Спираль

— Молодой человек, вам не кажется, что ваша дерзость переходит всяческие границы? — Возмущенный ректор с таким видом повернулся к Торадзе, словно требовал от него ответа за невоспитанность подопечного.

В ответ врач беспомощно развел руками. Он прекрасно понимал, что его вмешательство еще больше распалит Рамаза Коринтели.

— Может быть, уважаемый, может быть, я в самом деле хватил лишку. Но отложим вопросы этики до лучших времен. Давайте вернемся к рентгеновскому излучению из созвездия Геркулеса. Ваш труд, если вы помните, начинался фразой, что в 1971 году один из спутников зафиксировал мощное рентгеновское излучение из восточного сектора созвездия Геркулеса. Ученых поразила одна странность: излучение неожиданно прекратилось. И вот после восьмимесячного перерыва аппаратура снова зафиксировала его, испускаемое каким-то телом сферообразной восточной группировки созвездия. Ваш взгляд оказался ошибочным в силу ряда обстоятельств: вы не смогли обнаружить, не нашли тело, вокруг которого вращается источник излучения. Ни вы, ни ваши коллеги в международном масштабе не обнаружили его по той простой причине, что не пытались искать там, где нужно. За объяснением вашей проблемы вы обратились к иным сферам и посему отклонились от пути к истине.

— А вы? В каком направлении вы ведете работу?

Рамаз понял, что победил, — ректор с напряженным интересом и почтительностью ловил каждое его слово.

— Вы и ваши коллеги проглядели одно. Вещество звезды обладает плазмой высокой температуры, вдобавок еще и электропроводимой. Звезда начинает рентгеновское излучение, и здесь ее что-то «возмущает». Вы лучше меня знаете, что, согласно общепринятой модели, часть массы главной звезды стремится к нейтронной звезде и во время сближения ее скорость несколько падает, что способствует так называемому термическому, рентгеновскому излучению. Я обнаружил нейтронную звезду, которая обращается вокруг исследуемой звезды Геркулеса с периодом один и семь десятых дня, — Он внезапно замолчал, испытующе глядя на ректора, словно хотел узнать, какое впечатление произвели его пояснения на всемирно известного, но сверх меры самоуверенного ученого. — Если угодно, я готов предъявить мою дипломную работу, которая поможет вам детально ознакомиться с моими соображениями, расчетами и выводами, — неожиданно коротко закруглился Рамаз и протянул ректору аккуратно сложенные листки.

Ректор надел очки и стал читать. В кабинете воцарилась тишина. Зураб Торадзе повернулся к Коринтели, ему хотелось подмигнуть и улыбкой поздравить бывшего пациента с победой, с большой победой, но Рамазу и в голову не пришло взглянуть на него. Он сидел будто окаменев, уставившись сверлящим взглядом в лоб ректора, словно пытаясь проникнуть за лобную кость и увидеть, как в мозгу того рождаются и роятся мысли.

Ректор чувствовал на себе жар его глаз. Он явно тянул время. В третий раз перелистал семистраничный труд, хотя для разбирающегося в проблеме ученого все было ясно после первого же прочтения.

— Видите, сколь очевидной представляется сложнейшая проблема после ее решения и объяснения?

— Вы совершенно правы! — поднял голову ректор, снял очки и посмотрел на молодого человека. — Скажу вам откровенно, я не знаю, хорошо это или плохо. Я никогда не интересовался этим вопросом с философской стороны. Каждое великое открытие столь легко и просто трактуется в школе и в студенческой аудитории, словно оно так же шутя и играючи появилось на свет божий. Наверное, из-за этого наука никак не может сравняться с искусством.

— Вы правы, каждое научное открытие есть новая ступень бесконечной и неровной лестницы. Ступени могут быть существенно различны по величине, но они всего лишь ступени. А великие образцы искусства представляют собой независимые миры.

— Замечательно, мой друг, именно, воистину так! — горячо воскликнул ректор, но моментально опомнился, и вспыхнувшее лицо его сразу потускнело. Он вспомнил, что разговаривает не с кем-то из ученых своего ранга, а со студентом-заочником третьего курса. — Очень хорошо, молодой человек, очень хорошо! Зураб Торадзе, как всегда, не ошибся. Вы действительно очень талантливы. Я как ученый должен признать, что решение вашей проблемы реально. Полагаю, эксперимент подтвердит существование нейтронной звезды, которая обнаружена вашей поразительной интуицией и вычислена теоретически. Диплом воистину будет блестящим, и я постараюсь поставить вопрос о присвоении вам сразу звания кандидата физико-математических наук.

