Спасите, мафия!

— Молодец, повзрослела, — усмехнулся Маэстро. — Скажи потом «спасибо» своему советчику: дельной вещи научил.

— Обязательно, — кивнула Маша без тени сомнения.

Родители успели обогнуть поле боя и приблизиться к нам настолько, что мы сумели заметить отсутствие на их ногах ботинок и носков. Босыми ногами они ступали по мерзлой земле, но, казалось, не чувствовали холода. Они подошли к нам и встали напротив Лены, но я не решилась помешать их разговору, хотя раньше всегда старалась оградить сестру от подобного. Ведь она дала Бэлу обещание, а значит, сумеет справиться со всем этим…

— И как ты выглядишь? — презрительно бросила мать. — Как ведьма, право слово! Волосы растрепаны, одета как не пойми кто, словно нормальных вещей на рынке не достать!

— Я не ведьма, — нахмурилась Лена.

— А не ты ли нам в Аду гореть пожелала? — зло прошипел отец, и мне отчаянно захотелось схватить Ленку за руку и оттащить куда подальше, но я сдержалась. — После чего мы взорвались, а?

— Книга Судеб пишет события больше чем на год вперед, — уверенно ответила Лена. — Я не виновата в вашей смерти.

— А в этом ты тоже не виновата? — взвизгнула мать и скинула с плеч балахон, придерживая его на груди руками. Бледная кожа была покрыта уродливым ожогами, и Лена вздрогнула, не в силах отвести взгляд. Ожоги были как свежие, словно она их только что получила, так и застарелые, успевшие поджить, и я поняла, что их наказанием был огненный Ад…

— Мы горим в Аду каждый день, как ты и хотела! — прошипел отец. — Что, скажешь, это не твоя вина?! Мы каждую секунду мучаемся от боли! Это твоя вина, ведьма!

— Я не ведьма, — упорно повторила Лена. — Эмма-Дай-О назначает наказание, глядя в зеркало, перед которым стоит грешник, и в зеркале этом отражаются все его грехи. Вся жизнь его записана в Книге Судеб, что Король Ада держит в руках, и суд его всегда справедлив. Отправить человека перед реинкарнацией в Ад или в Рай решают только грехи его жизни, а Владыка Эмма лишь судит людей по делам их.

— Бред! — рявкнул отец. — Мы вас, неблагодарных, вырастили, выкормили, одевали, обували, а потом в Ад? За то, что дела всегда вели честно, да вас, никчемных, растили да в люди вывели?

— Все претензии к нему, — холодно ответила Лена и подняла взгляд на парившего в небесах Владыку, спокойно отражавшего все атаки мафиози и атаковавшего ледяным ветром в ответ.

И вдруг ни с того ни с сего мать отвесила Ленке пощечину. Я дернулась было к ним, но затормозила, подумав, что не имею права вмешиваться, и это Ленкин бой, а не мой. Готесса же безразлично посмотрела на мать и холодно сказала:

— Ты вся в этом. Ударить слабого, прячась за спину отца — это так на тебя похоже. Но знаешь, я жалею о том, что сказала вам тогда. Всё равно жалею. Правда, не потому, что виню себя в вашей смерти. Я знаю, что это не так. Я жалею о тех словах лишь потому, что вы моей ненависти недостойны. Сражайся вы честно, я упивалась бы победой над вами и ненавидела бы вас заслуженно, но вы всегда и со всеми лишь хитрили, а ненависть — слишком яркое чувство, чтобы тратить его на тех, кто неспособен даже убить ненавистного человека, опасаясь тюрьмы, и лишь пытается свести его с ума, чтобы отправить в дом инвалидов и таким образом избавиться от него. Вы подлые люди, и Бэл прав: месть не принесет мне облегчения, а ненавидеть вас — просто расточительство.

— Нахалка мелкая, — прошипела мать и замахнулась для новой пощечины, но Ленка перехватила ее руку.

— Ах ты мелочь! — рявкнул отец, и мать сделала шаг назад. Он собирался было отвесить Ленке пощечину со всей силы, но моя сестра мгновенно достала из кармана стилет и нанесла удар по левому запястью отца. Он зашипел от боли и отступил, а я вздрогнула и удивленно посмотрела на безразлично следившую за капавшими на землю багряными каплями Лену, но она, казалось бы, не испытала вообще ничего, ударив собственного отца ножом — ни чувства вины, ни наслаждения…

— Ты! Совсем с ума сошла?! — возопил отец, зажав рану правой рукой, а мать, запричитав, заломила руки и начала по своему обыкновению вещать, какие же у нее плохие дети, и как ей с ними не повезло.

