Спираль

Потом и склон исчез, вокруг простиралась пустота. Это не было пространством. Это была сплошная, абсолютная пустота, лишенная тех атрибутов, начиная с гравитации, которые сегодняшняя астрономия понимала под временем и пространством. Вселенная превратилась в ничто.

«Может быть, это смерть?

Операция, видимо, не удалась. Двадцать процентов, кажется, взяли верх над спасительными восьмьюдесятью.

Если я умер, то как же мыслю?

Душа? Может быть, действительно существует она, устремленная за грань времени и пространства?

Сколько прошло времени? Но движется ли оно там, где его не существует?

Что за голоса? Как будто кто-то разговаривает в этой невообразимой на земле тишине?»

Операция почти завершилась, когда он открыл глаза. Они, как объективы фотоаппарата, бесчувственно впитывали все. Мозг еще не включился.

Прошло несколько часов, и тело ощутило чуть уловимую боль, которая постепенно усиливалась. Глаза уже фиксировали предметы, фиксировали их смутными, одноцветными, сливающимися друг с другом. Телу, перенесшему операцию, медленно возвращался естественный цвет. Сначала ожили щеки, затем губы, нос, наконец, и веки обрели признаки жизни.

Чья-то невидимая рука неуловимо медленно, но все-таки настраивала фокусы глаз.

Больной лежал неподвижно, не моргая глядя перед собой, и видел только те предметы, которые оказывались в границах зрительного конуса, исходящего из его зрачков.

На переднем плане он разобрал пять белых фигур.

«Что такое! Где я?

Почему я не могу пошевелиться? Зачем меня связали?

Будь я связан, я бы все равно смог шевельнуться.

Может быть, меня приклеили к доске каким-то дьявольским клеем?

Кто или что эти белые фигуры? Неужели люди?

Отчего так мерзнет голова?»

У него было такое ощущение, будто его голову обложили толстыми плитами льда.

Лед медленно таял. Тепло коснулось кожи, затем просочилось в мозг.

Кто-то еще подправил фокус.

Сомнения отпали, над ним склонились пятеро в белых халатах.

Весь лед растаял, мозг согрелся. Больной ощутил некоторое облегчение, но оно было временным. Если до сих пор голову сжимали ледяные клещи, то теперь она наполнилась горячим паром, обжигающим затылок и виски.

От головной боли померкло в глазах. Шипящий пар словно стремился вырваться через уши и виски.

Давление росло с каждым мигом. В ушах стреляло. Височные жилы уподобились древесным корням, бугрящим асфальт.

Вдруг кто-то, как электродрелью, просверлил в голове иголочное отверстие, в которое устремился горячий пар.

Больной ощутил неописуемое облегчение. Поверхность ошпаренного и разбухшего мозга медленно ужалась. Он с удивлением уловил похожий на шепот, но отчетливый, деловой разговор. Напрягаясь, прислушался к отрывистым фразам. Сомнений не было: распоряжения отдавал Зураб Торадзе.

«Что же теперь делать?»

Это, видимо, был миллионный по счету и в то же время первый вопрос, который он задал себе после операции.

— Что же теперь делать? — повторил он его пришедшему с очередным визитом Зурабу Торадзе.

— Как что делать? — удивился главный врач и достал из кармана сигареты. — Такой-то вопрос задает двадцатитрехлетний юноша и в то же время академик?

— Дело, уважаемый доктор, оказалось сложнее, чем представлялось нам.

Торадзе затянулся, выпустил из ноздрей две струи дыма и принял такой вид, будто подталкивал подопечного — говорите, слушаю вас.

Рамаза Коринтели снова охватило знакомое неприятное чувство, острый утробный голод, накатывающий в те моменты, когда он особенно нервничал. Организму чего-то недоставало, а Рамаз не мог понять, что требовалось телу, чем заглушить тягостное ощущение, отравлявшее настроение и лишавшее по ночам сна.

Но стоило ему уловить запах никотина, как сознание сразу просветлело, и он понял, чего недоставало телу.

— Дайте мне сигарету!

Зураб Торадзе вытащил из кармана пачку и протянул ему. Рамаз так мастерски выдернул сигарету, так картинно закурил, что несказанно поразился своим движениям.

Какая благодать — первая затяжка! С каким блаженством он выдохнул дым!

— Как, вы курите? — очнулся вдруг врач.

— Кто «вы»?

— Вы… — осекся Зураб Торадзе, неприятно пораженный злым выражением лица Рамаза Коринтели.

— Вот видите, даже вы не в силах разобраться, кто же я такой в конце концов? Академик Давид Георгадзе не курит, а тело Рамаза Коринтели не может жить без живительного воздействия никотина. В течение всего этого времени меня что-то мучило, что-то угнетало. Я никак не мог разгадать, что гложет меня. Я не догадывался, поскольку не знал, что именно тоска по никотину переворачивает меня всего, дурманит голову, отравляет настроение. И вот сейчас, после третьей затяжки, я чувствую поразительное облегчение. Если бы сейчас вы не закурили при мне, чего не делали раньше, я бы, вероятно, до выхода на улицу так и не понял, что меня терзает. Вот что волнует и бесит меня!

— Это же естественно! — попытался улыбнуться главврач.

— Гораздо, значительно больше чем естественно! — вышел из себя Рамаз Коринтели. — Давайте расставим все по своим местам. Я никогда не курил. Вы же уверяли меня, что человек — только мозг, мозг управляет телом, остальные органы — детали. Как видите, у деталей есть свои особенности, свои потребности. Между прочим, причина моего теперешнего остервенения кроется в сердце и нервной системе этого тела. Никто в мире не видел прежде остервеневшего Давида Георгадзе.

Опустилась тишина.

Зураб Торадзе тянул время, не зная, что сказать.

— Безусловно, — начал он таким тоном, будто оправдывался, — многие явления, точнее будет сказать, многие мелочи мы никак не могли предусмотреть. Разумеется, что тело, а вместе с ним молодость и здоровье этого тела, обнаруживают множество особенностей, свойственных молодости, которые поначалу представляются вам непривычными и неуместными. Ведь со дня операции прошло каких-то несколько месяцев. Юность и зрелость не так просто придут в равновесие. Мне думается, через несколько месяцев, самое большое через год, определенный функциональный антагонизм вашего существа обернется постоянной гармонией. Еще сигарету?

Рамаз кивнул. Вытащил сигарету из протянутой пачки и снова жадно задымил.

— Лучше оставьте мне всю пачку. Вы себе по дороге купите, — с нахрапом потребовал, как приказал, он.

Главный врач достал из кармана только что опущенную туда пачку сигарет и подал молодому человеку.

Рамаз принял пачку и небрежно бросил ее на стол.

— Может быть, презентовать вам эту японскую зажигалку?

— Буду весьма признателен.

Торадзе достал зажигалку и протянул Коринтели.