Спор о варягах

Если говорится о норманистах, то сколь бы солидны ни были их труды, это «штудии» (в кавычках), «объемистые сочинения», авторы которых «стараются во что бы то ни стало доказать», «пытаются объяснить», «стремятся отстоять хотя бы», предпринимают «попытки спасти свое построение», «огульно объявляют», «создают у читателя впечатление о... серьезном научном подходе», «вынуждены признать» и в лучшем случае «сохраняют известную долю объективности» (стр. 10, 51, 59, 69,102,120,146,164,173).

Если же речь идет об антинорманистах, то стиль иной: они «подвергли резкой критике», «дали серьезную и основательную критику главных положений норманнской теории», вели «полемическую деятельность», выступали с «конкретной источниковедческой критикой», которая «сохранила в ряде случаев свое значение до наших дней», хотя и «не смогли противопоставить отвергаемой ими норманнской теории сколько-нибудь убедительное положительное построение» (стр. 11).

Из главных положений защищаемой И. П. Шаскольским концепции, по существу, новым, марксистским, является только одно положение — о классовых, социально-экономических корнях Древнерусского государства. Остальные заимствованы у антинорманистов в достаточно полном объеме (и о ничтожности варяжского элемента в культуре восточных славян, и о южном происхождении термина «Русь», и др.). И лишь немногие из старых антинор-манистских положений не повторяются в этой концепции — те, от которых давно отказались и дореволюционные антинорманисты.

В этом вопросе произошло какое-то смещение позиций: третий лагерь передвинулся на место второго и стал в значительной мере перенимать его черты. И вот снова два лагеря. Где третья позиция? Ее плохо видно. На месте бывшей второй — какой-то сплав третьего лагеря со старым вторым. Борьба со всей линией, со всем фронтом враждебных сил и традиций (от Погодина до Иловайского) не получается.

Вы скажете, это естественно: второй лагерь умер, что с ним бороться? Что его опасаться?

Но, во-первых, Шульгин был тоже «за подъем России», как и большевики, но с распадом его лагеря мы не заняли его позицию и не заимствовали его аргументацию, а продолжаем четко отграничивать свои позиции от его.

Во-вторых, когда о таких различиях забываешь, то появляется опасность в чем-то утратить свое лицо и скатиться на позиции покойника. Намеки на это можно увидеть в применяемых И. П. Шаскольским приемах аргументации. В систему аргументации И. П. Шаскольского иной раз включаются явные методические анахронизмы: топо- и этнонимические операции с термином «Русь», слегка завуалированные ссылки на устаревшие определения археологов (дореволюционных и советских), в настоящее время археологами не поддерживаемые (стр. 127-138).

И. П. Шаскольский осуждает антинорманистские крайности Д. А. Авдуси-на как необъективные и ...принимает его конкретную аргументацию. В частности И. П. Шаскольский принимает выдвинутую Д. А. Авдусиным (употреблю здесь юридический термин) «презумпцию» славянской принадлежности неопределенных курганов. Т. Арне был готов всякий курган, в котором найдена скандинавская вещь, объявить варяжским, а славянских не видел вообще — это, конечно, нельзя признать строго научным подходом. Д. А. Авдусин противопоставил этому другую крайность: по одной славянской находке он весь курган объявляет славянским, а достоверные скандинавские вещи славянскими. Это столь же неубедительно. И. П. Шаскольский это отвергает.

Но Д. А. Авдусин пошел еще дальше: по его мнению, не только те курганы, в которых найден хотя бы малейший славянский элемент, но все неопределенные курганы, в которых ничего вообще не найдено, надо зачислить в славянские, поскольку они найдены на славянской территории и не имеют опознавательных признаков иной принадлежности. Т. е. если не доказано, что курган иной, значит, он славянский. И, как это ни странно, И. П. Шаскольский принимает этот принцип, считая его правильным. Но ведь с таких позиций любой беспаспортный незнакомец, задержанный на русской земле, должен быть признан русским! Не ясно ли, что, поскольку письменные источники знают о проживании на этих землях не одних лишь славян, этническую принадлежность курганов позволительно определять только по достоверным признакам: курган с безусловно скандинавскими признаками — варяжский, с безусловно славянскими — славянский, а без четких признаков — неизвестно чей и в расчет этнического состава населения приниматься не должен.

