Спасите, мафия!

— Точно не тошнит? — нахмурилась я.

— Думаешь, я не смог бы распознать у себя сотрясение? — выгнул бровь иллюзионист.

— Симптомы не всегда явно проявляются, — печально вздохнула я и, поставив на стол стакан с водой, возвращенный мне иллюзионистом, повелела: — А теперь — стриптиз в исполнении лучшего иллюзиониста с хохолком! Давай, фокусник, закатывай рукав своей беленькой, выглаженной мною после стирки, но уже давным-давно измятой тобою рубашечки! Буду тебя пытать.

— Отказаться, что ли? — протянул Ананас.

— Ты? Слабость проявишь? Ни в жизнь, — скептически выгнув бровь, заявила я.

— Меня на «слабо» не взять, — фыркнул гордый птиц со взрывом макаронной фабрики на чайничке, расстегивая манжет рубашки и тем самым опровергая собственные слова. Хотя мы ведь просто шутим…

— Это да, — серьезно ответила я и, самолично закатав рукав Феюшки, надела ей на руку манжет тонометра. Заткнув уши дужками фонендоскопа, я начала накачивать воздух, и вскоре, спустив его, вынесла вердикт:

— Сто двадцать на восемьдесят. Мукуро, ты у меня, оказывается, обладатель идеального давления! Хоть сейчас в космос запускай!

— Обойдусь, — хмыкнул Фей и улегся обратно на подушки. — Может, завтра, но не сегодня точно.

Он сделал пофигистичную харьку, но слова эти сказаны были несколько настороженно, потому что признавать, что ему больно, нашему гордому мистеру «Я сам по себе, не лезьте с вашей заботой, курицы-наседки!» всё же было неприятно.

— Значит, полетишь завтра, — усмехнулась я, решив поддержать так некстати пошатнувшуюся самооценку нашей самостоятельной глючной Феи, и оттащила тонометр на стол. — Всё равно мне еще тебе скафандр почистить надо, да запас тюбиков с едой сделать.

— Запасливая…

— Не то слово!

Я вернулась к иллюзионисту и, усевшись рядом с ним, тихо спросила:

— Можно посидеть с тобой? Или поспать хочешь?

— Да нет у меня сотрясения! — взвился Фей, а точнее, раздраженно на меня зыркнув, непрозрачно намекнул, будто считает, что я про сон упомянула, чтобы выяснить, точно ли нет у него сонливости, характерной для подобных травм. Стало почему-то больно, обидно и очень грустно…

— Ой, дурак… — вздохнула я и, закрыв лицо ладонями, оперлась локтями о колени.

Почему-то вдруг захотелось плакать, а еще дать в лоб этой гадости, чтоб у нее мозги на место встали. Только что ведь сам сказал, что хочет мне верить, и чтобы я ему верила, а теперь сам же сомневается во мне…

И вдруг меня осторожно взяли за запястье, а тихий и на удивление не ехидный голос прошептал в самое ухо слово, которое было для речи Тумана Вонголы крайне несвойственно:

— Извини.

Я вздрогнула и покосилась на Фея. В его глазах застыли настороженность и нежелание снова сделать неверный шаг, а я вздохнула и печально сказала:

— Если ты сам будешь отталкивать людей, они не смогут остаться рядом.

— Знаю, — поморщился Мукуро, не отпуская мое запястье.

— Но… я постараюсь, — улыбнулась я краешками губ. Я ведь решила попытаться ему поверить, значит, уйти уже не могла. Да и не хотела… — Постараюсь остаться, даже если ты продолжишь меня отталкивать. Потому что я хочу, чтобы ты стал моим другом. Настоящим.

В глазах Фея промелькнуло облегчение, смешанное с чистой, по-детски наивной радостью, и я вдруг подумала, что где-то очень глубоко в душе этот скрытный, жесткий и до ужаса одинокий человек всё же сумел сохранить частичку света и тепла.

— Ложись, — скомандовала я. — Даже если спать не хочешь, сидеть не стоит.

Мукуро усмехнулся и последовал моему «врачебному» (так и тянет сказать «ветеринарному»: из песни слова не выкинешь, как и из студенческого — наименование факультета) совету, а я спросила:

— Слушай, тебе хохолок лежать не мешает?