— Я счастлив, батоно Серги, что вы так высоко оценили моего бывшего пациента. Хочу присовокупить, что помимо грузинского и русского Рамаз Коринтели великолепно владеет английским, немецким и французским.

— Это правда? — спросил ректор Рамаза.

— Вы можете проверить!

— Что вы, я верю и искренне радуюсь нашему знакомству. За долгие годы моей деятельности мне редко выпадало счастье встречаться с таким самородным талантом, как ваш. К тому же найти в вашем лице человека просвещенного и знающего, наделенного несомненным исследовательским даром. Считайте, что ректор университета на вашей стороне. Добро пожаловать первого сентября, мы составим конкретный график экзаменов.

Ректор встал.

Зураб Торадзе проворно вскочил и придвинул свой стул к столу.

Рамаз неторопливо поднялся, но даже в его вялых движениях сквозило потаенное ликование, вызванное победой.

— Мне забрать работу или оставить вам?

— Разумеется, она должна быть у вас! — Ректор подчеркнуто старательно сложил листки и протянул их Коринтели.

— Может быть, лучше представить исследование на рассмотрение Академии? Не исключено, что до моей защиты, то есть до января, кто-то другой решит эту проблему?

— Вы правы, — смутился ректор, — совершенно правы. Знаете что, лучше всего сдайте завтра свой труд в канцелярию Академии, а я переговорю с президентом.

— Счастливо оставаться, товарищ ректор!

— Всего доброго, батоно Серги, большое спасибо за внимание! — не скрывал радости Торадзе.

Коринтели стремительно распахнул темно-каштановую дверь длинного кабинета. Пропустив вперед врача, он закрыл ее и с ехидной и несколько угрожающей улыбкой снова вернулся к ректору:

— И все-таки тогда вы поступили неправильно, уважаемый!

— Вы о чем? — не понял тот.

— Вы, говорю, поступили неправильно, предлагая соавторство академику Давиду Георгадзе.

Ректор побледнел, мешком опускаясь в кресло.

— Не понимаю, о каком соавторстве речь?!

— Все вы прекрасно понимаете и знаете, товарищ ректор! Вы предлагали себя в соавторы Давиду Георгадзе в случае открытия им пятого типа радиоактивности, обещая за это добиться присуждения всесоюзной Государственной премии. Вспомните, не так ли все было? Хотите, я точно укажу, где родилась у вас блестящая идея соавторства? В Москве, на сессии. В буфете Дворца съездов вы пригласили старшего коллегу на ананасовый сок. На вас был зеленоватый вельветовый, по последней моде костюм фирмы Кардена. Припоминаете, что ответил вам Георгадзе?

Ректор как оглушенный бессмысленно уставился на наглого, невесть откуда свалившегося на его голову молодого человека.

— Не помните? Сейчас напомню. В ответ академик достал деньги и расплатился за ананасовый сок.

— Откуда вы это знаете?

Как из другого мира донесся до Коринтели глухой голос ректора.

— Я знаю все. Знаю, что разговор о соавторстве вы задумали не в тот день. Двумя днями раньше вы подготовили почву. Вспомните, как вы были в гостях у академика Владимира Сергеева на Кутузовском проспекте? Вам хотелось показать Давиду Георгадзе, как вы близки с этим известным ученым, от которого фактически зависит судьба государственных премий в области физики и астрономии. Знаю и то, что лифт не работал. На четвертом этаже, прежде чем позвонить, вы передохнули. Давиду Георгадзе сказали, что не хотите являться запыхавшимся, а сами незаметно нащупали в кармане флакон «Шанели», предназначавшийся супруге хозяина.

— Кто вы такой? — прохрипел ректор.

— Вы, наверное, помните — была ужасная жара. Галстук у вас был ослаблен. Передохнув, вы затянули узел потуже и нажали звонок. По полнейшему безмолвию вы оба поняли, что ток отключен. Поэтому-то не работал лифт. Вы осторожно постучали в дверь и еще до того, как ее открыли, почтительно склонились.

«Допустим, Давид Георгадзе все рассказал ему, но не с такими же подробностями? Он так живописует, словно находился рядом и все видел сам», — глаза у ректора становились все круглее.