Спасите, мафия!

— Нет, — холодно бросил Хибари-сан.

— Ладно, — пожала плечами я. — Тогда я просто буду разговаривать сама с собой. Погода чудесная — почему бы не пообщаться с ветром?

— Ты… — процедил он и, не найдя слов, чтобы меня охарактеризовать, бросил: — Я не буду слушать.

— И не надо, — фыркнула я, усаживаясь на корточки напротив разводившего костер комитетчика, всё же поддевшего под пиджак свитер. — Я скажу это лишь один раз и не буду унижаться и бегать за тобой по ферме в течении всех оставшихся четырех месяцев, потому что, хоть я и труслива, чувство гордости у меня всё же есть. Равно как и чувство долга, кстати. Мукуро давно предложил мне дружбу, и я приняла ее. А потому то, что я весь вчерашний день его игнорировала, несмотря на то, что он провел расследование, выяснил, кто меня доставал, и вообще всеми силами пытался соответствовать понятию «друг» в его понимании, было подлостью с моей стороны. Я должна была уделять ему больше времени, и он расстроился из-за того, что я словно не заметила всех его попыток показать мне, что на него можно положиться. Он не собирался причинить мне боль ни теми объятиями, ни своими словами, на которые я разозлилась даже в большей степени, нежели на то, что он меня обнял. Я просто не поняла его и усугубила ситуацию, а он, чтобы прогнать из головы хаос, нарвался на драку. Но он не использовал тебя — вам обоим нужна была встряска и выплеск адреналина и эмоций, потому он и спровоцировал тебя. Ради себя, конечно, но он знал, что ему не победить, и это о многом говорит. Знаешь, когда ты его вырубил, я действовала рефлекторно. И мне очень жаль, что я допустила мысль, будто ты можешь ударить человека, находящегося без сознания. Мне тогда было стыдно, как никогда прежде. Потому что я усомнилась в тебе, допустила мысль, которая невозможна даже чисто теоретически. Я знаю, что ты не атакуешь тех, кто не может за себя постоять. Но я испугалась в тот момент. И я приношу за это свои извинения, хотя пойму, если ты меня не простишь. Но это единственное, за что я собираюсь извиниться, потому что каким бы человек ни был, если он нуждается в помощи, я ему ее окажу. И в тот момент, хоть мне и хотелось пойти за тобой и извиниться, я не могла оставить Мукуро. Он был без сознания, ему нужна была помощь. И я ему ее оказала. Дело даже не в том, что он мой товарищ, и не в том, что это я была виновата в сложившейся ситуации. Просто если человек в беде, ему надо помогать — это непреложный закон моей жизни. А теперь тебе решать, оттолкнуть меня или дать второй шанс. Я не предавала тебя, но я допустила недопустимую мысль. Если можешь, прости…

Повисла тишина. Мерное багряное пламя, разгоревшееся между нами, дарило тепло и приковывало к себе взгляды. Хибари-сан неотрывно смотрел на огонь, сидя перед костром на корточках, и о чем-то сосредоточено думал, а затем резко спросил:

— А если не могу?

Сердце словно раскаленное лезвие пронзило. Я, может, и слишком самоуверенна, но надеялась, что он простит меня, хоть и была готова к тому, что он может меня прогнать. На глаза навернулись слезы, но я через силу улыбнулась и, кивнув, пробормотала:

— Тогда я уйду и больше никогда не буду тебе навязываться. Потому что я не хочу делать тебе еще больнее. Я… — голос дрогнул, но я взяла себя в руки и, глядя на огонь, тихо добавила: — Я знаю, что, вымогая прощение, его не получить. Потому я уйду. Я это заслужила. Так что я уйду, несмотря ни на что. Даже на то, что хочу остаться.

Повисла тишина. Я смотрела на огонь и впервые в жизни хотела разрыдаться навзрыд, по-бабьи, с подвываниями, и сказать, что не могу больше быть одна, но я молчала и не давала себе сорваться, кусая губы. Я сгорала в этом огне и думала: «Да не молчи ты! Не мучай меня больше! Просто уже пошли меня куда подальше и не издевайся! Потому что так — еще больнее! Знать, что надеяться не на что, но продолжать лелеять глупую, несбыточную надежду…» Я вдруг поняла, что мои мысли в автобусе о том, что я не должна в него влюбляться, опоздали. За эти два месяца, что мы почти каждый день проводили вдвоем, ставя эксперименты, за то время, когда он проявлял свою странную и мало кому заметную, ненавязчивую заботу, за те моменты, когда он грустно смотрел на небо и показывал мне ту часть себя, что скрывал ото всех, я влюбилась в него. Влюбилась окончательно и бесповоротно. И сама же всё разрушила. Потому что я просто глупое, трусливое травоядное, которому нет места рядом с хищником… Я встала и, не говоря ни слова, побрела к лесу, оставив все свои надежды в пламени костра. Но внезапно меня схватили за руку, и я замерла. Сердце застыло, а затем бешено забилось, словно пытаясь вырваться из груди. А душу сковала боль — дикая, надрывная и нестерпимая…

— Стой, — раздался тихий, до боли родной голос за спиной, и я вздрогнула. В нем не было ни злости, ни раздражения, только какая-то странная надежда и просьба… — Не уходи.