Вот это был бы объективный подход.

Необъективность проявляется и у самого И. П. Шаскольского в том, например, что один и тот же факт оценивается по-разному, когда речь о нем идет при проверке положений норманистов и при проверке положений антинор-манистов. Так, дата прибытия варягов, сообщенная летописью (860-862 гг.), когда речь идет о призвании варягов (норманистское положение), признается недостоверной как и весь эпизод призвания, а когда речь заходит о доваряж-ских находках в государстве Руси (положение антинорманистов), то эта дата принимается за достоверную: по ней именно определяется, до какого времени продолжается доваряжский период.

Вот что получается, когда в пылу борьбы против одного лагеря забывают о неприемлемости для нас второго лагеря, даже если он умер. Это во-вторых.

И в-третьих. Неверно, что прежний антинорманизм в чистом виде умер. Просто в силу сплавленности третьего лагеря со вторым мы его перестали замечать. Есть лишь небольшая группка антинорманистов, оставшаяся вне сплава, но по ее позиции можно судить о том, каково же истинное лицо современного антинорманизма. В чистом виде. Я еще буду об этом говорить.

IV. Социальные силы за обоими течениями в динамике

По-новому поставлен в книге И. П. Шаскольского вопрос о соотношении обоих течений — норманизма и антинорманизма — с политическими силами.

Считается, что норманизм создали реакционные немецкие ученые, пребывавшие на русской службе (Байер, Миллер, Шлёцер), и он с самого начала был направлен против славян. И. П. Шаскольский напоминает, что создали норманнскую теорию, в сущности, сами славяне, ибо, как писал еще Пресняков, первым норманистом, собственно говоря, был Нестор-летописец, а немцы-академики только использовали и модернизировали эту теорию (стр. 9). В дальнейшем, по И. П. Шаскольскому, тоже не было постоянной и прямолинейной связи: нор-манизма — с реакционными силами, антинорманизма — с прогрессивными, не говоря уже о национальном разделении (ибо вплоть до начала XX в. вся борьба обоих течений развивалась почти исключительно внутри русской науки, а участие в этой борьбе выходцев из Германии было лишь преходящим эпизодом).

И. П. Шаскольский отвергает

«распространенное в недавнее время в наших историографических работах утверждение о том, что важную и чуть ли не главную роль в борьбе против норманистов играли представители революционного лагеря — декабристы и революционные демократы (Герцен, Белинский, Чернышевский, Добролюбов) и что норманнскую теорию отстаивали реакционеры, а боролись с ней революционеры. В действительности же отдельные высказывания декабристов и революционных демократов против норманистов не сыграли серьезной роли в полемике профессиональных историков по норманнскому вопросу. А по своим политическим воззрениям главные деятели норманиз-ма и антинорманизма стояли на одной и той же монархической платформе. Так, убежденными сторонниками самодержавия были не только норманисты М. П. Погодин и А. А. Куник, но и антинорманисты Д. И. Иловайский и С. А. Гедеонов, последний притом был не только историком, но и одним из главных чиновников Министерства императорского двора» (стр. 11, прим. 6).

Легко заметить, что автор книги рассматривает это явление только как путаницу, чересполосицу, результат вмешательства субъективного фактора, усложнившего основную картину реакционности норманистской концепции: в антинорманистах оказываются и реакционеры, и прогрессивные люди, но в норманистах — только реакционеры.

Думаю, что это можно не только уточнить и детализировать. Распределение сил не было столь односторонним и столь беспорядочным, если рассматривать его в динамике.