Союз Тигра и Дракона

Сюаньжень нахмурился.

— Выходит, родиться в знатной семье — проклятье Неба?

— Сами судите. Вот Сюян. Честолюбивая принцесса Синду с рождения сына знала, чему его нужно обучать и как ему жить. Проще говоря, всё решили за него. Сначала он пытался противостоять матери, но впоследствии просто устал от жизни, навязанной родителями. Он не выдержал уровня высоких ожиданий и бесконечных требований. Принцесса Синду хотела, чтобы её сын вырос деятельным политиком при дворе, но она же превратила его в учившееся из-под палки ничтожество. Став подростком, Сюян восстал, но что делать дальше, просто не знал, давно став человеком, которому ничего не нужно.

— А Ву Тун?

— Его отец Ву Тунцао — бывший канцлер. Большой человек. И Ву Тун постоянно ощущал себя ребёнком великого человека. Если сам Ву Тунцао считал себя элитой по причине жизненного успеха и своих усилий, то его сын считал себя элитой по праву рождения в семье великих людей. В его детском воображении отец был чем-то похож на всесильного бога, источником света, тепла и покоя, но он требовал беспрекословного поклонения и почитания. Но реальный Ву Тунцао богом не был и, видя никчемность собственного сынка, вёл себя жестоко и деспотично. Сын взбунтовался, стал равнодушен к попыткам отца задеть его или обидеть, и безразличен к любым требованиям родителей…

— Понимаю.

— В жизни вокруг Сюяна и Туна постоянно громоздились всевозможные яства, у каждого блюда стоял повар, который счастлив был угостить их. Также вокруг плясали слуги и уборщики, которые в нужный момент убирали за ними посуду, или подливали им в чашу вина. И детям казалось, что это нормальная жизнь: они просто не понимали тех, кто не хотел им угождать. Понятно, что такие люди всегда рискуют быть уничтоженным той явью, в которой никто не стремится понять чьи-то нужды и в которой никто не радуется возможности кому-то услужить. При этом такие редко озлоблены, они даже протест выражают…

— Пытаясь обгадить чужие могилы?

— Да, на большее их не хватает. Но есть и куда худшие люди, не осознающие свой никчемности, считающие, что могут хотеть и брать всё, что им угодно. Они тоже ничем не брезгуют, но они в сто раз опаснее. Вы ещё не сталкивались…

— Но правильно ли я понял, господин Сю? — вмешался в разговор Ван Шэн. — Вы гораздо больше озабочены преступлениями при дворе, нежели в среде простолюдинов?

Сю Бань пожал плечами.

— Не совсем. Просто преступления в чертогах императорского двора мы вынуждены расследовать быстро и тайно, чтобы не позорить власть. Разоблаченные и разнесённые все преувеличивающей молвой, такие дела часто провоцируют бунты и восстания. Затевающие их думают очистить общество от грязи, но тут же начинают ходить по крови. Лучше не становится. Борцы за чистоту не могут понять, что искаженные души творят зло, независимо от того, кто на престоле: грязь, жестокость и мерзость кренятся в них самих.

Сюаньжень переглянулся с Ван Шэном. Возразить было нечего.

— А, кстати, я совсем забыл вам сказать! У вас не так много времени для отдыха. Через неделю — день Очищения. Вы обязаны быть там. И обязательно наденьте придворное чаофу для торжественных пиров, важных церемоний и обрядов почитания предков. Будет сам император.

Однодневный праздник Очищения проходил в третий день третьей луны и традиционно предназначался для рассеивания зла и смывания скверны в водоёмах с ароматными лепестками орхидеи. Празднество было скромным и официальным в первой части, но после часа Лошади оно превращалось в непристойные пирушки с распитием вина и сочинением стихов. Говорили, что ежегодно в качестве десерта на этом празднике в императорском парке принцессы крови разносили среди императорских гостей порции ароматной выпечки.

Чень Сюаньжень и Ван Шэн с поклонами обещали явиться на праздник, при этом ни один из них ещё не знал, что там им придется воочию убедиться в правоте Сю Баня, походя отмеченной в только что закончившемся разговоре.

Глава 32

«Ли». ? Осторожная поступь

Не бывает пути без препятствий,

а приобретений — без потерь

На Праздник Очищения Чень Сюаньжень и Ван Шэн начали собираться спустя три дня после проводов Ченя Цзинлуна в Гуаньчэн. Ван Шэн в новом церемониальном чаофу, вышитом супругой, выглядел, как всегда, писаным красавцем, Чень Сюаньжень, облачившись в придворное платье и надев шуфа-гуань[1] для волос, подаренную ему Сюли, тоже разглядывал себя в зеркале не без удовольствия.