— Зачем? — пробормотала я. — Ты же не принял моих извинений, я же…

— Принял, — едва слышно ответил Хибари-сан и осторожно сжал мою ладонь, встав у меня за спиной на небольшом расстоянии. — И… прости за молчание.

— Я… я не понимаю, — пробормотала я, чувствуя, что истерика подкрадывается к горлу. — Я не понимаю!

— Я сам себя не понимаю, — устало вздохнул он. — Просто когда ты сказала, что готова уйти, я разозлился еще больше, потому что не хочу, чтобы ты уходила. Но я сам постоянно отталкиваю тебя, потому что не хочу подпускать людей близко. Это моя защита, но ты пробила ее. И… там, в деревне, когда ты закрыла его, мне было больно, но когда ты решила остаться с ним, было в сто раз больнее, хотя я понимал, что это правильное решение. Я эгоист. Но я… не хочу тебя отпускать. И отдавать никому тоже не хочу.

Я вздрогнула и отогнала абсолютно лишнюю и идиотичную мысль о том, что он, возможно, тоже не считает меня просто другом. Я понимала, что это невозможно, и рада была уже тому, что он согласен быть моим товарищем…

— Хибари-сан, — тихо обратилась я к главе CEDEF, глядя на увядшую траву, — можно я останусь?

— Нужно, — усмехнулся он, и я счастливо улыбнулась.

В конце концов, я не такая уж и эгоистка, и если он просто будет рядом, этого мне хватит. Я сжала его ладонь и, обернувшись, заглянула Главе Дисциплинарного Комитета в глаза. В них была надежда. Не злость, не раздражение, не усталость, а именно надежда. И я тихо сказала, сама не знаю почему:

— Знаешь, твои глаза как ночь. В них тьма, которая надеется достичь света, встретив рассвет, и не боится погибнуть в первых лучах солнца, а просто ждет. Но знаешь, когда появляется свет, ночь становится тенью, ведь везде, где есть свет, есть и тень. А значит, она не исчезнет.

Хибари-сан вздрогнул и удивленно на меня посмотрел. Но ответить ему не удалось: мир вдруг полыхнул белым, и слева от меня зависли два гусеобразных шинигами в шмотках «от святой инквизиции», а Хибари-сан тут же отпустил мою руку. Гадство! Ну почему они так не вовремя, птеродактили долбаные?! Чтоб их Граф ощипал и на шашлык пустил! Так, что-то я разошлась. Чего я такая злобная? Соберись, Катя, нельзя так нервничать, нельзя!

— Доброго вам дня, — пропел правый гусик, он же «добрая няша».

— Смотрю, вы тут не скучаете, — ехидно протянул левый, он же «мерзопакость ёрная, лечению не поддающаяся». Теперь ясно кто из них холерик — он вечно надо всеми измывается… Садист крылатый кавайной наружности!

— И вам не хворать, — пробурчала я, скрещивая руки на груди.

— Не злись и не расстраивайся, — хитро мне подмигнув, заявил правый первоптиц, пошевелив в воздухе вытянутыми вперед лапками в матерчатых остроносых то ли носочках, то ли ботиночках, словно перебирал ими, взбираясь по лестнице. — Мы принесли задание в ответ на мысли господина Хибари и твои слова. Позже оно бы не к месту пришлось.

Глава CEDEF нахмурился, но я заметила, что он смотрел на почтальонов с некоторым умилением, и подумала, что, возможно, благодаря своей птичкоподобной внешности этим двум хитрюшенциям удастся избежать магического камикороса, который непременно бы последовал после оглашения приговора, то бишь прочтения задания, если бы явился человекообразный шинигами. Они ведь такие задания дают, что ни встать, ни сесть, ни сдохнуть! А хотя нет, как раз таки «сдохнуть», что печально…

Правый гусик тем временем, чтобы это самое время даром не терять и не томить нас в ожидании, а себя — пребыванием в мире легкоубиваемых, в отличие от него самого, существ, извлек из внутреннего кармана белоснежной хламиды свиток и, откашлявшись в ладошку, а точнее, в пару маховых белых перьев, зачитал следующее:

— «Хибари Кёя выполнит условия договора в миг, когда поймет, что иногда можно биться ради самого себя и за свое счастье, и исполнит главную мечту своего детства».

Повисла тишина. Гу-Со-Сины ехидно воззрились на Главу Дисциплинарного Комитета, а тот почему-то побледнел и, растерянно глядя на шинигами, вдруг отрицательно покачал головой. Руки его безвольно повисли вдоль тела, и я безумно испугалась, потому что никогда еще не видела его таким. Я осторожно взяла его за руку, но он отдернул ее, словно его раскаленным железом прижгли и, кинувшись к Гу-Со-Синам замер прямо напротив того, кто зачитывал приговор.

— Вы же не хотите сказать, — бесцветным голосом спросил он, — что у той мечты есть шанс на исполнение?..

— Поверь, невыполнимых заданий Граф не дает, — довольным тоном ответил птиц и в подтверждение своих слов покивал головой, а затем вдруг, не маша крыльями, опустился на уровень ладони Хибари-сана, вложил ему в руку свернутый уже свиток, вновь поднялся на уровень его лица и добавил: — Поверь, даже эта мечта может сбыться. Если ты решишь за нее бороться. Ты ведь неверно думал…

— Брат!.. — перебил Гу-Со-Сина его брат-близнец, и тот, мученически закатив глазки-бусинки, помахал на Хибари-сана крыльями и бросил близнецу: