Спасти огонь

Несколько дней Хосе Куаутемок все же раздумывал, рассказывать ли Марине о планах северного Отелло на его бренную личность. Он опасался, что она перетрусит и больше не вернется. Что ему тогда без нее делать? Заключение станет еще более тягучим, собьется в липкую массу долгих пустых часов. Даже письмо не заполнит собой пустоту. Наркотик по имени Марина и его побочные эффекты. А над головами обоих тем временем завис дамоклов меч, готовый обрушиться и раскроить им черепа.

«Меня хотят убить, Марина», — выпалил он наконец. Она уставилась на него, явно не врубаясь. Слова «убить» не было в ее маленьком иллюстрированном словаре. «Рано или поздно всякого, кто сидит в тюрьме, пытаются убить. Сейчас очередь дошла до меня». Марина не понимала — то ли он пытается ее облапошить, то ли это такой дешевый трюк, чтобы затащить ее в койку. Если бы она в ту минуту посмотрела вверх, то увидела бы дамоклов меч у них над головами. Но, даже не смотря вверх, она вроде бы поверила, что говорит он серьезно.

Когда они прощались, на ней лица не было. Белая, как бумага, в глазах слезы, губы сухие. Хосе Куаутемок заметил, что у нее вспотели руки, а такое нечасто случалось. Ему захотелось сказать: «Да что ты! Смерть — слабачка. Я вот с ней каждый день дерусь. А ты только про нее услышала — и на тебе, вся расклеилась».

Она ушла. Хосе Куаутемок постарался запомнить ее силуэт в дверях. Думал, что потерял ее навсегда. Зачем ей возвращаться туда, где смертельно опасно? Длинная тень легла на стены тюрьмы. Большая хищная птица вилась над ними. Хосе Куаутемок посмотрел в небо и отчетливо увидел, как на него стремительно пикирует сокол, чтобы выклевать глаза. «Орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение».

Во всем теле засвербело. Ногам нестерпимо захотелось броситься за нею следом. Разогнаться, оттолкнуться, перебежать дворы, перепрыгнуть колючую проволоку, увильнуть от пуль, увернуться от собак, перемахнуть через стены, упасть по ту сторону, снова перепрыгнуть колючую проволоку, ринуться дальше, выбежать на улицу, пропетлять между машинами, снести изгородь какого-то дома, взобраться на крышу, пробежаться по соседним крышам, спрыгнуть на проспект, не замедлить бега, улизнуть от сокола, бежать, и бежать, и добежать до нее, схватить за руку и забрать с собой далеко-далеко, на зеленую равнину в неведомой стране, рядом с озером, обрамленным белоснежными горами и чистым синим небом, и обрести новые лица, и стать мистером и миссис Грин или Роуз или обзавестись еще какой-нибудь цветной англосаксонской фамилией и быть в покое, вдвоем. Только вдвоем.

По мере того, как мы приближались к люксу, я начала видеть все вокруг как будто внутри туннеля. Блокировала то, что попадало в поле бокового зрения. Зато звуки становились все громче и громче. Меня поразила тишина коридоров в этом корпусе. Только наши шаги и где-то очень далеко едва различимая классическая музыка, кажется Дворжак. Неожиданный выбор для тюрьмы. Наконец пришли. Надзиратель постучал и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. На кровати сидел Хосе Куаутемок и ждал меня. Он встал и коротко поцеловал меня в щеку. «Сейчас подадим ужин», — сказал надзиратель и ушел.

Комнату мягко освещали две прикроватные лампы. От постели исходил тонкий удовый аромат. Одеяло на гусином пуху. Кажется, я зря так сопротивлялась идее люкса. Хорошо, что я его сняла. В отличие от комнатки, в битые окна не задувал ветер, и ни один извращенец не мог подсматривать за нами, потому что никаких щелей не было. Но я все равно проверила, нет ли где инфракрасных камер. Никаких признаков не нашла, хотя на сто процентов быть уверенной, что они нигде не спрятаны, тоже нельзя.

Одетый в белое заключенный притолкал тележку с ужином. Точь-в-точь как в дорогих ресторанах, блюда были укрыты металлическими колпаками. Зэк-официант приподнял их поочередно и рассказал про каждое из яств: «Легкий сливочно-омаровый биск, морские черенки в трюфельном масле, осьминоги с паприкой, филе камбалы с ореховым соусом и на десерт галисийские блинчики с растопленным шоколадом и ванилью из Папантлы». Еще одна ипостась мексиканского сюрреализма. Шеф Лагунес вложил всю душу в наш ужин. «Есть ли у вас вопросы по блюдам?» — спросил зэк-официант. «Нет, нету», — быстро сказала я. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел. «Сеньора, — сказал он учтивейшим тоном, — здесь оставлены два конверта для чаевых: кухне и обслуживающему персоналу. Капитан Кармона рекомендует по пятьсот песо в каждый конверт». Хосе Куаутемок повернулся ко мне в притворном изумлении. «Грабеж средь бела дня», — пошутил он. Чаевые в пятьсот песо — очередной виток предпринимательского таланта Кармоны. Я достала четыреста песо из кошелька и протянула официанту: «Это все, что у меня есть с собой». Он взял, аккуратно разложил по конвертам и напыщенно спросил: «Желаете, чтобы я забрал посуду попозже, или предпочитаете, чтобы вас не беспокоили?» Приторная услужливость начинала утомлять. Хосе Куаутемок ответил на тюремном: «Канай, и чтоб три дня я тебя не видел». Зэк-официант натянуто хихикнул и закрыл за собой дверь.

