Спираль

Отчаянье быстро сменилось надеждой, твердой надеждой и ликованием; уверенность в будущем и ощущение собственной значительности оттесняли неприятные переживания в какой-то дальний угол души.

На рынке, неподалеку от стоянки, он купил белые гвоздики и положил их в машину. Поглядел на часы — время было рассчитано так, чтобы появиться у Ландия точно в восемь часов.

На мосту Челюскинцев он увидел толпу. Все смотрели вниз. Он остановил машину посреди моста и вышел. Волнение и любопытство обуревали наблюдавших.

— Что случилось? — спросил Рамаз у ближайшего молодого человека.

— Труп в Куре. В камнях застрял. Видимо, откуда-то принесло.

— Труп? — Что-то случилось с сердцем Рамаза: ему показалось, что оно разбилось на куски, словно стекло витрины от брошенного камня, и осколки посыпались в живот. Он быстро протолкался к перилам и поглядел вниз.

Внизу он отчетливо разобрал руку застрявшего в камнях трупа. На берегу Куры, оттеснив любопытных, стояла милиция. Там же, около привязанной лодки, то и дело указывая на труп, пылко толковали о чем-то трое молодых людей. Голоса их до моста не долетали, но не стоило обладать большой смекалкой, чтобы понять, что они совещаются, как лучше подобраться к утопленнику.

Рамаз отпрянул от перил, будто его ударило током. Сел в машину и поспешил уехать.

Молодой человек проводил его иронической улыбкой и снова перевесился через перила.

Рамаз напряженно гнал машину. Он вспоминал Марину и свой безжалостный приговор, вынесенный беспомощной женщине. Вспоминал и твердо кивал головой — никакая сила не заставит его изменить решение. Потом стал думать о сегодняшнем вечере.

Перевести мысли, подчинить их себе удалось легко, и он сразу забыл и о застрявшем в камнях трупе, и о Марине.

«Как вести себя?

Высокомерно?!

Не годится!

Лучше быть самим собой и в разговоры, пока не обратятся, не встревать.

Мои имя и фамилия все равно привлекут всеобщий интерес.

А особого внимания самой Маки будет достаточно, чтобы я сделался главной фигурой вечера».

Неприятное чувство бесследно испарилось, уступив место радости.

Рамаз быстро приближался к дому Маки, и волнение его усиливалось, волнение и приятное ожидание встречи с незнакомым окружением, с незнакомым обществом и, если хотите, с незнакомым миром.

Дверь открыла Мака.

— Я первый? — с улыбкой спросил Рамаз, вручая ей цветы.

— Наоборот, вы пожаловали позже всех.

— Но я не опоздал? — Обеспокоенный Рамаз посмотрел на часы и вступил в холл.

— Не волнуйтесь. Мне не хотелось томить вас в незнакомом обществе, поэтому остальных я пригласила на полчаса раньше.

Мака Ландия недоговаривала: ей не хотелось представлять Рамаза каждому приходящему гостю в отдельности. Ее снедало любопытство, какой эффект произведет на всех его запоздалое появление. По правде говоря, она не поделилась с ним своим замыслом еще и потому, чтобы не выдавать своего восхищения им, молодым ученым, что, естественно, пока было преждевременным.

— Мне нравится ваша предусмотрительность, — шутливым тоном похвалил Рамаз хозяйку и добавил: — Вам очень идет белое платье!

— Правда? — Взгляд обрадованной девушки метнулся к зеркалу.

Белое вечернее платье придавало Маке еще больше хрупкости и изящества.

Она увидела в зеркале, что почти не уступает Рамазу в росте. Несмотря на это рядом с мощным, сильным Коринтели она выглядит еще нежнее и женственнее.

«Какая танцовщица вышла бы из нее!» — мелькнуло в голове Рамаза, когда Мака пошла вперед, ведя его в зал. Он был не первым, кому при виде Маки Ландия приходило в голову такое сравнение.

Рамаз обрадовался, увидев в зале всего десять или одиннадцать человек.

Они разделились на две группы. Двое мужчин играли в нарды, трое стояли около них, наблюдая за игрой. Женщины беседовали, сидя в креслах.

Высокий, представительный мужчина негромко, но деловито разговаривал с другим, приблизительно одного с ним возраста. В руках оба держали узкие, на длинной ножке, бокалы с минеральной водой.

При появлении Рамаза в зале установилась тишина. Рамаз понял, что все ждали его, и от внимания молодого человека не ускользнуло любопытство, вспыхнувшее в каждом взгляде.

Вдруг из глаз молодой женщины, как из двуствольного ружья, вылетели две пули. Рамаз вздрогнул — против него в коричневом кожаном кресле сидела Лия Рамишвили. Ее рука с сигаретой, поднесенной к губам, словно окаменела.

Рамаз на мгновение опешил, но тут же взял себя в руки. Как ни в чем не бывало, улыбаясь, обвел взглядом всех гостей и, наконец, остановил его на высоком, представительном мужчине. Не только по солидности, возрасту и росту, но и по выражению его лица он догадался, что это отец Маки Ландия.

Георгию Ландия перевалило за пятьдесят, но живота у него даже не намечалось. На первый взгляд фигура этого высокого мужчины казалась как будто худой и слабой, но ощущение собственного достоинства, выработанное долголетним пребыванием на высоких постах, придавало ему вид уверенного в себе, сильного человека. Он так артистично держал в руке высокий бокал, что не оставалось сомнений в изысканности его манер.

— Рамаз Коринтели! — улыбаясь, не без торжественности объявила Мака и первым представила гостю отца: — Рамаз, познакомьтесь, мой папа, Георгий Ландия.

Рамаз поклонился и подождал, пока ему протянут руку.

— Я, правда, химик, — с улыбкой обратился к нему хозяин дома, — но, поверьте, прекрасно постиг глубину вашего открытия.

— Ваша оценка — большая честь для меня! — благодарно поклонился Рамаз.

— Уважаемого Ираклия Беришвили вы, вероятно, знаете, — известный всей Грузии кардиолог и наш сосед по лестничной площадке.

— Очень приятно! — Рамаз протянул руку кардиологу.

— Это мои закадычные школьные и университетские подруги. Сегодня я пригласила самых близких людей.

Девушки встали, по очереди протянули руки Коринтели, внимательно рассматривая его.

Рамаз чувствовал, что понравился им.

Его смелость и самоуверенность возросли еще больше. Подойдя к креслу Лии Рамишвили и чувствуя, что не испытывает при этом ни малейшего волнения, он совсем расхрабрился.

— Рамаз, позвольте вам также представить близкого друга нашей семьи и нашу соседку по этажу Лию Рамишвили. Скоро придет и ее супруг.

— Очень приятно! Рамаз Коринтели! — открыл он Лии свои подлинные имя и фамилию.