Спираль

— Ложь!

— Не ложь, товарищ директор! Загляните себе в душу, поковыряйтесь в ней, дайте слово забившейся в уголок искренности. Две недели назад вы звонили в Москву некоему Андро Кахишвили. Судя по фамилии, он должен быть вашим родственником. Если желаете, я могу напомнить вам номер его телефона: семьсот двадцать три — двадцать пять — сорок пять. Правильно, не так ли? Отчего вы вздрогнули? Разве вы не просили этого Андро тайком привезти в Тбилиси мастера по сейфам? Разве не отсылали ему предварительно тысячу рублей?

— Товарищ Рамаз! — вскочил на ноги директор института. — Это клевета, натуральная клевета, вам не удастся этого доказать!

— Уймитесь, дружок, уймитесь! Покорнейше прошу вас, уймитесь и сядьте обратно в свое мягкое кресло, вот так!

— Вам не удастся этого доказать! — прежде чем опуститься в кресло, повторил Кахишвили. Повторенной фразе явно недоставало давешних гнева и угрозы.

— А я и не собираюсь доказывать. Надумай я с вами схватиться, мне известны факты повесомее. Я просто хочу доказать вам, что вы первый предали меня. Привезли из Москвы Бориса Морозова, искусного мастера по сейфам, устроили его в гостинице «Сакартвело», в пятьсот десятом номере. Привели сюда, в кабинет, показали сейф, откровенно посвятили в свой замысел и предложили две тысячи за труды. Он потребовал у вас три. Сошлись на двух с половиной. Морозов скопировал печати, дотошно изучил сейф и попросил неделю сроку. Вы сказали, что неделя — слишком много, что его заметят в институте, что он должен открыть сейф на другой день после изготовления печатей. Все как будто утряслось, но через два дня Морозов известил вас по телефону, что отказывается от предложенного ему грязного дела, и уехал обратно в Москву. Ну-ка, положа руку на сердце и глядя мне в глаза, скажите, согрешил ли я хоть в одном слове?

Молчание, гнетущее молчание.

Кахишвили смотрел куда-то вдаль, в пространство, лоб его покрылся испариной, а щеки нервно вздрагивали. Невыразимая мука кривила его лицо.

— Одним словом, — спокойно подытожил Рамаз, — думается, вы уже согласны со мной, что у вас нет права называть меня предателем, именно нет права, потому что сами вы — дважды предатель. Если я открыл сейф, почему вы не предположили, что я проник в ваш кабинет после того, как узнал о вашем вероломстве?

Едкую насмешку и отвращение струили его глаза. Он немного передохнул, будто давал время Отару Кахишвили детально разобраться в собственных грехах.

Директор, потупясь, уставился в стол.

«Он, кажется, отказался от борьбы? Сейчас выложить ему мои козыри или сначала посмотреть, что он предпримет?»

Рамаз предпочел молчание.

Он ошибся — Кахишвили не отказался от борьбы.

— Вы правы, я такой же подонок и предатель, как вы, но хочу, чтобы вы знали одно: я вас не пощажу! Я все равно не отступлюсь и на этой же неделе с комиссией открываю сейф. Не забуду я и о вашем сверхъестественном даре, я перед всем обществом выставлю вас страшной личностью, провокатором, докой шантажа! Вам не доказать, что я намеревался присвоить труд покойного академика. Вы знали шифр сейфа. Не знаю, с помощью какого ясновидения вы ухитрились узнать его, однако факт — знали! Где гарантии, что вы не употребите свой сверхъестественный дар на какие-нибудь невиданные злодеяния? Мы должны разоблачить вас и разоблачим! Публично сорвем с вас маску и откроем ваше истинное лицо!

Директор института вскочил на ноги. Лицо его пылало. Он был убежден, что нагнал страху на Рамаза Коринтели, уничтожил его, сровнял с землей, стер в порошок. Каково же было его удивление, когда он увидел ироническую улыбку на абсолютно спокойном лице молодого собеседника.

— Вы кончили, товарищ директор?

— Да, я кончил!

— Мне понравились ваши пафос и темперамент. Но, к прискорбию, ораторское искусство — одно, а юриспруденция — другое. Вам будет трудно доказать ваши обвинения.

— Не трудно! — погрозил пальцем Кахишвили, испытывая жгучее желание броситься на Рамаза и сорвать с его лица кривую, змеящуюся улыбку.