Все это напоминало урок в швейцарской школе гостиничного дела. Одна подруга моей сестры Каталины училась в такой в Лозанне и описывала в точности наш люкс. Безупречная чистота. Подушки тоже из гусиного пуха. Простыни из египетского хлопка. Ковры мягкие и только что вычищенные. Я сижу в мужской тюрьме в одном из самых опасных районов Мехико и сейчас буду есть ужин от шефа с претензией на мишленов-скую звезду, а подавал его официант, словно вышколенный в ресторане «Беллингхаусен». Абсурд на абсурде и абсурдом погоняет. Я не знала, во всех ли тюрьмах предлагают такие услуги, или это эксклюзивное новшество, внесенное Кармоной.

Ужин оказался выше всяких похвал. Шеф Лагунес был вполне достоин и трех мишленовских звезд. Невероятно, как ему удалось сотворить такие чудеса на тюремной кухне. Когда мы покончили с едой, я сказала Хосе Куаутемоку, что мне нужно ненадолго в ванную. Закрыла дверь, но щеколды не было, как и на двери в люкс. Уединение — первое, что утрачивается в тюрьме. Какие двери запираются, а какие нет, здесь решают за тебя. Мрамор, мыльца и шампуни от «Булгари». Джакузи, пушистые полотенца, банные халаты. Какой архитектор и какой дизайнер интерьеров здесь работали? Позже я узнала, что весь этот корпус ремонтировали согласно указаниям кровожадного — и, видимо, тонко чувствующего красоту — капо Луиса Капистрана. Он использовал корпус как отель для навещавших его родственников и друзей. Два года назад он умер, и люксы освободились.

Я почистила зубы и воспользовалась ополаскивателем для рта, который обнаружила рядом с мыльцами. Поменяла тампон, до отказа пропитанный кровью. Я немного протекла. Просто водопад какой-то. Дурацкие месячные. Хорошенько подмылась над биде (да, биде там тоже было), чтобы во влагалище не осталось сгустков. Вставила тампон и вышла.

Хосе Куаутемок стоял и ждал меня, голый. Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга, а потом он протянул руку: «Иди ко мне». Я взяла его руку, он рванул меня к себе. Целуя меня, он начал расстегивать пуговицы на моей блузке. Я его остановила: «Сначала мне нужно тебе кое-что сказать. У меня очень сильные месячные, и сегодня ничего не получится». «Раздевайся», — приказал он. «Хорошо, но мы правда можем только целоваться и обниматься».

Я разделась до трусов. Покрылась гусиной кожей, отчасти от холода, отчасти от возбуждения. Он поцеловал меня в шею — слабое место. Я содрогнулась. Очень медленно он перешел к груди, к соскам. Я почувствовала, как они твердеют под его губами и языком. Запустила руки в его шевелюру. Как же я в него влюблена.

Он уложил меня на кровать, не прерывая поцелуев. Прошелся губами по ребрам, по животу, по лобку. У меня задрожали ляжки. Он легонько укусил меня во внутреннюю часть бедра, а потом начал целовать лобок поверх ткани. Я отодвинула его голову. Мне было не по себе, казалось, что там может плохо пахнуть. «Нет, там не надо», — предупредила я. Он не послушал, не отвлекся от своего занятия. В этом, по-видимому, состояло главное свойство его характера: он всегда делал, что хотел. «Пожалуйста, не надо», — снова попросила я. Вместо ответа он взялся за концы моих трусиков и потянул вниз. Я попыталась ему помешать: «Нет». Тогда он ловко погрузил язык в ткань и начал лизать мой клитор. «Я серьезно, не надо». Он снова мягко потянул трусики, и я уже не смогла удержать их пальцами. Сопротивляться было бесполезно. Пришлось снять.

Он целовал меня между ног. «Обними меня», — сказала я и снова попыталась вернуть его оттуда. Но он не вернулся, а вместо этого потянул за веревочку от тампона. Я почувствовала, как тампон скользит к выходу. «Нет, только не это». Он просто раздвинул мои ноги и просунул язык во влагалище. Я только и делала, что повторяла: «Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо». Наконец он остановился. Встал и, не спуская с меня глаз, запустил внутрь меня палец. Сделал там несколько вращательных движений и вытащил палец, весь в крови. Показал мне и начал рисовать им линии у себя на лице, как будто предавался какому-то первобытному племенному ритуалу.

А потом положил палец в рот и обсосал до чистоты.

Я завороженно смотрела на него. Мне было вовсе не противно, наоборот, я распалилась до предела. Ни с одним мужчиной никогда у меня не было орального секса во время месячных, да и никакого другого тоже, если не считать тот неудачный раз, когда Клаудио через секунду убрал член, не в силах преодолеть отвращения. Да, видимо, это зависит от социального статуса. То ли вследствие этого, то ли вследствие долгого заключения Хосе Куаутемок был совершенно не против кровавых сгустков у меня между ног.