чем бомб.

Батальон Димитрия блестяще выполнил боевое задание. Враг отступил…

Батальон отдыхает… Радуются ребята — командование объявило им благодарность. Вдруг Димитрию сообщают, что прибывает сам Преображенский… Во сне все происходит так же, как это было наяву. И Димитрий, довольный, улыбается во сне. Как кино смотрит он свой сон: вот к строю солдат медленным шагом приближается Преображенский в сопровождении трех человек. Димитрий отдает приказ:

— Смирно!

Димитрию понравился собственный голос — гулкий, хорошего тембра, раскатистый. Солдаты четко выполнили приказ. Преображенский стоит неподалеку и наблюдает за батальоном.

Теперь Димитрию нужно произнести два слова: «Равнение направо»… При отдаче этого приказа важно четко, ясно, громко произнести «напра»… Димитрий верит в древнюю грузинскую заповедь: герой должен иметь сильные руки, громовой голос и чистое сердце. Димитрий обладает всеми этими тремя качествами — надо их проявить. «Напра» надо произнести так, чтобы вся Германия задрожала от страха.

— Равнение!..

Словно набат прозвенел голос Димитрия в чистом поле. Он остановился, сделал паузу, пауза придает приказу особую выразительность.

— Напра!.. — загремел голос Димитрия. Что правда, то правда — голос у него был что надо. Оказывается, заслышав это «напра», Преображенский готов был дать Димитрию звание генерала.

— Во!.. — грянул Командир… И тут случилось нечто невероятное: батальон повернул головы налево. Это не соответствовало действительности. Димитрий поспешно приказал: «Отставить!» Но когда он снова отдал приказ «Равнение направо», батальон опять повернул головы налево. Преображенский помрачнел. Димитрий видел, как командир дивизии нахмурил брови. Весь дрожа, он снова отдал приказ, но батальон ни за что не хотел равняться направо. А там стоял черный, как туча, Преображенский и вопросительно смотрел на Димитрия.