"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

На День благодарения дядя Сол покупал бабушке с дедушкой билеты на самолет до Балтимора в бизнес-классе. Они громко восхищались удобными креслами, отменным обслуживанием на борту, едой на настоящей посуде и тем, что садились в самолет раньше остальных пассажиров. «Посадка вне очереди! — торжествующе восклицал дедушка, повествуя нам о своих путевых подвигах. — И не потому, что мы старые и немощные, а потому, что благодаря Солу мы важные клиенты!»

Всю жизнь я видел, как бабушка с дедушкой превозносят дядю. Любой его выбор был совершенством, всякое слово — истиной. Тетю Аниту они любили как собственную дочь; они поклонялись Балтиморам. У меня в голове не укладывалось, что целых двенадцать лет дедушка и дядя Сол не разговаривали!

Помню и наши семейные выезды во Флориду до появления «Буэнависты», в те времена, когда мы все жили в квартире старших Гольдманов. Часто наши самолеты приземлялись почти одновременно, и в квартиру мы приезжали вместе. Бабушка с дедушкой, открыв дверь, всегда первым целовали дядю Сола. Потом говорили нам:

— Идите, дорогие, поставьте чемоданы. Дети, вы будете жить в гостиной, Натан и Дебора — в комнате с телевизором, а вы, Сол и Анита, — в гостевой комнате.

Каждый год они объявляли спальные места так, словно это результаты лотереи, но каждый год повторялась одна и та же история: дядя Сол с тетей Анитой удостаивались гостевой комнаты со всеми удобствами и большой кроватью, рядом с ванной, а моих родителей отправляли на раскладной диван в тесной комнатушке, где бабушка с дедушкой смотрели телевизор. В моих глазах эта комната была двойным бесчестьем. Во-первых, потому, что Банда Гольдманов втайне окрестила ее «вонючкой» из-за стойкого затхлого запаха (дедушка с бабушкой никогда не включали там кондиционер). Каждый год Вуди с Гиллелем, свято верившие в случайное распределение постелей, тряслись при мысли, что им придется там спать. И я видел, как в минуту, когда дедушка объявлял выигрыши, они, держась за руки, молили небеса: «Только не вонючку! Пожалуйста, только не вонючку!» Они так и не поняли, что пытка «вонючкой» предназначалась моим родителям: жить в ней всегда выпадало им.

Второе бесчестье было связано не с самой комнатой, а с тем, что рядом не было туалета. А значит, моим родителям, если им вдруг приспичит ночью, приходилось идти через гостиную, где спали мы, Банда Гольдманов. Моя мать, всегда кокетливая и изящная, никогда не показывалась мне неодетой. Помню, как по воскресеньям за завтраком мы с отцом подолгу ждали ее за столом. Я спрашивал, где мама, а отец неизменно отвечал: «Прихорашивается». Я представлял себе, как во Флориде она посреди ночи идет в туалет через комнату в противной мятой ночной рубашке и с всклокоченными волосами. Мне эта сцена казалась унизительной. Однажды ночью, когда она проходила мимо нас, подол ее ночной рубашки задрался, так что были видны голые ягодицы. Мы все трое сделали вид, будто спим, но я знаю, что Гиллель с Вуди видели ее: когда она заперлась в туалете, они, убедившись, что я сплю — но я не спал, — прыснули и стали над ней насмехаться. Я долго ненавидел ее за то, что она показалась голой и лишний раз осрамила Монклеров, спавших в «вонючке» и разгуливающих по ночам нагишом, тогда как дядя Сол с тетей Анитой появлялись из своей комнаты с ванной всегда чистенькими и одетыми.

А еще во Флориде мне случалось тайком наблюдать постоянные конфликты между родителями и дядей Солом. Однажды я услышал, как отец, думая, что они с дядей одни в гостиной, резко сказал ему:

— Ты мне не сказал, что покупаешь родителям билеты в бизнес-классе. Такие решения в одиночку не принимают. Сколько я тебе должен? Я выпишу чек.

— Брось, не стоит.

— Нет, я хочу заплатить свою долю.

— Правда, не бери в голову. До такого я еще не дошел.

«До такого я еще не дошел». Лишь годы спустя я понял, что бабушка с дедушкой никогда не смогли бы прожить на скудную ренту, которую дедушка получал после краха его фирмы, и что своей жизнью во Флориде они были обязаны исключительно щедрости дяди Сола.

Каждый раз, возвращаясь после Дня благодарения, я слышал, как мать перечисляла свои претензии к дяде Солу.

— Конечно, он может выпендриваться и покупать вашим родителям билеты в бизнес-класс. У нас нет таких денег, он же должен понимать!

— Он отказался брать у меня чек, он за все заплатил, — защищался отец.

— Конечно, это же такие мелочи! Ну и ну!

