Спираль

Тот внимательно осмотрел ее, щелкнул несколько раз, наконец положил на стол и насмешливо спросил:

— Чем еще вы готовы ублажить меня?

— Я отлично понимаю причину вашей нервозности, — после некоторой паузы с грехом пополам выдавил из себя призадумавшийся врач, — сейчас в вас происходит борьба двух характеров, двух личностей. Нет, я преувеличил. В вас не две личности, а одна, только сложная, двойственная. Двойственная пока что, двойственная временно, в течение месяцев, максимум года. Двойственная по причине чужого тела, которое пока еще не воспринимается вами как свое, к которому вы не можете приспособиться. Вы же вставляли себе зубы?

— Кто? Я, Рамаз Коринтели? — насмешливо осклабился молодой человек, демонстрируя Торадзе здоровые, крепкие, белые зубы.

— Я совершенно не расположен шутить! — нахмурился вдруг главный врач. — Вы, Давид Георгадзе, вставляли ведь себе зубы? После того, как вам их вставили, вы же привыкали к инородному телу во рту. Часто требуется два и даже более месяцев, чтобы вставленный металл стал органической частью вашего тела. Разве можно пересадку мозга приравнивать к подгонке зубного протеза? Нет, нет и нет. Тысячу раз нет! Так что не волнуйтесь. Время предаст забвению все ваши неприятные ощущения.

— Предаст ли? Я что-то сомневаюсь. Не знаю, что случится завтра или послезавтра! — снова обозлился на врача Рамаз. Крупные светло-карие глаза, недавно так не понравившиеся Зурабу Торадзе, снова засверкали злостью. — Я до операции смирился, что переселюсь в чужое тело. Я знал, что какая-то девица, которую я никогда не видел, станет моей сестрой. Зато моя супруга не будет моей супругой. Мой сын окажется не моим сыном. Я лишусь регалий, званий, премий, наград. Сразу после операции я становился Рамазом Коринтели. Да, уважаемый доктор, я отлично подготовился к такому преображению. Более того! Не кажется ли вам, что моя теперешняя жизнь смахивает на положение шпиона или закоренелого уголовника, который резвится с чужим паспортом? Замечу, что в их случаях паспорт не меняет существа дела. Я же сначала сменил тело, а за ним и паспорт. Да, я во всем отдавал себе отчет и смирился. Но главное, как оказалось, было впереди. Кстати, а как мои университетские дела? — сменил вдруг Рамаз тему разговора.

У врача отлегло от сердца. Он понял, что неприятный разговор завершен.

— Хорошо, очень хорошо! Ректор внимательно выслушал меня. Откровенно говоря, он не поверил моему заявлению о ваших знаниях и таланте. В сентябре вам дадут возможность закончить третий курс, затем поставят на особый учет. Одним словом, перед вами большое будущее! — Зураб Торадзе заговорщицки ухмыльнулся. — А до тех пор, вот, пожалуйста… — И протянул Коринтели конверт.

Тот вопросительно посмотрел на главного врача.

— Немного денег. Прошу вас, без церемоний. Вместе с бюллетенем вам причитается часть зарплаты. Если вы не по собственной халатности получили травму, простите, если Рамаз Коринтели не по собственной халатности получил травму, вам полагается пенсия по инвалидности. Бюллетень вам не подмога. Поэтому вы ежемесячно будете получать определенную сумму. У вас же нет никакого источника доходов. Здесь не столько, чтобы хватило академику Давиду Георгадзе, но достаточно, чтобы удовлетворить Рамаза Коринтели.

— Жестоко ошибаетесь, уважаемый главный врач, — Коринтели уже успел заглянуть в конверт и не считая определить, сколько там денег. — Предложенной вами суммы за глаза хватило бы академику Давиду Георгадзе, но студенту третьего курса Рамазу Коринтели этого и на неделю недостаточно. Так что придется вам увеличить предложенный дар раз в пять, — он засунул деньги в карман, а конверт вернул Торадзе.

