"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
— Я часто слышал о нем.
— В связи с алкоголизмом? — спросил он с безразличным видом.
— В связи с убийствами на Блеттербахе.
— Вы хотите писать об этой истории?
— Нет, не думаю, — ответил я не моргнув глазом. — Может, только намекну, чтобы создать вокруг Блеттербаха зловещую атмосферу.
— Не уверен, что эта идея мне нравится, Сэлинджер.
— В книге пойдет речь о деревне, а то событие составляет часть ее истории.
Манфред кивнул, хотя в его взгляде еще оставалась тень подозрения.
— Много чего скверного произошло в тот день. И в последующие.
— Вернер мне рассказывал. Он сам уехал тогда.
— В одночасье. Ночью собрался и был таков. Так мне передавали.
—
— Я был в отъезде.
— По делам? — не отставал я.
— В восемьдесят пятом компания «Каголь Эдилбау» стала акционерным обществом с ограниченной ответственностью. Я устроил офис в Роверето и постоянно разъезжал по Северной Италии. У меня шли работы в Фриули, в Венето, я вот-вот должен был заключить очень важную сделку в Тироло. Строительство горнолыжного курорта. Я уже не был один. За год до того, помимо обычного административного персонала, я взял на работу двух молодых архитекторов, которые умели мыслить по-новому. Один до сих пор служит у меня, другой эмигрировал в Германию. По его проектам построили несколько стадионов и небоскреб в Арабских Эмиратах.
— Ничего себе, — присвистнул я.
— В восемьдесят пятом я почти не показывался в Зибенхохе. Да и в последующие годы тоже. Приезжал на праздники, но по-настоящему не присутствовал и тогда. — Он вздохнул. — Вы о чем-нибудь сожалеете, Сэлинджер?
— О многом.
— Тогда вы поймете, почему мне так претит сама мысль увидеть эту скверную историю напечатанной черным по белому.
— Никаких проблем, — пожал я плечами. — Меня интересуют только Krampus и легенды. Остальное — фон. Эту историю я могу и опустить. Не хочу, чтобы кто-то переживал из-за книги, которую, зная себя, я, может быть, никогда и не соберусь закончить.
— Могу я что-то еще сделать для вас?
— Позволить покурить здесь, в доме.
Манфред распахнул окно.
— Охотно составил бы вам компанию, Сэлинджер, но я бросил курить.
Тут мы услышали, как кто-то скребется в дверь. Манфред просиял.
То были его собаки. Два добермана обнюхали меня и радостно бросились к хозяину. Манфред радовался не меньше их.
— Улисс и Телемах.
— Славные имена.
— У меня, кроме них, никого нет.
— Вы не женаты?
— У меня есть компания. Есть Туристический центр. Три отеля, два из них в Зибенхохе, и я — Krampusmeister. Но у меня нет детей. Нет жены. Мне на это не хватило времени.
— Из-за работы?
Манфред снова погладил доберманов, которые растянулись у его ног.
— Да, из-за работы. Из-за нее же я потерял Гюнтера.
Манфред откинулся на спинку кресла. Отпил воды из бокала, пока я смаковал дым «Мальборо».
Холодный воздух из окна сковал мне пол-лица.
— Даже издалека я следил за всем, что происходит в деревне. И знал, какая у Гюнтера проблема.
— Алкоголь?
— Да, но Гюнтер был… — голос Манфреда зазвучал глуше, — слабаком. Вы считаете, я мелочен, придирчив? Пожалуйста, скажите откровенно.
— Да, считаю.