— Всё в мире относительно, — туманно изрек Туман и я, фыркнув, заявила:

— Если ты из-за меня ананас с головы убирать не хочешь, я тебе так скажу: Рокудо Мукуро, кончай дурью торговать, а то посадят! Во-первых, такой причесон мешает тебе лежать; во-вторых, стягивает волосы и не дает коже головы прийти в нормальное состояние, что тоже минус и твоему выздоровлению не поспособствует; в-третьих, друзей не стесняются, модник ты наш, Юдашкина на тебя нет; а в-четвертых, я тебе уже говорила, но повторюсь: тебе идет обыденный домашний вид, не обремененный излишествами моды, на которую повлияли Пикассо и Сергей Зверев!

Мукуро чуть удивленно на меня воззрился, а затем усмехнулся и хитро заявил:

— Ну давай, спасай меня от этой ужасно вредной и не идущей мне прически.

— «Редиска» ты, — хмыкнула я. — Вечно всё с ног на голову перевернешь!

— Оя, оя! Зачем же называть меня «нехорошим человеком»? Я всего лишь размялся в риторике!

— Чтоб Вас в древний Рим сослали, танцор на моих нервах!

— Я не танцую.

— Не умеешь?

— Не с кем.

В глазах Фея промелькнула грусть, и я с тяжким вздохом решила не заострять внимание на больной для него теме и осторожно попыталась стянуть резинку, удерживавшую ананас в боевой готовности. Резинка упрямо сползать не желала, а Мукуро ехидно ухмылялся, закрыв свои светофорные глазёнки и сложив лапки на груди, аки покойничек. Шипы нашего дикобраза налачены, что интересно, не были, но он очень хитро перекручивал их несколькими тонкими резинками, и я, распутывая сей Гордиев узел, думала: «И не лень ему каждый день утром и вечером эту фигню на башке наматывать-разматывать? Мазохист! Жертва моды!» Кстати говоря, отливавшие синевой черные волосы иллюзиониста были на удивление мягкими и шелковистыми, хотя издалека и впрямь выглядели как шипы, и это меня вгоняло в дикий афиг. Наконец, справившись с его прической, я зашвырнула резинки на стол и, расправив волосы нашей Феюшки по подушке, спросила:

— Мукуро, ты мазохист?

Бедный фокусник аж глаза распахнул от удивления, а я продолжила:

— На фига козе баян? Да чтоб такой лабиринт в волосах намутить, надо у зеркала минут тридцать простоять!

— Навыки приобретаются с опытом, — наставительно заявил Фей с хитрой ухмылкой. — А я эту прическу много лет ношу!

— И за сколько ее соорудить можешь?

— Минуты за три.

— Да ладно! — прифигела я, распутывавшая ее минут десять.

— Какая ты недоверчивая, — ехидно протянул Фей и получил щелчок в нос, который его вряд ли вразумил. Но продолжать дискуссию на тему «верю — не верю» мне не хотелось даже в шутку.

— Ну что, спать будешь? — сменила я неприятную тему на важную, всё же решив добиться ответа на этот вопрос, потому как мешать Мукуро мне не хотелось. Ему ведь надо было отдохнуть, а когда голова болит, сон — лучшее лекарство.

— Буду. Часов в десять, — заявил он с хитрющим прищуром. — А до тех пор надеюсь на компанию.

— Ладно, — покладисто согласилась я. — Тогда двигайся, а то мне так сидеть неудобно. За целый день брожения устала, как собака Павлова от опытов.

— Бедная собака.

— Не то слово.

Мукуро соизволил-таки сдвинуть свою бренную тушку к правому краю полатей, а я, скинув тапки и пиджак, уселась слева от него, опершись спиной об изголовье кровати. Правда, мне не сиделось: я почувствовала, что слегка подмерзаю, а потому решила не уточнять, от нервов это или от похолодания, и, ни слова не говоря, поднялась, обула тапки и ломанулась к себе. Хапнув собственное синюшнее теплое-претеплое покрывало, я с довольной лыбой вернулась к Фею, почему-то сидевшему на кровати и обувавшему башмаки.