— Как вас понимать?

— Разве я двусмысленно выразился?

— Нет, но…

— Никаких «но»! — отрезал Рамаз.

Зураба Торадзе снова ошеломило презрительно-угрожающее выражение, появившееся на лице юноши.

— Вы прекрасно знаете, во что обходится прокорм подопытных кроликов и собак. А такого «экспериментального материала», поверьте, нет ни у кого на свете. Я дарую вам научное бессмертие. Так будьте добры увеличить мою норму в пять раз. А сейчас соизвольте удалиться, а к вечеру доставьте мне сигареты и единовременное «пособие». И помните, сумма должна быть солидной. К тому же не забывайте, что законом не предусмотрена пересадка головного мозга. Не заставляйте меня прибегать к шантажу. Не делайте больших глаз. Сейчас с вами разговаривает не сознание Давида Георгадзе, а гены Рамаза Коринтели!

И снова в глазах собеседника врач уловил злобные искры.

* * *

На следующий вечер Рамаз Коринтели внезапно решил выйти на улицу. Он пренебрег наставлениями главного врача, советовавшего еще дней пять воздержаться от прогулок. Нетерпение одолевало его. Он стремительно вскочил на ноги и направился к гардеробу, стараясь сдержать волнение и боясь, как бы не передумать.

Распахнул дверцу гардероба и оглядел одежду. Снял с вешалки брюки защитного цвета, облюбовал фирменную рубашку с погончиками и быстро оделся. Лечебная физкультура в больнице и недельные прогулки во дворе быстро восстановили форму молодого человека спортивного сложения. Он еще не совсем поправился, но гибкость и сила юного тела одаряли его блаженной истомой. Он рассовал по карманам деньги, японскую зажигалку, сигареты и спокойно открыл дверь. Неторопливо спустился по лестнице, хотя слабость в ногах давно уже прошла.

Подошел к стоянке такси.

— На Руставели! — небрежно бросил шоферу, откинулся на спинку сиденья и с наслаждением закурил.

Время приближалось к пяти часам вечера. Несмотря на конец мая, было довольно прохладно.

Через несколько минут такси затормозило на площади Руставели. Рамаз вышел, расплатился, не спеша шагнул на тротуар и огляделся. Из знакомых никого не увидел. И снова им овладело волнение — сколько лет не был он на проспекте Руставели? Лет двадцать, если не больше. Снова со всех сторон нахлынули черные мысли, снова нахмурилось небо, но солнечные лучи тут же прорвали тяжелую, мрачную тучу, и сознание озарилось голубым светом. Его становилось все больше. Мрачная, разбухшая от влаги, безбожно тяжелая туча скрылась за горами.

На душе стало легко и отрадно. Упругость тела доставляла удовольствие. Он чувствовал, как весело струится в жилах кровь. Слабость уже не сковывала его. Легкость и сила тела наполняли блаженством. Все нравилось ему — и шум машин, и шорохи шагов, и девушки, с грациозным, как у балерин, изгибом шеи, и несколько вызывающе горделивые юноши, беззаботно прогуливающиеся в толпе.

«Как они красивы, как пластичны, какое чудесное и славное поколение растет у нас», — замечал он про себя и тут же чувствовал, что и сам он их возраста, их ровесник. Что из того, что у него суждения и образование солидного человека, разве это не красит еще больше его как личность?

Рамаз Коринтели почувствовал, что сегодня, сейчас, в этот миг, он впервые ощутил чужое тело полностью своим; впервые два изображения слились в одно, ясное, четкое, как это случается, когда наводят фокус фотоаппарата.

Он легко, но размеренно шагал по проспекту. Смотрел по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Желание встретить кого-нибудь было настолько сильным, что он не задумывался, как поступит, столкнувшись со знакомым, — поздоровается, остановит, заговорит?

Замедлив шаг, он приосанился еще больше, расправил плечи, поглядывая вокруг так, будто хотел внушить всем юнцам свое превосходство.