В этот раз было объявлено, что обряд пройдет в бассейне Хуацин, одном из горячих источников, который использовался для императорских купаний. И когда Чень и Ван вместе с Лао Женьцы и Сю Банем пришли в Южный квартал, там уже завершались все необходимые приготовления. Для подарков знати от императора были разложены мешочки, в которые традиционно укладывались небольшие ковши и черпаки для мытья из бамбука, банные принадлежности и «бобы для ванн» — мыльная смесь из молотых бобов, гвоздики и лепестков орхидеи.

Император появился со свитой в первой половине часа «Сы-шэ»[2] в роскошном одеянии. Его окружали супруги, наложницы, евнухи и многочисленные племянницы. Даосские служители начали церемонию освящения вод, и все замерли. Каждый год император выбирал одного молодого чиновника для «разлития ароматов»: ему вручали большую корзину с лепестками орхидей, выращенных в императорских оранжереях, и он должен был, раздевшись, войти в воду и рассыпать лепестки по водной глади. Сюаньжень не без основания рассчитывал, что император для этой церемонии выберет Ван Шэна: Сю Бань и Лао Женьцы рассказали ему, что император для «разлития ароматов» всегда выбирает первого красавца из всей чиновничьей толпы, и тот потом в течение целого года задает тон в одежде и в прическах. Сюаньжень даже по дороге поинтересовался у Ван Шэна, умеет ли тот плавать? Шэн удивился вопросу, но кивнул.

Однако ожидания Сюаньженя не оправдались. Император с уверенной улыбкой указал прямо на него. Сюаньжень растерялся и даже смутился: с чего бы это кому-то могло прийти в голову провозгласить его красавцем, да ещё и законодателем мод? Тем не менее, он послушно вышел вперёд, снял чаофу, взял корзину с лепестками и, зайдя в воду по пояс, рассыпал лепестки по водам источника.

После в воду начали заходить все остальные, спеша обязательно захватить несколько лепестков: считалось, если их засушить и сохранить дома, это принесет мир и изобилие. Сюаньжень же, никогда не отличавшийся суеверием, окунувшись по обычаю в источник, первым вышел на берег и оделся.

Придворный ритуал предписывал нескончаемую череду празднеств с музыкой и танцами, во время которых в огромном количестве употреблялись дорогие настойки и вина. И в день Очищения по традиции следовало большое застолье, для которого в павильоне рядом с источником уже были накрыты обильные столы. Чень Сюаньжень привычно занял третье место за столом, куда сели Сю Бань и Лао Женьцы. Однако император снова мановением руки призвал его к себе и усадил за стол, который был установлен рядом с императорским. Чень насторожился: честь была слишком велика. С чего бы? И тут по обе стороны от Сюаньженя опустились две императорских племянницы — принцесса Ли Чэнъань, шестая дочь прежнего императора, и принцесса Ли Ичэн, его восьмая дочь.

Заиграла музыка. Сюаньжень вежливо повернулся сначала к одной, потом к другой девице, рассмотрел их, понюхал и понял, что попал в крупную неприятность: от принцессы Чэнъань шёл тяжелый запах, состоявший из смеси гнева, гордости, распутства, мстительности и наглой дерзости. От принцессы Ичэн смердело похотью, завистью и обидой, однако при этом девица была тупа и ленива.

При этом Сюаньжень про себя изумился одному странному обстоятельству: императоры выбирали себе жен среди красивейших женщин империи. Сами они, как правило, тоже были сыновьями красивейших женщин империи — жен и наложниц прежних императоров. Казалось бы, такой отбор должен был породить целый цветник красавцев и красавиц в следующем поколении, и каждое следующее поколение должно было оттачивать и совершенствовать эту красоту. Но этого не происходило: сын простолюдинки Ван Шэн был прекрасен, как Пань Ань, а люди императорской крови казались заурядными, а иногда и просто некрасивыми, как Ли Чэнъань и Ли Ичэн. Точнее, подумал Сюаньжень, девицы не были уродливы: просто дурной нрав и отсутствие благородства наложили на эти лица мертвящую печать порока, которая была куда хуже невзрачности.