Я не любил эти возвращения в Монклер. Мне не нравилось, что мать плохо отзывается о Балтиморах. Не нравилось слышать, как она их хает, бранит их невероятный дом, их стиль жизни, их вечно новые машины, как она ненавидит все, к чему меня так тянуло. Долгое время я считал, что матери просто обидно за собственную семью. И только потом я понял смысл фразы, которую она бросила однажды отцу и которая отозвалась лишь годы спустя. Никогда не забуду, как на обратном пути из Балтимора она сказала:

— Ты что, не понимаешь? Он имеет все, что имеет, только благодаря тебе!

32

Тогда, в апреле 2012 года, я наводил порядок в дядином доме и нечаянно опрокинул на себя чашку кофе. Чтобы последствия были не так заметны, я стянул с себя футболку и замыл испачканное место. Потом, полуголый, повесил ее сушиться на террасе. Эта сцена напомнила мне, как дядя Сол развешивал белье на веревке, натянутой за домом. Так и вижу, как он вынимает чистое белье из стиральной машины, кладет в пластмассовый бак и несет на улицу. От белья исходит приятный запах кондиционера. Просохшую одежду он неумело гладил сам.

К моменту переезда в Коконат-Гроув у него еще оставались весьма значительные средства. Он нанял домработницу, Фернанду, она приходила трижды в неделю, прибирала в доме, радуя его живыми цветами и ароматическими травами, готовила ему еду и стирала белье.

Через несколько лет он потерял все, и ему пришлось отказаться от ее услуг. Я уговаривал дядю Сола не увольнять ее, обещал платить ей, но он не желал ничего слушать. Чтобы вынудить его согласиться, я заплатил Фернанде вперед за полгода, но когда она пришла, он выставил ее вон, даже не впустив в дом.

— Мне больше нечем оплачивать ваши услуги, — заявил он ей через дверь.

— Но меня мистер Маркус прислал. Он мне уже заплатил. Если вы не даете мне работать, получается, что я вашего племянника обворовала. Вы же не хотите, чтобы я воровала у вашего племянника, а?

— Договаривайтесь с ним, как знаете, это ваше дело. А я прекрасно обойдусь сам.

Она в слезах позвонила мне прямо с его террасы. Я сказал, чтобы деньги за полгода она оставила себе и спокойно поискала новое место.

После ухода Фернанды я взял за правило каждую неделю относить свое белье в прачечную. Я умолял дядю Сола позволить брать заодно и его вещи, но он был слишком горд и не желал никаких одолжений. Хозяйство он тоже вел сам. Когда я гостил у него, он ждал, когда я отлучусь, и возился по дому. Вернувшись из магазина, я находил его за мытьем полов, мокрого от пота.

— Приятно, когда в доме чисто, — рассуждал он с улыбкой.

Однажды я сказал:

— Мне неудобно, что ты не даешь мне тебе помочь.

Он оторвался от мытья окон и повернулся ко мне с тряпкой в руках:

— Тебе неудобно, что ты мне не помогаешь или что я при тебе занимаюсь уборкой? Считаешь, что это меня унижает? Где тот великий, кому зазорно помыть собственный туалет?

Он угадал. И я понял, что он прав. Меня одинаково восхищал и дядя Сол — миллионер, и дядя Сол, выходящий с полными сумками из супермаркета. Дело было не в богатстве, а в достоинстве. Сила и красота дяди заключались в невероятном чувстве собственного достоинства; именно оно возвышало его над другими людьми. И отнять у него это достоинство оказалось не под силу никому. Наоборот, с годами оно только крепло. Но, глядя, как он моет полы, я невольно вспоминал времена Гольдманов-из-Балтимора: целыми днями по дому в Оук-Парке сновала целая армия прислуги, которая поддерживала его в идеальном состоянии. Мария, постоянная домработница, служившая у Балтиморов, еще когда мы были детьми; садовник Скунс, люди, следившие за бассейном и обрезавшие деревья (слишком высокие для Скунса), кровельщики, милая филиппинка с сестрами — они приходили по вызову и прислуживали за столом в День благодарения или на званых обедах.

Из всего этого теневого люда, благодаря которому дворец Балтиморов представал во всем блеске, мне больше всего нравилась Мария. Ко мне она относилась очень ласково, а на день рождения дарила мне коробку шоколадных конфет. Я звал ее волшебницей. Благодаря ей моя разбросанная по всей гостевой комнате грязная одежда исчезала и в тот же вечер оказывалась у меня на кровати, чистая и выглаженная. Я был просто покорен ее расторопностью. У нас в Монклере стиркой и глажкой занималась мать. Стирала она по субботам или воскресеньям (когда не ходила на работу), а значит, чистые вещи я мог получить примерно раз в неделю. То есть мне приходилось тщательно выбирать одежду в зависимости от того, что предстояло на будущей неделе, чтобы не остаться в нужный день без какого-нибудь пуловера, в котором я собирался производить впечатление на девиц.