— Трудно! — погрозил пальцем и Рамаз. — Во-первых, кто поверит в мое ясновидение? О нем я пока еще никому не проронил ни слова. Если я говорил что-то вашим сотрудникам, уверяю вас, каждая история, касающаяся меня, будет передана понаслышке. Чем вы докажете, что я знал шифр? Не сможете, зато я смогу объявить вас клеветником и… прошу прощения… — Рамаз покрутил пальцем у виска. — Да-да, самое меньшее этим самым. Во-вторых, если я знал шифр, почему вы столько времени молчали об этом? Чего вы дожидались? Почему сразу не разоблачили меня? Не было ли между нами сделки или тайного сговора, которые я нарушил? Да, сударь, я подонок и клятвопреступник, а кто вы? Не чувствуете, что стоите по уши в грязи и медленно погружаетесь еще глубже? Ведь это конец вашей научной и административной карьеры! Стоит ли пусть даже блестящий труд Георгадзе подобной жертвы? Тем паче, что он окончательно потерян для вас. Если вы уличите меня в плагиате и обворовывании сейфа, труд по справедливости останется за его законным владельцем, академиком Георгадзе. Да и враждовать со мной не советую, пусть не ослепляет вас сладостное, пьянящее чувство мести, оно минутно, как любое другое, порожденное темным разумом и телом недостойных, трусливых и честолюбивых людей!

— Вы не остановите меня, не окажете на меня никакого давления. Сегодня же, сейчас же я иду куда следует!

— Что поделаешь, скатертью дорога! Я искренне посоветовал вам не делать этого рокового шага; очень скоро вы убедитесь, что я желаю вам только добра. — Рамаз беззаботно закурил. — Вы обозвали меня предателем. Я не протестую против этого обвинения, за которое можно убить человека. Не протестую потому, что временно принимаю его, только временно, на один час! Убедительно прошу вас, запомните хорошенько, только на один час. Это весьма заурядный полемический прием, я докажу вам, что вы сами предатель, к тому же предатель дважды! Совсем недавно вы признались в своем преступлении. Признались не потому, что вас мучила совесть, но потому, что от фактов никуда не денешься. Да, да, не возмущайтесь и не пытайтесь протестовать. Зарубите себе на носу, что у меня целая цистерна терпения и меня не так-то легко вывести из равновесия.

Рамаз встал, подошел к холодильнику, достал боржом, сначала налил директору, затем наполнил стакан себе.

— Очень холодный, попробуем погреть! — Он зажал стакан в ладонях.

— Кончайте говорить, мне некогда! — Директор института чувствовал, что больше всего его бесит спокойствие Коринтели.

— Вы правы: слишком затянули пустяковое дело. — Рамаз выпил боржом и поставил стакан на стол. — На сей раз постараюсь доказать вам, что я не изменник. Слышите, уважаемый Отар, я за две минуты докажу вам, что я не изменник. А вы возьмете свои слова обратно и извинитесь передо мной! Терпение, уважаемый товарищ, наберитесь терпения! Хочу доложить вам, что я не открывал сейф. Да, не открывал. И открывать его не имело смысла. Никакого исследования в сейфе не было, так как академику не удалось решить ту проблему, которую он точно угадал интуицией ученого, но целых пять лет подбирался к пятому типу радиоактивности ошибочной дорогой.

— Ложь! Бессовестная ложь! Уж конечно в сейфе не будет труда Георгадзе. Вы украли его, переписали, а затем, естественно, уничтожили.

— Я заранее знал, что вы скажете. И подготовил подобающий ответ. Прошу вас прочесть последнее письмо академика Георгадзе академику Матвееву. Оригинал его в Москве в сейфе академика. Владимир Герасимович сам прислал мне копию письма. Коль скоро вы посчитаете письмо подложным, можете позвонить в Москву или потребовать экспертизы. Еще раз повторяю вам, оригинал хранится у академика Матвеева. Прошу вас!

Рамаз подал Кахишвили письмо. Тот хищно схватил его. Сначала лицо его побледнело, потом чья-то невидимая рука в мгновение ока окрасила его в зеленый цвет. Директор сбился со счета, в который раз читал один и тот же абзац: «В больнице я познакомился с талантливейшим молодым человеком, Рамазом Михайловичем Коринтели. Вам недосуг запоминать все, но, возможно, вы помните, что я предполагал существование пятого типа радиоактивности. Как выяснилось, предположение мое было правильным, а путь решения проблемы ложным. И вот этот молодой человек, с которым судьба свела меня в больнице (как видите, все мы перед смертью, сдается, становимся идеалистами), по-моему, нашел правильный путь решения этой проблемы…»

«По-моему, нашел правильный путь решения этой проблемы»…

«Правильный путь…»

— Так вы были знакомы с Давидом Георгадзе? — спросил убитый Кахишвили, глядя в письмо, в котором не разбирал уже ни одной буквы.

— Мне кажется, у нас нет повода сомневаться. Мы вынуждены верить академику Георгадзе.

— Он и шифр сейфа открыл вам?

— Нет, с какой стати он должен был открывать мне его? Шифр узнал я, я узрел пятизначную комбинацию!

— Если это письмо действительно написал Георгадзе, почему вы не захотели открыть сейф? В письме ясно говорится, что не он, а вы нашли правильный путь решения.