Спираль

— Он и статьи пишет! — с гордостью поддержала юношу Инга.

Искрящиеся счастьем глаза сестры окончательно испортили Рамазу настроение.

Инга напряженно вглядывалась в лицо брата, стараясь прочитать единственное — нравится ли ему Гоги Ломидзе.

Рамаз чувствовал, как отяжелевшее сердце медленно опускалось вниз и погружалось в какую-то мрачную бездну.

Он снова окинул юношу завистливым взглядом.

Худое, но выразительное лицо, слегка удлиненная голова, глубокие добрые глаза, нежный взгляд, тонкие запястья, длинные худые руки и ноги — все это в отдельности, вероятно, оставляло бы неприятное впечатление болезненности, но вместе создавало обаятельный облик настоящего интеллигента.

Рамаз ясно видел Гоги, прогуливающегося в антракте по фойе оперного театра, слышал его рассуждения, подкрепленные изящной мимикой. Ему даже нравились нежные движения его слабых рук и длинных выразительных пальцев.

Видел, как Гоги берет интервью у иностранных музыкантов: изысканны его манеры, доброжелательны улыбки.

Видел, как на приеме «а-ля фуршет» Гоги, в черном костюме, в белоснежной манишке, держа в руке высокий хрустальный бокал с шампанским, непринужденно стоит в группе элегантных дам и мужчин.

Зато, как ни старался, не мог увидеть его на трибуне стадиона, в расстегнутой до пупа рубашке, с горящими от футбольных страстей глазами.

Не мог увидеть его и в ресторане, разгоряченного, взбудораженного вином.

Не видел на улице среди развязных и нагловато хохочущих парней.

Не видел его с ружьем в руках, крадущегося за сеттером по жнивью дманисских полей.

Рамаз посмотрел на сестру.

Инга сияла. Каждая черточка на ее лице словно вопрошала Рамаза, как ему нравится Гоги.

Сердце опустилось еще глубже. Одно желание владело Рамазом — вскочить и на месте придушить этого юнца.

— Рамаз, — неловко начала Инга. Она была настолько беспомощна и неотразима в своей слабости, что на Рамаза накатило неудержимое желание упасть на колени перед сестрой и покрыть поцелуями ее руки, — Гоги хочет поговорить с тобой.

Рамаз, ничего не отвечая, закурил. Он даже не вспомнил, что следовало предложить сигарету и гостю.

— Я слушаю! — помолчав, бросил он холодно и нервно.

Юноша шевельнулся. Подался вперед, уперся локтями в колени, сцепил длинные пальцы. Посмотрел в глаза хозяину дома и, словно устыдившись, стал рассматривать собственные пальцы. Возможно, Гоги был не в силах вынести взгляда пронзительных горящих глаз Коринтели. Он как будто язык проглотил. Установилась неловкая тишина.

Инга смотрела то на брата, то на Гоги. Она волновалась и не пыталась скрыть волнение. Девушка выглядела такой беспомощной, что от жалости переворачивалась душа. На ее глазах выступили слезы, а губы улыбались.

— Я люблю вашу сестру! — с большим трудом, глухо произнес Гоги и сразу свободно вздохнул. Главное было сказано. Дальнейший разговор, видимо, пойдет сам по себе.

Воцарилась тишина. Инга испуганно посмотрела на брата. Сердце ее сжалось. Чувствительная от природы, девушка по глазам и лицу брата ясно уловила накатившую на того ярость.

— Я слушаю! — повторил Рамаз.

Гоги поднял голову и посмотрел ему в глаза:

— Я люблю вашу сестру, и она любит меня. В конце месяца мы собираемся пожениться. Мы надеемся, что вы не будете против.

— И она вас любит?

— Разумеется, любит.

— Очень любит?

Инга чувствовала, что еще миг, и запруженный поток сметет плотину.

— Не знаю, — смущенно улыбнулся Гоги, — наверное, очень, я ведь ее очень люблю.

— И ты его очень любишь? — повернулся к сестре Рамаз.

— Очень! — искренне вырвалось у Инги.

Как подброшенный пружиной, Рамаз вскочил, вцепился в горло Гоги, свалил вместе со стулом и принялся бить головой об пол… Еще немного, и, опьяненный сладостью мести, он бы задушил тщедушного юношу, если бы его не отрезвил страшный крик Инги.

Рамаз сразу опомнился. Выпустил юношу, поднялся на колени, медленно встал, шагнул, рухнул в кресло и зажал ладонями лицо. Сейчас, придя в себя, он стыдился поднять голову.

— Зверь, зверь! — отчаянно рыдала Инга.

Рамаз зажмурился изо всех сил. Уничтоженный, сгорающий от стыда, он решил не открывать глаз, пока эти двое не уберутся из его квартиры.

Громко рыдая, Инга бросилась к юноше. Слава богу, что Рамаз не видел, как она ласкала его, как прижимала к груди страдающего от боли, оскорбленного, но все равно извинительно улыбавшегося Гоги.

— Не надо, успокойся! — Юноша с трудом поднялся на ноги.

Инга уже не плакала, а только всхлипывала.

Гоги погладил девушку по голове, нежно поцеловал ее и отряхнул брюки. Ему мучительно хотелось коснуться измятого, ноющего от боли горла, но он держался, не желая лишний раз волновать Ингу.

— Мы уходим! — бесстрастным голосом сказал он вдруг, посмотрев на зажмурившегося Рамаза. — Я хочу понять вас и постараюсь это сделать. Случившееся сегодня ни в коей мере не поколеблет моей любви к вашей сестре. До свидания!

Рамаз нервно дернулся от стука захлопнувшейся двери. Постепенно наэлектризованные клетки мозга как будто разрядились, напряжение спало, он наклонился вперед, сорвавшиеся с подлокотников руки свесились до полу и обессилели, словно лишившись всех мускулов.

«Я хочу понять вас, — вдруг донесся до него голос Гоги. — И постараюсь это сделать!»

На губах Рамаза появилась насмешливая улыбка.

Над кем он потешался? Над Гоги Ломидзе?

Нет, над самим собой.

«Я хочу понять вас!»

Эх, Гоги, Гоги, есть ли на земле человек, который мог бы понять меня?

«Я хочу понять вас…»

— Мака! — вскричал он вдруг, вскакивая на ноги. — Мака, только Мака спасет меня от гибели, Мака, и никто другой! Только Мака поможет мне забыть Ингу!

Взволнованный, переполняемый энергией, Рамаз закурил. Возбужденно подошел к окну и выглянул во двор. Сердце снова наполнилось радостью, разум проникся надеждой.

Дворик высох после дождя, звенели голоса высыпавших поиграть ребятишек.