— Он был мне братом, но ставил меня в неловкое положение. Я являл собой живое доказательство того, что можно осуществить мечту одной только силой воли. Я превратил четырех коров в империю, которая росла день ото дня. Я вписывал в бухгалтерские книги цифры с девятью нолями, Сэлинджер. Политики, что ни день, являлись лизать мне задницу. Я привлекал завистников, как сочный кусок дерьма — тучи мух. И я давил этих мух каблуками. Достаточно было одного моего слова, и транспортная компания теряла половину заказов; одного знака — и предприятия, выпускающие стройматериалы, рушились, как замки из песка. Я мыслил по-новому, и это приносило плоды. Весь мир был у меня вот здесь. — Он показал мне руку, сжатую в кулак. — А Гюнтер был слабаком. Как наш отец. Тот
тоже пил как сапожник. И умер от цирроза печени.— Но Гюнтер видел ту…
— Ту бойню? Ну и что? — перебил меня Манфред, заговорив презрительным тоном. — Знаете, сколько погибших рабочих видел я за всю мою карьеру? Каменщиков, раздавленных съехавшей стеной или упавших с лесов; взрывателей, разорванных на куски. Мертвых без числа. Думаете, я начал пить и жалеть себя?
— Возможно, Гюнтер был сделан из другого теста.
Манфред вздохнул:
— Гюнтер был сделан из другого теста, это да. Он был слишком чувствительным. Огромный, мощный, как медведь, словечки такие, что наша бедная мама упала бы в обморок, но при всем при том у него было золотое сердце. Я это понял только потом, когда эйфория тех лет прошла. Для меня восьмидесятые и девяностые годы были чем-то вроде праздника труда: я работал по восемнадцать часов в день, семь дней в неделю. Без остановки, не задумываясь о важных вещах.
— Например, о семье?
— И о Гюнтере. Часто говорил людям, что я единственный сын. Его смерть явилась достойным эпилогом впустую растраченной жизни. Одним пьяницей меньше, сказал я себе, и по-прежнему подписывал контракты, просматривал проекты и заставлял членов городской управы целовать меня в зад, как будто ничего не случилось. По большому счету мы с Гюнтером два сапога пара.
— Почему вы так говорите?
— Потому, что у Гюнтера был алкоголь, а у меня — работа. Работа была для меня как наркотик. А когда я сбавил обороты, то начал заглядывать в себя. И вспоминать Гюнтера. Тут я понял, что вел себя как последний гад. Стал себя спрашивать, можно ли было его спасти.
— Каким образом?
Манфред посмотрел на меня так, будто я только что прилетел с Марса.
— Я был богат, я и сейчас богат, Сэлинджер. Я мог бы поместить его в специальную клинику, оплатить ему кругосветное путешествие, предоставить сколько угодно шлюх. Все необходимое, что могло бы изгнать из его головы того демона, я мог бы купить. А я оставил его одного. Здесь. Это дом, где мы росли, где жил Гюнтер. Я перестроил его почти целиком.
— Почти?
— Поняв, что я сотворил с Гюнтером, я обезумел. Не знаю почему, но я вымещал гнев на этих четырех стенах. Хотел сровнять их с землей. Но это был мой дом. Наш дом. И я решил перестроить его сверху донизу. Но мне не хватило духу коснуться его комнаты, она осталась точно такой, как в тот день, когда Гюнтер вышел оттуда в последний раз.
— Я не специалист, но, по-моему, это безумная идея, — вырвалось у меня.
— Иногда и я так думаю. Хотите взглянуть?
Я поднялся следом за ним на верхний этаж.
Если в целом дом Каголя был заботливо обставлен дорогой мебелью, то комната, которую показал мне Манфред, имела вид убогой дыры.
Деревянная обшивка стен почернела от копоти, кровать источили жуки, стекла на окнах так потускнели, что не пропускали солнечных лучей.
На тумбочке рядом с неприбранной постелью стояла бутылка. Под бутылкой — две банкноты по тысяче лир.
— Что скажете на это, Сэлинджер?
Он хотел добавить что-то еще, но тут послышался голос экономки. Срочный звонок из Берлина. Манфред выругался.
— Дела, — сказал он, извинился и побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.
Я остался один перед этим подобием машины времени. Устоять невозможно. Слыша голос Манфреда, что-то бубнившего в отдалении, я переступил порог комнаты Гюнтера.
То, что я делал, было неправильно. В каком-то смысле это могло считаться профанацией. Я заглядывал в шкафы (и под кровать, и в тумбочку, и…) человека, который умер тридцать лет назад. Человека, прожившего короткую и несчастливую жизнь. Гюнтер не заслужил того, что я сейчас делал.