— Нет, я не сумасшедшая, — усмехнулась Лена не убирая нож. — И вы это прекрасно знаете. И дело даже не в диагнозе, а в том, что я абсолютно адекватна, в отличие от вас — людей, которые способны издеваться над собственными детьми.

— Тварь, — прошипел отец.

— «Тварь ли я дрожащая или право имею…» — процитировала Лена слова Раскольникова, а затем и ответ Сони Мармеладовой: — «Убивать? Убивать-то право имеете?» Скажи, папа, — слово «папа» она произнесла с нескрываемым сарказмом, — что лучше: быть «тварью дрожащей» или «человеком», поднимающим руку на того, кто не способен защититься?

— Ты… ты… — но больше слов отец не нашел. Это была первая победа Лены над родителями, и она, усмехнувшись в стиле Принца, бросила:

— Пожалуй, на этом всё. Я вас презираю, вы меня — ненавидите. Разница очевидна. Так что давайте закончим на этом.

— Да как ты смеешь? — возмутилась мать. — Мы ведь даже контракт с тем призраком заключили, чтобы вас порадовать! Чтобы было кому о вас позаботиться!

— Правда, что ли? — с нескрываемым сарказмом фыркнула Ленка. — А я думала, вас Владыка Эмма уговорил на это, пообещав вот эту самую сцену. Он ведь не обманывает — он Король Ада, а потому всегда держит слово. Он пообещал вам, что вы сможете всё нам высказать, да? Потому вы и согласились. А что он попросил взамен? Он вам — возможность встретиться с нами и высказать свои претензии, Граф — помощь в перемещении сюда мафиози, а что вы за это отдали?

— Седьмая ступень, — раздался над нами голос Владыки, не прекращавшего бой. — Покажи мне смысл раскаяния.

— Возможность перерождения! — ответила мать на вопрос Лены, и я с удивлением на нее посмотрела.

Нет, не могло такого быть, чтобы они ради нас на такую жертву пошли, но и ради того, чтобы с нами пообщаться — тоже! Ну выскажут они все свои обвинения и вернутся в Ад — смысл им от перерождения отказываться?! Да и зачем Графу такая глупая цена? Что-то здесь нечисто… Граф, фактически, не получил выгоды. Зачем же он пошел на всё это?.. Стоп. Гу-Со-Сины сказали, что Граф — любитель театральных постановок и очень жестокая личность. Они сказали, что он любит издеваться над смертными, наслаждаясь постановками с их участием, а Вадим говорил, что он, как Граф, доведет нас до реанимации, а затем выпьет за наше здравие! Возможно, в этом всё дело? Ему одиноко в его пустом замке, и он пытается развлечь себя, играя с жизнями смертных! Но тогда цена — невозможность реинкарнации — направлена лишь на то, чтобы вызвать у нас чувство вины! Это лишь часть постановки! И Эмма об этом знал, ведь он сказал, что «седьмая ступень» — это «смысл раскаяния»! Не их раскаяния, а нашего! Потому что родители наши ни в чем не раскаялись, и их прожженную натуру дельцов не изменить! Наверняка они получили что-то еще за то, что лишились реинкарнации, но что?..

— Не верю, — холодно произнесла Лена, прерывая мои размышления. — Возможно, вы и лишились права реинкарнации, но наверняка получили взамен что-то существенное. Вы бы ради нас на жертву никогда не пошли, равно как и ради того, чтобы нам насолить. Что он вам пообещал?

— Умная, да? — усмехнулся отец. — Ну, с логикой ты всегда дружила, хоть и поздно говорить начала, да в развитии отставала — даже шнурки себе завязать не могла до восьми лет. А вот я отвечу, раз уж ты решила логикой блеснуть. Нам позволили оставаться в вечной темноте. Там слишком спокойно и хорошо, чтобы отказываться. После сегодняшнего боя, где, я надеюсь, ты, Леночка, проиграешь…

— И не надейся, — перебила его готесса, но была проигнорирована, и отец продолжил:

— …мы отправимся в вечную темноту, что обычно является «перевалочным пунктом» для душ, которые еще не прошли суд. Реинкарнация после Ада, как нам этот «Владыка» сказал, дает жизнь, полную несчастий и страданий, так что какой нам был смысл рождаться снова? Чтобы мучиться? Мы предпочли просто остаться в темноте, дающей покой. Навечно.

— Сбежали, проще говоря, — хмыкнула Лена.

— Не тебе нас судить, малявка! — возмутилась мать.